Еще одну, еще одну… перемотать, проигрывать… тот же зал, под разными углами, Гена все нет. Он появился в музее один, в десять ноль семь. Преступник побродил по залу: то ли раздумывал, куда податься, то ли ждал кого-то – непонятно. Ему что-то приглянулось в зале Белферов, потом он взволновался при виде греческой выставки. И набросился на первого посетителя в десять двадцать три.
Норт запустил пальцы в волосы и потер виски. Он читал о людях, которые умирали от закупорки вен, неподвижно сидя в одной позе во время долгих перелетов. Можно смело спорить на пятьдесят баксов, что такое же случается с полицейскими, часами просматривающими записи видеонаблюдений.
Следующая кассета. Снято под другим углом. Ген снова входит в музей.
Что-то изменилось.
Норт перемотал запись обратно и запустил снова.
Ген входит в музей. Топчется на месте. Идет к залу Белферов.
Что она делает?..
Норт остановил запись и снова перемотал.
Ген стоял, рассматривая большую вазу. К нему подошла женщина с длинными волосами, в солнцезащитных очках, и остановилась рядом.
«Слишком близко! Что она делает?»
Она подняла руку к лицу.
«Вот!»
Облачко. Дымок.
«Что это? Сигаретный дым?»
Прежде он не замечал этого, остальные записи шли под другим углом. Но сейчас странное облачко было отчетливо видно.
Норт придвинулся ближе, пристально вглядываясь в чуть подрагивающий застывший кадр. Ее лицо было таким же напряженным, как и его сейчас, хотя детектив не мог объяснить почему.
В коридоре послышались шаги. Нэнси Монгомери, секретарша, спешила завершить работу, хотя уже успела облачиться в пальто. Складывая картонные папки, она укоризненно посмотрела на детектива.
– А тебе не пора домой?
Норт потер уставшие глаза.
– А ты мой дом видела?
– Заведи подружку,– посоветовала Нэнси, удаляясь.
Как воняет! Сильнее, чем раньше. Норт промолчал, снова оборачиваясь к экрану телевизора. Что же такое она делает? Он не стал гадать, а просто высунул голову в коридор.
– Эй, ты сильно занята? Не взглянешь? Мне нужно мнение дамы.
В соседней комнате зажужжал копировальный аппарат.
– Что я тебе только что посоветовала?
Он услышал, как Нэнси тихо выругалась и на пол шлепнулось что-то тяжелое. Она вышла, поправляя волосы. Волосы у Нэнси были длинные и прямые, а темная кожа – безупречна.
– А мне будет положена зарплата детектива?
– Ты что, хочешь, чтоб тебе урезали зарплату?
Нэнси остановилась в дверях и картинно развела руками. Если бы она знала, что это выглядит смешно, она не стала бы так делать.
– Я все равно ее не получаю!
Норт показал на экран.
– Что делает эта женщина?
И пустил запись. Вот незнакомка остановилась рядом с Геном, подняла руку. Облачко. Нэнси, прищурившись, смотрела.
– Покажи еще раз.
Норт показал. Нэнси закатила глаза.
– Она брызнула духами. Это просто пульверизатор. Ну, я раскрыла преступление?
Норт ткнул пальцем в экран.
– Ты тоже так держишь пульверизатор?
Девушка взглянула повнимательней. И увидела.
– А почему она брызгает духами в этого парня у вазы?
Норт опустошенно отбросил ручку.
– Именно.
Он вернулся в общую комнату и принялся перечитывать рапорты полицейских.
«Осколки стекла».
Когда он бежал за Геном, он ощутил запах духов, а под ногами хрустели осколки.
В рапорте значилось, что в музее были найдены осколки флакона из-под духов. Норт положил этот рапорт в папку, которую собирался передать Эшу на изучение.
«Духи».
Если бы сейчас ему мерещился запах духов, а не омерзительная вонь, которая не дает дышать!
22.57
Пустынные улицы за окном казались безжизненными в свете фонарей. Сюда почти не долетал шум большого города. Из неплотно прилегавших канализационных люков и решеток поднимался пар. Норт словно очутился в брюхе огромного чудовища, страшного дракона.
В темноте мигал одинокий красный огонек на автоответчике – сообщение от матери. Он не думал, что звук ее голоса заставит его вздрогнуть.
Норт подошел к бару, чтобы налить себе бурбона. За окном плескался дождь, и журчание ликера в пустой комнате эхом вторило звукам ливня. Машинально он налил на два пальца, потом подбавил еще и уселся перед телевизором. Переключая каналы, детектив остановился на трансляции соревнований метателей копья с Олимпийских игр.
Игры. Почему он остановился именно на этом зрелище? Копье давно перестало быть оружием и перешло в область спорта. Почему же оно так притягивает его взгляд? Обычно Норт не интересовался спортом, но сейчас не мог оторвать взгляд от экрана. Он скептически решил, что все дело в том, что каждый день ему приходится проезжать мимо греческого квартала. Но в глубине души понимал, что причина кроется глубже. Что-то звало его из темноты, что-то требовало внимания. Пронзительный запах черной обугленной плоти стал таким отчетливым, что Норта едва не стошнило.
Три дня, не меньше. Или четыре. Кожа сморщилась и местами лопнула, обнажив бледное мясо на хорошо прожаренных щечках. Она казалась алой в отблесках пожара, охватившего город. Она стояла перед ним и протягивала обгоревшую голову младенца на острие копья.
Чей это был ребенок? Что за ужасное преступление должен был совершить новорожденный младенец, чтобы стать пищей для озверевших орд? Или это ад? Или место пострашнее пекла?
Она подошла ближе, ее голые груди блестели от человеческого жира. Она осторожно поднесла жареную голову к его рту.
– Ешь.
Желудок подскочил к горлу, но сила ее была такова, что он не посмел ослушаться. Открыл рот и вкусил хрустящую солоноватую плоть.
Норт проснулся с криком ужаса. Перед ним, на стене, вычерченная то ли тушью, то ли экскрементами, проступила морда Быка. Его преследователя.
Это Бык наполнял его душу страхом, яростью и темнотой.
Это Бык велел ему убивать.
Золотая клетка
Утренний луч солнца бесцеремонно припек лоб Гена, вернув его из невнятного, темного забытья.
Не в первый раз он очнулся, растеряв воспоминания, которые вели его, направляли и объясняли все вокруг.
Он лежал на широкой постели. Простыни тончайшего хлопка, украшенные затейливой вышивкой, подошли бы для принца.
Ген понятия не имел, как он оказался в этой кровати и кому она прежде принадлежала. Может быть, даже ему самому. Он решил делать вид, что так и есть, пока кто-нибудь не убедит его в обратном.
До его слуха доносилось ангельское пение, слаженный веселый хор голосов – далекий, едва различимый. Музыка витала в комнате, но источника он не мог определить, а потому оставалось смириться.
Он сел. Комната оказалась убранной невероятно пышно и богато. На полу лежал такой мягкий ковер, по каким никогда в жизни не ступала нога Норта. Ступни утонули в мягком светлом ворсе.
На стенах висели зеркала, по потолку вилась изящная лепнина. Стены украшали картины и шелковые портьеры. Ген встал, подошел к окну и увидел внизу Гудзонский залив. Эта комната находилась на высоком этаже, и, судя по всему, вокруг простирался центр Манхэттена.
В пустой голове лениво текли бессвязные мысли. Ген потрогал запястья. Они слегка саднили и были покрыты царапинами. Проведя рукой по волосам, он нащупал засохшие остатки геля для укладки.
Он ощутил остаточные признаки сильного снотворного, которое все еще притупляло восприимчивость и действовало на его организм. Что с ним сделали?
Ген не помнил подробностей, но, кажется, день за днем его подвергали новым испытаниям, загоняя все глубже в потемки бессознательного состояния. Когда-нибудь он порвет эти мучительные путы. Он дал себе слово. Им все трудней сладить с ним. С тех пор как его отказались выпустить на свободу, методы стали жестче. И чем дольше продолжалось это издевательство, тем тяжелее Гену противостоять врагам.
Пленник накинул халат и завязал узлом пояс. Он проголодался. Открыв первую дверь, он обнаружил за ней сверкающую чистотой ванную комнату. Вторая дверь открывала гардероб, забитый костюмами, рубашками и обувью. Дверь в противоположной стене, видимо ведущая наружу, оказалась заперта. Ключа нигде не было.
Ген вернулся в спальню. Оставалась третья дверь. Она запиралась не на обычный замок. Рядом с ручкой была вмонтирована панель с цифровым кодом.
Какой же код они ввели? В голове – ни единой мысли. Ген несмело придвинулся к двери. Потом разозлился, что его пугает какой-то глупый набор цифр, и ввел первую пришедшую в голову комбинацию.
Дверь беззвучно распахнулась.
– Сегодня он левша.
– Забавно,– отозвался Лоулесс, в его голосе звучало одобрение.– Идиосинкразия процесса никогда не снижается до простого удовольствия.
– Кажется, изменения личности беспокоят его больше, чем мы ожидали.
На лице Лоулесса не дрогнул ни один мускул. Доктор Саваж был не из пугливых, но Лоулесс отличался суровым нравом. Саваж неуютно поерзал в кресле. Они сидели за длинным обеденным столом красного дерева.
– Полагаете, что мы выбрали неправильного преемника? – спросил Лоулесс.
Еще один их собеседник промолчал. Саважу пришлось отдуваться за двоих.
– Отнюдь. Я просто хотел отметить, что задача, которую мы поставили перед собой, совершенно новая и неисследованная. И конечно, последствия ее трудно предугадать.
Лоулесса позабавило то, как Саваж перешел от атаки к глухой обороне.
– Эта задача не такая уж и новая.
Он оглядел лица собравшихся за столом. Перед ним сидели ученые и доктора, которые совершенствовали, изобретали, экспериментировали и исправляли работу, которые поддерживали живой процесс.
Старик ковырнул поджаренным тостом густой желток яйца, сваренного в мешочек.
– Каковы последние результаты?
Мегера сидела за другим концом стола. С помощью пульта дистанционного управления она включила экран, висящий на стене. Сюда передавалось изображение камер наблюдения в апартаментах Гена.
Пленник бродил кругами по комнате. Сейчас он разглядывал большую коллекцию портретов, висящих над камином. Они изображали пожилых людей, одним из которых был Лоулесс.
– Результаты ЭЭГ,– начал Саваж,– показывают, что в нем уживаются две четко выраженные личности. Каждая стремится захватить контроль над его воспоминаниями.
– Какие-нибудь признаки слияния?
– Нет.
Голос Саважа дрогнул, и это не понравилось Лоулессу.
– Почему я должен вытягивать информацию из своего родственника? Продолжай.
– Слияния не произошло, но ни одна личность еще не одержала победу над другой. Он оказался неподатливым материалом.
Лоулесс усмехнулся, хотя глаза его так и не потеплели.
– За это я его и ценю.
Саваж поднялся и протянул старику диаграмму.
– Мы всю ночь пытались стимулировать область САЗ его гипоталамуса.
Лоулесс впился зубами в тост, покрытый слоем желтка.
– А, хотели добраться до его долговременной памяти? А как вы ее стимулировали?
– Звук. Особая музыка.
– Очаровательно. И как он реагировал на это?
– Исходя из его нынешнего состояния, мы сочли наиболее подходящей музыку второй половины пятнадцатого столетия, первой половины шестнадцатого – мадригалы Жоскена Депре и оперы Клаудио Монтеверди.
Лоулесс удовлетворенно откинулся на спинку кресла.
– Это была моя любимая музыка, когда я жил в Праге.
Мегера не разделяла общих восторгов.
– Это меня и беспокоит. Именно в Праге мы в последний раз встречались с Кикладом. И еще: Киклад – левша.
Лоулесс отбросил салфетку.
– Это моя любимая музыка. А не его.
Он щелкнул пальцами, требуя расчистить стол.
Из темных углов выскользнули слуги, поспешно унесли китайские блюда, мармелад и столовые приборы. И подготовили стол для дальнейшего.
Мегера даже не подняла головы от документов, отдавая распоряжение касательно ежедневного распорядка дня своего хозяина. Перед Лоулессом появился поднос с таблетками и стаканами.
Препарат, замедляющий старение, включал в свой состав железо (для крови), аспирин (для сердца), противовоспалительные средства (для мозга) и сапогенины фуростанола (для печени и почек).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53