– Посмотрим, что получится.
И переводчик быстро вышел из дома, оставив англичанина в прихожей.
Тик-так.
Портер прошел в гостиную к Найле. Что же они так долго возятся? Может, семья успела передумать? Такое случалось.
Волнуясь, Найла снова принялась оплетать руками колени, причем в такт тикающим часам, которые не спеша отмеряли минуты жизни. Так продолжалось, пока не открылась дверь – тихо-мирно, без фанфар.
Найла невольно вскочила, широко распахнутыми глазами оглядывая двоих человек, вошедших в комнату. Старшей была женщина, голову которой покрывал платок-мандил, знак последовательницы религии друзов.
Портер представил женщину, но руку протягивать ей не стал. Женщины друзов не позволяли касаться себя мужчинам, не принадлежащим к семье.
После чего женщина промолвила просто:
– Это Кхулуд.
Кхулуд вышел из-за спины хозяйки дома, в его глазах застыли слезы. Он глубоко дышал, словно впитывал в себя что-то разлитое в воздухе.
– Я слышу твой запах. От тебя пахнет теми же духами, что и в тот вечер, когда мы впервые поцеловались.
Улыбка тронула его губы.
– Я так скучал по тебе! Так скучал!
Найла неуверенно посмотрела на Портера, как бы ища поддержки.
– Что с ним? Почему он не смотрит на меня?
– Он слеп с рождения.
Кхулуд взволнованно шагнул вперед.
– Помнишь, как я полез к тебе под рубашку? Такую голубую, с маленькими птичками на рукавах. И зацепился часами за пуговицу. А ты сказала, что так мне и надо!
Мать Кхулуда смущенно покачала головой.
Найла вспыхнула и отшатнулась. На ее лице отразилось замешательство.
– Перестань! Не нужно говорить о таком.
Кхулуд улыбнулся невинно и удивленно.
– Но ты потому и приехала, разве нет? Почему бы мне не говорить о таком?
Для Найлы ответ был очевиден: потому что перед ней стоял не мужчина, которого она когда-то любила, а маленький мальчик.
Кхулуду Тоума было семь лет от роду.
Она чувствовала себя очень глупо. Кхулуд знал об этом.
– Я – Самир,– настаивал мальчик.– И в то же время – Кхулуд.
Найла задрожала.
– Самир умер,– выдавила она и расплакалась.
Такамоус, смена одежд. Для реинкарнации физическое тело – не более чем одежда для души. Эта одежда существовала всего семь лет. И всегда была ребенком. Портер предупреждал Найлу, что ей будет трудно говорить с мальчиком.
Кхулуд попросил подвести его к Найле. Его хрупкая фигурка потерялась на фоне ее платья, обезумевшие слепые глаза растерянно смотрели в сторону. Но мальчик держался стойко. Он взял ее руку в свои и стал нежно поглаживать ладонь.
– Помнишь, как твой отец купил те дурацкие штаны выше колен и они всегда хлопали, когда он шел?
Найла невольно рассмеялась, смахивая слезы.
– Да.
Она не хотела да и не могла поверить в чудо. Но откуда он все это знал? Может, ему рассказали, а он заучил?
Но Портер твердо знал: нет. Он приезжал сюда несколько раз, чтобы убедиться, что воспоминания Кхулуда настоящие. Что семья мальчика не пытается выжать побольше денег из Найлы, как часто бывало в этих краях. Кхулуд знал то, что лишь Найла могла подтвердить или опровергнуть. Насколько доктор мог судить, именно эти воспоминания подтверждали, что Кхулуд был раньше другим человеком.
Найла углубилась в события их общей жизни.
– Ему было все равно, что о нем подумают, он все равно носил эти глупые штаны. Потому что сам смог их купить. На большее денег у него не было.– Она посмотрела на мальчика.– Помнишь, как ты его дразнил? Что ты говорил?
Кхулуд открыл было рот, но тут же замялся. Облачко неуверенности скользнуло по его лицу. Он потянулся рукой к матери. Найла ударилась в слезы.
Портер осторожно перевел дыхание.
– Подробности могут стереться,– сказал он.– Поэтому воспоминания часто бывают обрывочными.
– Может, мы не должны вспоминать прошлое,– печально заметила Найла.– И память о прошлой жизни – это ошибка.
– Возможно.
Найла вытерла слезы и погладила влажными пальцами лицо мальчика. Вокруг глаз и бровей Кхулуда виднелась россыпь родимых пятен.
– Откуда взялись эти родинки?
Кхулуд не мог ответить на этот вопрос. А Портер мог. Он видел множество подобных отметин. Одну женщину из Индии убили в собственной постели и подожгли дом. Она сгорела, лежа на шерстяном матрасе, набитом соломой. В следующей жизни на ее теле появилась россыпь родинок, словно отпечаток соломы из матраса.
Еще был случай с Кемилем Фахрици, турком, у которого была кровоточащая родинка под подбородком и проплешинка на макушке. Фахрици помнил, что прежде был бандитом. Когда его накрыла полиция, он застрелился. И расположение нынешних родинок точно соответствовало следам его ранений, описанных в полицейском протоколе.
Родинки показывали физический вред, который был нанесен возрожденной душе в прошлой жизни.
Что касается Самира, то его лицо было изрезано осколками ветрового стекла.
– Он ослеп перед смертью,– тихо проронил Портер.
Найла вздрогнула, стараясь держать себя в руках. Еще бы! Как она могла позабыть?
– Вы не могли бы оставить нас наедине? – попросила женщина, не сводя взгляда с маленького мальчика, ради которого она ехала так долго.
Портеру, конечно, хотелось остаться и посмотреть, как будут возрождаться отношения этих двоих людей, но он сдержался.
Мать Кхулуда поспешно предложила отдохнуть на заднем дворе. Она приготовила лимонад, так что можно будет освежиться.
Слабое утешение, но Портер все равно поблагодарил ее. Он вышел во двор и налил себе стакан питья. Где-то рокотал мотор, тревожа знойную тишину поселка.
По главной дороге катил «мерседес» Аль-Сури, за ним следовала незнакомая машина. В салоне сидели трое незнакомых доктору мужчин, лица которых вовсе не светились дружелюбием.
Не успев вылезти из машины, Аль-Сури поделился своими проблемами.
– Их послала семья,– сообщил он.– Но я им не доверяю.
Самый крупный из троих, шумно дыша, протянул Портеру зеленый блокнот.
– Очень странно. Никто из чужаков не мог этого знать. Портер взял блокнот и спрятал его в папку.
– У вас есть ребенок-натик. Он читал мои заметки?
– Натак знает о них,– ответил мужчина.
«Натик» – значит «тот, кто говорит о прошлой жизни». Но мужчина употребил слово «натак», женского рода. Портер не подозревал, что это девочка.
– Моя племянница встретится с вами.
Портер почувствовал, как у него на затылке зашевелились волоски.
– Она расскажет о «седьмом испытании». Но после этого вы больше никогда ее не увидите. Мы не хотим вмешиваться.
Вот так – живешь-живешь, и в конце концов кто-то подтверждает, что «седьмое испытание» существует на самом деле.
Самый высокий из друзов шагнул вперед, держа в руках небольшой мешок из ткани. Он определенно собирался надеть его на голову Портеру.
С завязанными глазами эти люди могут отвезти его к девочке, а могут и легко убить. Портеру предстояло довериться им. Иначе он никогда не узнает, что его ждет. И в следующий раз его попросту сюда не пустят.
Подтверждая его мысли, прозвучал ультиматум:
– Либо ты идешь сейчас, либо не идешь никогда.
Аль-Сури выругался по-арабски.
– Не верь им.
Портер решился.
– Придется.
Он подошел к машине. Все, что доктор мог сказать: автомобиль был большой и черный. Он понадеялся, что Аль-Сури запомнит приметы машины.
– Если я не вернусь до заката, отвези Найлу обратно к мужу.
Портер забрался на заднее сиденье. Его прошиб холодный пот, когда высокий друз обернул его голову мешком и затянул завязку вокруг шеи. Кажется, его не волновало, сможет ли Портер нормально дышать под тканью.
Хлопнули дверцы, и, прежде чем Аль-Сури успел попрощаться, машина бесцеремонно сорвалась с места.
Айша
Сколько же они ехали? Час? Два? Машина тряслась и подпрыгивала. После нескольких поворотов Портер сбился со счета и перестал понимать, в какую сторону они едут. Он решил, что его везут по каким-то проселочным дорогам. Но разве можешь быть в чем-то уверен, если через ткань мешка на голове не видно ничего, кроме слабого света? Единственное, что доктор узнал наверняка,– на этой дороге не было ни одного ровного участка, которого хватило бы больше чем на пару минут. Похоже, машина углублялась в горы.
Из радиоприемника лилась громкая музыка – видимо, чтобы помешать пленнику определить путь по звукам.
Говорили мало. Его везли по просьбе натак, другой причины не было. Он никому не был нужен, кроме нее.
Машина остановилась. Все молчали. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем двигатель окончательно умолк.
Портер услышал, как щелкнула, открываясь, дверца автомобиля. Кто-то вышел из машины. Открылась вторая дверь.
Его выволокли наружу.
– Стой здесь.
Портер подчинился. Он пытался сглотнуть, но во рту пересохло. Послышался разговор. Спорщики пришли к какому-то решению. Что они собираются с ним сделать?
Доктор трепетал, оставшись наедине со своими страхами. Он слышал только собственное сбивчивое дыхание.
Наконец с его головы стянули мешок и дали время, чтобы глаза привыкли к яркому свету.
Двигатель машины зарокотал, и она унеслась прочь. Портер остался наедине с крупным мужчиной, который протянул ему блокнот и кивнул в сторону ворот.
– Айша ждет.
Девочка сидела в тени высокого кипариса и что-то решительно чиркала в толстой, изрядно потрепанной книге в ярко-алой обложке. Ей было не больше девяти лет, черные волосы обрамляли ее личико, не по-детски строгое. Вскоре она наденет на голову платок, по обычаям их племени.
Портер подошел ближе. Он чувствовал себя неловко. Присев у кипариса, спиной к дереву, он увидел через открытую дверь дома комнату, заполненную родственниками девочки. Все они настороженно следили за пришельцем.
– Они боятся тебя,– промолвила девочка.
– Я для них чужак.
– Я не боюсь чужаков.
В дверях появился хмурый молодой парень призывного возраста. Портер понял, что это – предупреждение.
– Мой брат. Он говорит, что западные люди постепенно вымирают. А еще, что неверные не смогут возродиться.
– Мы – две разные, воюющие между собой культуры. Это наша история. Возможно, судьба.
Айша подняла голову. Ее лицо просветлело.
– Ты уверен, что мы разные, ты и я?
«Она знает!»
Портер понаблюдал за тем, как она рисует. У ее ног лежала газета. Сосредоточенно водя карандашом по странице, она завела волосы за ухо, открывая круглую родинку на виске. Такую же, как у него самого.
«Родинки – следы от ран в прошлой жизни».
– Почему ты выбрал зеленый цвет для своих воспоминаний?
Ее карандаш легко скользил по бумаге, легкими штрихами воссоздавая портрет. Девочка была талантливей, чем все знакомые Портеру взрослые художники.
Серьезность разговора пугала доктора.
– Не понимаю.
– Твой блокнот зеленый.
Портер думал об этом, но ответа так и не нашел.
– Я был молодой, такой же, как и ты сейчас. Это было наитие. Однажды утром я проснулся и почувствовал потребность взяться за перо. Родители решили, что мои записи – обычные выдумки.
Тут он понял, что портрет, который Айша рисовала в книге,– портрет ребенка.
Остро заточенным концом карандаша она осторожно выделила пухлые ангельские щечки.
– Зеленый – интересный выбор. Случайностей не бывает. У нас, друзов, есть пять священных цветов. Желтый – аль-калима. Желтый – это слово. Синий – ас-сахик, духовная сила, сила воли. Белый определяет реальность того, что дает сила синего цвета. Но ты выбрал аль-акль. Зеленый – это разум, а разум постигает истину. Ты избрал зеленый цвет, потому что ты понимаешь разум.
– Я психиатр, если ты это имеешь в виду.
– В этой жизни,– добавила девочка.
Портер пригляделся с ней повнимательней. Айша держала в пальцах карандаш очень знакомым способом – его собственным. Девятилетняя девочка была такой же, что и он в детстве,– мудрой и всезнающей, вынужденной сражаться с ночными кошмарами и постигать их.
Айша сидела в тени, покрывая страницу карандашными штрихами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53