18.48
Игра в ожидание – одна из самых трудных. Огромный зиккурат дома номер семьсот пятьдесят по Седьмой авеню неприступно высился над крохотной армией полицейских и спасателей, подсвеченный со всех сторон красно-синими вспышками.
Мартинес вышел из здания и сообщил, что, по словам персонала, в доме нет человека по имени Эжен Диббук.
– Думаю, это ложь.
В этом Норт не сомневался.
– Конечно, ложь.
Он уже позвонил Хиланду с просьбой подписать ордер на обыск. Прошел час, а ответа пока не поступало.
Норту ничего не оставалось, как ждать и гадать, за каким безликим окном скрывается неуловимый Ген. Он прошелся вокруг здания, пытаясь отыскать слабые места или найти свежее решение.
Спустя несколько минут он вернулся к тому месту, где Мартинес припарковал свою машину. У водительской дверцы, угрюмо нахохлившись, стоял какой-то полицейский в темном объемном бронежилете. За спиной у него висел «хеклер и кох МР5».
В машине Мартинес устало прижимал к уху трубку телефона.
– Хиланд говорит, что пока не нашел судью, который согласился бы подписать ордер.
Офицер у машины требовал объяснить почему. Его люди только и ждут, когда можно будет ворваться в здание.
– Говорит, что ребята из «А-Гена» держат свои грязные лапы на горле слишком многих. Похоже, они неприкасаемые. Они очень хорошо умеют подмазывать и, видимо, не скупятся на траты.
«Никакой стрельбы в музее».
– Все, что мы можем сейчас сделать, – держать их в оцеплении.
Из дальнего конца переулка, завешенного пеленой дождя, вынырнул небольшой грузовик и подкатил к патрульным машинам. Молодой водитель выпрыгнул из кабины, по приказу двух полицейских отодвинул боковую стенку грузовичка и показал, что внутри.
Норт окинул машину быстрым взглядом. Это был курьер из Национального исторического музея.
«Череп!»
– Нужно дать им то, чего они хотят,– произнес он.
Мартинес проследил за взглядом Норта.
– Если им нужен я, значит, они получат такой подарок,– добавил детектив. – Я постучусь в эту дверь и, если возникнут трудности, смогу позвать вас на помощь.
Офицеру понравилось это предложение. Экстремальные обстоятельства требовали крайних мер.
– Идет,– отозвался Мартинес, поняв собеседника с полуслова.– Тогда ордер нам и не понадобится.
– Неприкасаемых не бывает,– бросил Норт.
19.04
Когда разрешение на въезд грузовика из компании доставки было проверено, водитель подвел машину к главному входу. Он достал из кузова три картонных коробки и осторожно водрузил их на тележку для багажа.
При виде стольких полицейских любой растеряется. Дрожащей рукой юноша вручил Норту квитанцию о доставке и растворился среди дождевых струй.
Детектив устало осмотрел здание. В нем сновало множество равнодушных служащих, уверенных в своей безнаказанности.
Он полез в карман и достал таблетки, которые взял в аптечке отца.
«Я могу забыть, если захочу».
Ба-бах!
– Что это? – спросил у него за плечом Мартинес.
– Бета-блокатор.
– У тебя неладно с сердцем? – не на шутку встревожился Мартинес.
– Нет.
«У меня неладно с другим».
Ба-бах!
«У каждого есть выбор».
Норт посмотрел на охранников за дверью, которые наблюдали за ним.
Ба-бах!
– Хочешь узнать, что связывает меня и Гена?
Норт швырнул таблетки в лужу, где они начали быстро растворяться.
Мартинес ничего не ответил. Да и что он мог ответить?
Норт перебрал коробки, поставил одну сверху и открыл ее. Распаковав тонкую бумагу, он обнаружил древний череп. Детектив вытащил старинный экспонат из коробки и прижал к себе. Очень странное ощущение. Череп был таким древним, таким хрупким, овеянным воспоминаниями. В источенных и бесцветных зубах виднелись небольшие дырочки – кто-то извлекал оттуда пульпу.
Как выглядел при жизни человек, чей череп он держал в руках? Реконструкционные снимки были уничтожены Геном во время разгрома в музее. Но в квитанции значились отчеты и результаты по реконструкции.
Норт положил череп и, пошарив внутри коробки, отыскал небольшой белый конверт. Он вытряхнул из конверта полароидные снимки головы с кожей землистого цвета – в фас, в профиль и с затылка. И протянул снимки Мартинесу.
Норт нашел именно то, что и ожидал увидеть. Лицо, глядевшее с фотографий, было его собственным.
Мартинес был потрясен.
– Он двинулся, потому что это похоже на тебя?
– Думаю, он очень расстроился, что это не похоже на него.
– Не понимаю.
– И не нужно. Просто мы с ним возвращаемся обратно, вот и все.
Норт завернул череп в бумагу. Чувствуя всей кожей, что на него направлены все взгляды, детектив двинулся к главному входу в здание «Американской генерации». Тяжелые стеклянные двери мягко скользнули в стороны, а в фойе его ждал более недружелюбный прием, чем бушевавшая за стенами гроза.
Под сенью двух огромных вавилонских быков с крыльями стоял письменный стол. Норт подошел к дежурному за столом и спросил:
– Если мистера Диббука сегодня нет, может, есть доктор Саваж?
Ему ответил охранник:
– Нет, сэр. Его тоже нет.
Норт кивнул в знак того, что понимает ситуацию.
– В любом случае, не могли бы вы позвонить наверх и сообщить Атанатосу, что к нему посетитель.
Одно лишь упоминание этого имени подействовало на охрану ошеломляюще. На мгновение показалось, что они не знают, что предпринять.
– Как прикажете доложить?
Норт положил череп на стол.
– Скажите, что его ждет Киклад.
Ген сидел за инкрустированным письменным столом в кабинете Лоулесса. Саваж положил на гладкую кожаную поверхность стола обычный шприц и небольшой флакон, в котором глянцево блестела темная жидкость. В ней, в каждой капле черного вещества, была растворена память Атанатоса.
Ген следил за всем этим с нарастающим ужасом.
«Нам не нужно вспоминать».
Он взял пластиковый цилиндр шприца.
«Нам не нужно вспоминать».
До него долетел пронзительный аромат жасмина. Ген повернулся и увидел, что Мегера холодно следит за ним, сжимая в руке небольшой флакончик духов.
Он припомнил произошедшее в музее и подумал, что эта женщина ничего не делает просто так.
– Я думал, что ты потеряла свои духи,– бросил он.
Мегера удивилась, что Ген помнит такую незначительную деталь.
– У меня есть еще,– беззаботно улыбнулась она.– Тебя это беспокоит?
– Ты хочешь, чтобы у меня не получилось.
– Конечно. У тебя есть все шансы, если ты пожелаешь.
Ген не ответил. Он взял флакон, опустил в него иглу шприца и набрал драгоценную жидкость.
Шприц дрожал в его пальцах, когда он приставил иглу к собственной вене на руке.
И тут зазвонил телефон, стоявший на столе.
Мегера злобно поставила духи на стол и нажала кнопку громкой связи.
– Что еще?
– Здесь один человек,– донесся испуганный голос.
– Пусть убирается!
– Он сказал, что его зовут Киклад.
Мегера бросила на обоих мужчин быстрый взгляд. Саваж отшатнулся, его плечи поникли и обмякли.
А Ген, не отводя глаз, смотрел на стеклянную бутылочку с духами на столе. По его губам скользнула улыбка.
Это обеспокоило Мегеру.
– Чего он хочет? – спросила она.
– Он хочет увидеть Атанатоса. Кого мне послать к нему?
Дни жатвы
Раны войны оставляют глубокие шрамы в душах людей. Раны страшнее наносит лишь безумие.
Горе обрушилось – пал Ахиллес. Тот, кто сразил Гектора, сына Приама-царя и кары всех греков; тот, кто поверг Пентесилею, амазонок царицу; тот, кто низвергнул могучего Мемнона, эфиопов владыку, сына бессмертного Тифона, брата Приама-царя. Горе обрушилось, пал Ахиллес. Стрелы крылатые, пущенные Париса рукой, жирной от праздности жизни в осаде, настигли героя. Лук из козьих рогов Парис опустил, кровью своей истекая, как женщина в дни очищенья. Пал Ахиллес, горе обрушив на души всех греков скалой неподъемной.
Трою впервые увидев, я зрел пред собою гребни из конских волос на сверкающих шлемах. Дружно щиты о щиты ударяли, воины шли, как гранитный утес, нерушимо держась под ударами ветра. Шли как один, шли, как бессмертные боги идут.
Что мы теперь? Нас загнали в багровое море, назад к черноносым судам, и отчаянье нами владеет. Что мы теперь? Умираем в пустыне средь тел наших братьев погибших, среди белых костей тех, кто пал здесь, под стенами Трои, за все десять лет. Трупы и смерть – вот союзники наши отныне. Где крепкошеий Аякс, могущий свалить и быка одной лишь рукою? Он окутан туманом тоски и невзгоды и меч свой берет, путь к Аиду себе пролагая.
Что мы теперь? Троянцев добыча, жадность которых не могут смирить даже смертельные стрелы и копья. Где теперь праздный Парис? Мертв, а Елену взял в жены еще один отпрыск Приама, принц Деифоб. И вновь женщины греков врагов услаждают на ложе. Где благородство троянцев? Нету его, это миф, это ложь.
Мы, воины Греции, жмемся к кострам по ночам и плачем как дети, навзрыд, жен и подруг вспоминая, которых нам больше не видеть.
– Киклад!
Я вгляделся в холодную темноту ночи и в мерцающем свете костров увидел моего царя, Идоменея. Но гордый властитель Кносса, который с горящим сердцем взирал на игры с Быком, ныне исчез. Сияние его прекрасного лица померкло.
Выходит, тяготы войны жестоки к царям, как и ко всем остальным. Почему-то это меня порадовало.
Я вскочил на ноги и приветствовал его:
– Великий царь! Что прикажешь?
– Язык человека может быть скользким и вероломным, не так ли?
– Вы пили с царем Одиссеем?
Мне показалось, на задумчивом лице царя промелькнула улыбка.
– Ты скорбишь о своей Мойре.
При одном звуке ее имени мое горящее сердце пронзила ужасная боль, словно живую плоть терзали зазубренной острогой.
– Она заперта за этими стенами,– напомнил я.– Если даже она верна мне, я все равно в ярости.
– Мы все в ярости, Киклад. Не сомневайся.
Что же так угнетало моего царя? Идоменей окинул взглядом своих воинов, сгрудившихся вокруг костров.
– Пойдем со мной,– велел царь.
Мы удалились от мерцающего и потрескивающего пламени костров и подошли к черному берегу, о который разбивались холодные морские волны.
– Я видел, как ты танцевал с быками. Я видел, как ты с ними боролся. Прекрасные, могучие звери… ты выворачивал их черные рога руками – там, в Лабиринте Кносса. Ты был отчаянно храбрым и не выказывал страха.
Я смутился оттого, что царь меня запомнил.
– Остался ли ты прежним храбрецом? Идет ли рядом со мной все тот же мужчина, что танцевал с быками? Или эта несчастная война его погубила?
Меня оскорбил вопрос царя. Я дерзко сказал:
– Великий царь, я уже спрашивал тебя – что прикажешь?
Царь Идоменей обдумал мои слова, мрачный и озабоченный. А потом протянул мне руку и приказал пойти вместе с ним в шатер царя Одиссея.
В шатре Одиссея, перед роскошным столом, в окружении предводителей греческого воинства стояли двое знатных троянцев с мрачными лицами, которые в бою с ликованием разили греков,– Антенор и Эней.
Я потянулся за мечом, но царь Идоменей удержал мою руку.
– Ты простой воин,– сказал он.– Этого тебе не понять.
Двое мрачных троянцев завершали свое дело.
– Значит, мы договорились – я получу половину богатств Трои, и один из моих сыновей сядет на трон. Дом Энея останется нетронутым, и его достояние тоже.
Лукавый царь Одиссей протянул руку над столом, где стояло вино.
– Даю в том свое слово.
– А что же Агамемнон?
– В этом деле я говорю и за Агамемнона тоже.
Эней повернулся к столу спиной и посмотрел на меня. Его темные глаза грозились проглотить целиком всю мою судьбу.
– А тот человек, которого вы оставите на берегу? – спросил он.– Чего желает он?
Я не понял, о чем речь. И посмотрел на царя Одиссея, ожидая объяснений. Одиссей отпил вина и погладил бороду рукой.
– Киклад, Идоменей выбрал тебя для этого отчаянного дела, и я доверяю его суждению. Если бы врата Трои открылись пред тобой и ты бы вошел туда – кого бы ты искал, кого бы отметил?
– В чем здесь подвох?
Одиссей рассмеялся от такой неприкрытой подозрительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53