Норт связался с центральным управлением и запросил 10-48. Рация затрещала в ответ, приказывая полудюжине полицейских машин отправляться на патрулирование восьми кварталов в районе Таймс-сквер, у пересечения Седьмой авеню и Бродвея.
Черная буря, бушующая над городом, озарилась красно-синими вспышками полицейских мигалок.
Телефон Норта зазвонил на пассажирском сиденье. Он включил громкую связь и услышал голос Мартинеса, который ехал в машине следом за ним:
– Проверка ничего не дала. Они пропустили имя «Саваж» по системе автопоиска и по картотеке. Полный ноль. И никакой фирмы «А-Ген» в городе тоже нет. Можно подумать, мы гоняемся за призраками!
«Если бы».
– А как насчет биотехнологических фирм с офисами в театральном районе?
– Тоже ничего. Возможно, они уже ушли из бизнеса? Или это только вывеска для другой фирмы.
«А-Ген. А – значит Атанатос?»
– Или для чего-нибудь еще.
«Это не может быть столь очевидно».
– Твою мать! Ты что, ослеп? Не видишь мою мигалку?
«Что?»
Норт оглянулся на залитую дождем улицу, запруженную машинами, и увидел, как Мартинес круто свернул, чтобы не столкнуться с какой-то машиной, вырулившей ему наперерез.
Мартинес не скупился на цветистые выражения в адрес неуклюжего водителя, и Норт отключил громкую связь.
Он достал свой черный блокнот, разложил его на приборной панели перед рулем и принялся перелистывать исписанные страницы, пытаясь найти что-нибудь, что подстегнет его память, и в то же время одним глазом приглядывая за дорогой.
«О чем я забываю?»
Ген вышел из лифта, собранный и настороженный. В холле ему встретился только один охранник.
Ген быстро вскинул пистолет и выстрелил. Самодельный глушитель из пластиковой бутылки вспыхнул, как неоновая лампа, и треснул с одной стороны. Пуля вылетела почти бесшумно и попала охраннику в голову.
Не издав ни звука, охранник рухнул на пол. Брызги крови испачкали стену.
Дальше путь Гену преграждала массивная дверь из красного дерева. Возле нее не было никакого датчика, перед которым можно было бы помахать коллекцией пропусков, не было и панели с кнопками, чтобы ввести код.
Ген пробежал пальцами по твердому дереву, выискивая слабое место, но только когда сзади закрылась дверь лифта, он услышал глухой щелчок открывающегося замка.
Он тихонько толкнул дверь, осторожно шагнул в отделанную мрамором приемную за этой дверью и столкнулся лицом к лицу со своим вавилонским прошлым.
Хрупкие глиняные таблички, исписанные замысловатой клинописью и покрытые пылью веков, гордо висели на стенах, выложенных лазурной плиткой. Ген мог прочесть их так же легко, как читал по-английски, и это его раздражало. Списки царей, стихи, великий эпос, описание подвигов героев и деяний богов – Инанны, богини войны и сладострастия, Гильгамеша, героя среди мужей, который навлек на себя гнев богов поисками бессмертия.
– Боги дали людям смерть, а жизнь приберегли для себя.
Ген увидел отца, который тихо вышел из тени, при каждом шаге постукивая о мраморный пол тростью из черного дерева. На тонком бледном лице не отразилось удивления при виде Гена, только надменное удовлетворение от того, что у сына в полной мере проявился инстинкт убийцы.
«Он знал, что мы придем».
– Разве не этому нас учили в Вавилоне? – спросил Лоулесс.– У смерти нет ни лица, ни голоса, пока она не разрушит наши жизни, отправляя наши души в печальную черную землю, из которой нет возврата. Я тебя спрашиваю – есть ли какой-то способ выжить?
Ген не ответил. Он с отвращением смотрел на старика.
Лоулесс заметил его взгляд и повернулся к сыну спиной.
– Это не меня ты ненавидишь,– сказал он.
И направился в сумрак своих апартаментов, не сомневаясь, что Ген следует за ним.
– Думаешь, мне самому не противно видеть себя в зеркале? Это старость оскорбляет тебя, Ген,– и так было всегда. Разрушительные следы безжалостного, неумолимого времени.
– Я ненавижу тебя не только из-за этого,– сказал Ген, идя за стариком.– Я любил ее.
– Тогда почему ты помнишь, как брал ее?
– Я целовал ее…
– А помнишь, как ты ее насиловал?
Слова Лоулесса ранили, как ржавый клинок. Ген попытался защититься, но не смог.
– Я сражался за нее…– сказал он.
Старик смотрел на сына.
– И что?
А то, что они оба знали ответ. Ужасный и окончательный. Ген запнулся, но все-таки сказал:
– Я убил ее.
– Да. Как легко мы забываем.– Старик повернулся к глиняным табличкам и провел пальцем по шероховатой поверхности.– Я написал эти таблички – так указано в записях. Но я не помню, как делал это. Эти воспоминания утрачены. Ужасно, мучительно думать о том, чего еще во мне недостает. Но вместе мы можем воспрепятствовать дальнейшим потерям.
Лоулесс провел Гена в просторную гостиную. Над городом за окнами гостиной бушевала черная буря, дождь барабанил по стеклам.
– Тебя терзают противоречия,– объяснил Лоулесс.– Кажется, индусы называют это «майя». Личность – всего лишь иллюзия, завеса, которая скрывает от нас нашу истинную природу. Сознание – это атлас с множеством карт. Нейроны отыскивают наши личности в соответствии со своим направлением. Люди, у которых от рождения не хватает конечностей, все равно ощущают фантомные движения, потому что в их сознании заложено представление о теле без изъянов. И точно так же, подобно фантомным конечностям, у тебя есть фантомная личность, которую мы вместе очищаем, избавляясь от ненужного, как от старой одежды. Мальчик мой, когда процесс будет завершен, в тебе мы достигнем того, к чему стремились все эти долгие годы,– того, что было заложено в нас давным-давно. Мы обретем бессмертие безо всяких снадобий и без помощи безжалостных богов. Наша природа сможет выдержать испытание временем.
По лицу Гена было понятно, что его эти рассуждения не успокоили.
– Похоже, ты разочарован. Может быть, ты ищешь иного ответа?
– Гильгамеш проиграл,– сказал Ген.
– И песнь об этом глупце поют уже не одно тысячелетие. Однако у нас все по-другому. Мы уже сделали то, чего Гильгамеш не мог. Я отыскал корень, и он всегда будет давать побеги.– Старик взял руки Гена в свои старые морщинистые ладони и погладил тонкими крючковатыми пальцами упругую молодую кожу.– На тысячу рук достаточно одного мозга.– Он заглянул в беспокойные глаза сына.– Пистолет тебе не понадобится.
Ген с отвращением посмотрел на неуклюжий глушитель, прикрученный к стволу скотчем.
– Ты прав,– сказал он.– Не понадобится.
И отбросил пистолет. «Зиг-зауэр» с громким стуком упал на мраморный пол.
Ген посмотрел на бушующий за окнами циклон. Если это не его ярость, то почему он так охотно поддается? Он почувствовал копившийся веками гнев, в ушах яростно завопили злобные призраки – и Ген понял, что должен сделать.
Он потянулся к горлу отца и предупредил:
– Будет больно.
Прежде чем жестокие, неумолимые пальцы сына сомкнулись на горле старика, прежде чем слезы хлынули по бледным морщинистым щекам, прежде чем на тусклых старческих глазах вспыхнули звезды лопнувших кровяных сосудов, Лоулесс печально улыбнулся и смиренно сказал:
– Так всегда бывает.
В буре копий
Плачь, Троя, плачь! Мы, гневные Греции дети, что взлелеяли в наших сердцах горькую ненависть, гордые башни твои сомнем и разрушим, словно прогнившие зубы из жадного, мерзкого рта.
Я был там в тот день, когда с кораблей черноносых и быстрых на берег пустынный сошли пятьдесят тысяч бесстрашных мужей. Мы шли по равнине, лежавшей у вод холодного злого Скамандра. Земля содрогалась под ногами воителей и копытами их лошадей. Свет дня иссяк и померк перед гневом мужей богоравных, небеса почернели от греческих копий, и смерть затаилась в их длинных тенях. И пал Протесилай, пронзенный стрелой, и его молодая горячая кровь обагрила песок. Эта первая смерть стала знаком для всех нас в тот час.
Плачь, Троя, плачь! Вой, как израненный зверь, ободравший нежную шкуру с боков о колючки и острые камни. Плачьте, троянцы, прячьте детей и младенцев, молите богов, к алтарям припадая. Мы, жесткосердые греки, готовы к войне и осаде, наше дыханье – одно, мы разгневанным львом клыки запустили в добычу. Дрожите трусливо за стенами Трои, задыхаясь в пыли, поднятой нами. Один человек, павший средь нас,– ничто по сравнению с ратью, восставшей из вод на своих кораблях.
Агамемнон, владыка всех греков, веди нас на бой! Обещай, что Зевс не поможет троянцам в сече жестокой и лютой. Пир для стервятников ныне.
Одиссей, хитроумный Итаки правитель, яви свою мудрость, планы измысли такие, чтоб враг нами был побежден. Обещай, что Афина нас не оставит. Пусть содрогнутся враги от ярости нашей, кровью своей орошая прибрежный песок.
Ахиллес, величайший воитель на свете, покажи нам, как меч твой остер! Обещай, что Apec с нами сражается рядом. Дай нам увидеть, как ты храбро взбегаешь на стены, дай нам услышать сегодня яростный клич твой победный.
Мы, огненосные греки, встали стеной за тобою на этой равнине. Мирмидоняне и дети Аргоса, Эгины и Феры. Воители Фтии, Беотии, Локриса и далекой Итаки. Эпеи и лориане, в битвах великую славу стяжавшие. Критяне, которых сюда привела жажда отмщенья. Мы, огненосные греки, слов понапрасну не тратя, встали под стенами Трои. Плачь, горделивый народ, наши мечи жатву кровавую снимут, души врагов направляя в глубины Тартара, туда, где им место.
Слышите, как исступленно оружье звенит об оружье и щит громыхает о щит? Слышите, как наша сила и слава летит перед нами в кличе победном на крыльях прибрежного ветра? Крики триумфа и стон побежденных будут носиться над стенами Трои, залитых кровью героев, все десять лет, отмеренных этой войне!
Битву кровавую эту воспойте, о музы! Песню сложите о том, как мужи бились и как умирали. Не мы, не цари – безымянные воины, спины которых сломались под гнетом войны и кровавого пира.
Верьте, когда я скажу, что отчаянье мной овладело. Ввергся в пучину я черной тоски от бездушной работы мечом. Дни проходили за днями, люди грубели, и души их стыли и твердой корой покрывались. Я наносить утомился удар за ударом, я утомился от ливня стрел с небосвода; тела и доспехи рубить, обливаясь кровью из ран – и своих, и чужих,– падать на землю, щитом прикрываясь, и снова вставать.
Я утомился. Один среди тысяч. Воители армий огромных, вытянув руки, метали тяжелые копья, силясь повергнуть врагов. Мечами вспоров животы, мы выпускали кишки им наружу, на черный от крови песок. Головы с шеи рубили, а хитонами вражьими кровь отирали с лица.
Греки, мы в ярости! Жадность троянцев ввергла нас в мрачную эту войну.
Наши потери, о музы, воспойте! Как мы, смертные дети Греции нашей любимой, землю троянскую кровью горячей поили. Как мы шагали по полю из тел павших товарищей и вражеских воинов мертвых, как заливали их черною кровью пепел костров погребальных, остужая души от ярости боя.
Вот что я видел на скорбных равнинах под Троей. Мертвый на мертвом лежал, ощерив ребра кровавые в небо, как будто взывая к Аиду, требуя новых героев в закланье. Их плоть смрадно гнила, собой насыщая полчища мух и червей, что на пир погребальный сползлись и слетелись в избытке. Повсюду лишь смерть, трупы с провалами ртов, что языки почерневшие кажут бесстыдно, и груды доспехов. Руки и ноги, пробитые головы, кровь – все превратилось в зловонную грязную кашу. Всюду белеют троянские кости, словно косяк мелких рыбешек в могучих сетях Посейдона. Нет ни песчинки у берега моря, где мы в тот первый день с кораблей ступили на эту равнину. Скамандр теперь кровью истек и слезами, слезами стыда и печали.
Ночью на гребне мы шли, озираясь вокруг, слыша жужжание мух, союзных троянцам. Им не увидеть вовек гибель Трои. За крепкими стенами спят наши враги.
В молчанье мы шли к кораблям, приняв судьбы удар. Нет, не конец это, утро еще не настало, и жажда мести в сердцах не подернулась пеплом остывшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53