Через пять минут они вышли. Фелисия осталась в доме.
Солнце взошло больше часа назад. Земля была сырой от клочковатого тумана. Ботинки хлюпали, когда Том с Энди пробирались по грубой высокой траве. Когда они отошли на безопасное расстояние от дома, Том остановился и закурил сигарету.
— Здесь разрешают курить? — спросила Энди.
— У тебя с этим проблемы?
— Похоже, ведь это одно из запрещенных потаканий своим слабостям.
— Правило номер один, Уиллоу: начальство не критикуют.
Как интересно, подумала Энди. Курильщик. Любитель подглядывать за женщинами. В буквальном смысле Любопытный Том. Однако его голосовой отпечаток практически идентичен отпечатку Фелисии. Либо перед ней верующий, но со слабостями, либо неверующий, зато с невероятными актерскими способностями. В обоих случаях это надо исследовать.
Они пошли дальше — к курятнику, где их приветствовали аммиачная вонь птичьих экскрементов и беспрестанный писк сотен цыплят. Как муравьи, маленькие птички забирались друг на друга у кормушек и поилок, равномерно расставленных по всему курятнику. Пушистые желтые комочки, покрывающие весь пол. Какая прелесть. Это напомнило Энди о Пасхе, пока она не пригляделась внимательнее. Некоторые из этих комочков были мертвы. Слабые ковыляли вокруг, слишком робкие, чтобы пытаться всерьез пробиться к источникам пищи.
— Подбери дохлых, — велел Том. — Сложи в ведро. Энди взяла ведро и вошла в курятник, стараясь не давить живых. Стайки цыплят разбегались у нее из-под ног. Каждые несколько футов она находила мертвого. Ее охватила смесь жалости и отвращения, особенно к выпотрошенным, которых расклевали их же сестры. Каждая тушка почти ничего не весила, но ведро скоро стало тяжелым. Через несколько минут она закончила и вернулась к Тому. Он взял ведро и подал ей другое:
— Теперь давай слабых.
— В ведро?
— Ага. Вот так. — Он схватил цыпленка, ковылявшего с краю. Тот жалостно пищал у него в руке. Одним быстрым рывком Том заглушил писк и бросил тельце в ведро.
На работе Энди видала вещи и похуже, однако Том, кажется, ожидал, что Уиллоу почувствует отвращение. Кажется, он решил, что так произведет на нее впечатление. Энди решила подыграть:
— Я не могу убить невинного цыпленка.
— Можешь-можешь.
— Но я не хочу.
— Это твоя работа, Уиллоу.
— Ты и сам хорошо справляешься.
— Немного практики, и ты будешь не хуже. — Он подмигнул.
Нелегко кокетничать с таким явным неудачником, и все же это могло помочь сломать лед.
— Надо думать, для парня вроде тебя подбирать цыпочек довольно естественно.
— Это было в другой жизни, — улыбнулся он.
— Настоящий сердцеед, да?
— Х-м-м-м-м, было дело.
— А теперь ты… дал обет безбрачия? Том словно сдулся:
— Об этом тебе расскажет Фелисия.
— Я только предполагала, что это часть сделки. Все эти разговоры об отказе от мирских желаний. Секс ведь проходит по той же статье, что кабельное телевидение и мороженое.
Том явно чувствовал себя неловко. Энди спросила:
— Я тебя нервирую?
— Просто мужчинам и женщинам не полагается обсуждать такие вещи. Фелисия тебе расскажет.
— Прости. Мне почему-то легче говорить с тобой. Это ему, похоже, понравилось.
— Правда?
— Ага. Знаешь, бывает, что сразу чувствуешь расположение к человеку?
— М-м, ага.
— Хотя, если тебе неудобно, давай займемся цыплятами.
— Да нет, я не отталкиваю тебя.
— Надеюсь, что нет, — сказала Энди. — Было бы хорошо иметь здесь друга.
— Не думаю, что правила это запрещают. Она бросила взгляд на его сигарету:
— Правила не вырублены в камне.
— Курение — это мелкое нарушение, — сказал Том, защищаясь. — За что-то более серьезное тебя могут вышвырнуть.
— За что, например?
— Например… за секс.
— Почему это так плохо?
— Потому что это не только истощает энергию, но и уводит дальше от источника. Это способ удовлетворения мирских побуждений.
— Значит, вся система веры основывается на воздержании?
— Нет. Она основывается на удовлетворении. Однако оно приходит способами, каких ты никогда раньше не испытывал.
— Если это так удовлетворяет, почему же ты по-прежнему получаешь удовольствие от… ну, например, от курения?
— Потому что я все еще человек. Честно говоря, на самом деле я не получаю от курения такого уж удовольствия. Я просто курю. И так со всем, что привязывает нас к этому миру. Это краеугольный камень философии мистера Блечмана. Он учит, что наши эмоции, наши побуждения, наши желания — они похожи на отголоски.
— Отголоски?
— Ага. При любом деле, при любом переживании первое впечатление всегда самое сильное и приятное. Впоследствии каждое впечатление — лишь повторение, становящееся все слабее и слабее, как отголоски эха, пока мы не оказываемся полностью отключенными от источника энергии. А это и побуждает нас испытать что-то новое.
— Не хочу, чтобы ты считал, будто у меня только одно на уме, но я бы не сказала, что лучший секс в моей жизни был самым первым.
— Пожалуйста, оторвись от секса, ладно? Вспомни, как ты в первый раз увидела океан. Как в первый раз ехала на велосипеде. Как в первый раз летела на самолете.
— А как ты в первый раз убил? Том опешил.
— Я имею в виду цыпленка, — сказала Энди.
— И это тоже работает. Все, что дает ощущение прилива энергии и изменяет уровень излучения. Через некоторое время мы просто теряем чувствительность. Но продолжаем делать одно и то же, надеясь, что сможем хоть мимолетно испытать возбуждение, испытанное в первый раз.
— Ты испытываешь возбуждение от убийства?
— Я не сказал «возбуждение».
— Прости. Мне казалось, сказал.
Он снова занервничал, затягиваясь сигаретой, хотя она дотлела до фильтра.
— Я только говорю, что нам не следует расходовать энергию на повторения. Энергию надо направлять в другом направлении.
— К источнику? — спросила Энди.
— Да. — Том смял сигарету. — Впрочем, нам с тобой не следовало бы обсуждать все это. Я опережаю программу. Ты и так узнала гораздо больше, чем полагается на твоем уровне.
«Гораздо больше», — подумала она.
На горизонте появилась полоса облаков. Золотые лучи утреннего света пронзили дощатые стены курятника. Том смотрел на восходящее солнце, а Энди рассматривала его профиль. Она не могла точно вспомнить, но было в его внешности что-то знакомое. Том заметил ее взгляд, и Энди быстро отвела глаза.
Она взяла ведро и снова занялась делом, наблюдая уголком глаза, как Том методично обходит курятник и отбраковывает слабых.
58
Солнце еще не взошло, а Гас снова копался в гардеробной среди вещей Бет. С тех пор как Уитли обнаружил плоды ее краж, он размышлял, какие еще ключи к местонахождению жены могут скрываться здесь. За прошедшие две недели он изучил драгоценности, фотографии, сувениры и тысячи других мелочей, попавших в выдвижные ящики и коробки, стоявшие вдоль стен гардеробной. Внимательно осматривая все по третьему или четвертому разу, он понял, что эти действия превращаются не в поиск «ключей», а в способ восстановления связи с Бет. Вполне нормально для очередной бессонной ночи.
Но сегодня все происходило по-другому. Что-то во вчерашнем письме Марты Голдстейн задело какую-то струну в памяти. Дело скорее было в самой бумаге, чем в тексте записки. Марта пользовалась весьма редким сортом почтовой бумаги, с необычной текстурой. Где-то Гас уже видел такие разводы. Пролежав несколько часов без сна, он вспомнил, где именно.
В одном из выдвижных ящиков Бет хранила всякий хлам, связанный с его юридической фирмой. Несколько ночей назад Гас быстро просмотрел содержимое, решив, что здесь не может быть ничего важного. Однако когда он на этот раз рылся в ящике, его мнение изменилось. За какими-то программками давних банкетов в фирме оказался засунут знакомого вида конверт. Судя по штемпелю, ему было больше года. Обратного адреса нет ни на конверте, ни на вложенной в него бумаге. Только записка без подписи на бумаге с характерными разводами. Анонимка предназначалась Бет и написана была тем же почерком, что и вчерашнее письмо Марты Голдстейн.
«Не имеет значения, кто я, — гласило письмо. — Важно лишь то, что ваш муж отдался мне, и пора вам узнать правду».
Гас замер, оглушенный. Марта аккуратно подобрала слова: «отдался мне». Это согласовывалось с ее идеей насчет «половинок». Однако смысл письма, адресованного Бет, заключался лишь в том, что Гас занимался сексом с другой женщиной. Во всем чувствовался классический стиль Марты. Письмо не подписано, и значит, Бет должна была поговорить с Гасом, если бы захотела узнать, кто его написал. Написано же оно было собственноручно, поэтому Гас сразу бы узнал руку Марты. Если бы ему пришлось сказать жене, что «анонимный» автор — Марта, это только придало бы письму правдоподобности.
Каким-то образом Бет сама догадалась, что это Марта, поскольку засунула письмо в ящик для связанного с фирмой хлама. Жена ни слова не сказала Гасу. Но запомнила, и это вполне объясняло ее паранойю насчет Марты.
Гаса отвлек непонятный шум. В предрассветной темноте ветер свистел в ветвях за окном спальни. В коридоре тикали часы. В остальном в доме было тихо.
Гас сразу же вспомнил о словах Декса, что вчера вечером кто-то следил за ним.
Он тихо отступил из гардеробной и посмотрел на щиток сигнализации на стене. Все включено, никаких признаков вторжения. Гас вышел из спальни в коридор. Тишина. Он медленно прошел к парадной двери и посмотрел сквозь витражное стекло. Машина по-прежнему стояла на подъездной дорожке. Никто не бежал по газону. Гас направился на кухню. На улице буйствовал ветер, но стук веток о стены и окна не был похож на встревоживший его шум. Гас включил свет на кухне — и вздрогнул.
Резиновое мусорное ведро было вытащено из-под раковины и оставлено возле посудомоечной машины — не на обычном месте. Оно стояло прямо и было набито до отказа, почти переполнено. Из-под крышки торчало что-то, напоминавшее закрученный хвост. Гас подошел и заглянул внутрь.
Это был Гарфилд. Одна из больших мягких игрушек Морган оказалась на помойке.
Гас вытащил его. Там были еще Тигра вместе с пушистым львенком из коллекции к «Королю-Льву», две мягкие кошки и керамический кот Сильвестр. Они не были порваны, испачканы или сильно потерты. Их просто взяли и выкинули.
Гас поспешил в комнату Морган. Дверь была открыта, свет включен.
— Морган? — настойчиво позвал отец.
Ее голова вынырнула из-под одеяла.
— Я не могу уснуть.
— Что случилось?
— Ничего.
— Это имеет какое-то отношение к тому, что я нашел в помойном ведре?
— Ты же не вытащил их, правда?
— Вытащил.
— Папа, нет! Положи их обратно.
— Почему ты их выбросила?
— Потому.
Гас вспомнил их разговор в машине насчет кошки.
— Морган, у мамы аллергия на настоящих кошек. Не на мягкие игрушки.
— Знаю. Но если я сохраню этих искусственных кошек, то могу забыть.
У Гаса увлажнились глаза. Он подошел к дочери и присел на край кровати.
— Родная моя, ты никогда не забудешь маму.
— Я не хочу ничего забывать о ней. Даже мелочи. Никогда. Например, что у нее была аллергия на кошек.
— Не беспокойся об этом, ладно? Я сделаю все возможное, чтобы мама вернулась домой. И тогда тебе никогда, никогда не придется беспокоиться о том, что ты что-то забудешь.
Мгновение она молчала, потом бросила на отца лукавый взгляд:
— А ты что-то забыл о маме?
Гас не был уверен, как отвечать. И решил сказать правду:
— Забавно, но с тех пор как мама исчезла, я на самом деле помню о ней больше. И это, по-моему, хорошо. А забытое можно восстановить.
— Если по-настоящему напрячь мозги?
— Да нет, даже не мозги, родная.
— А какой орган?
Он крепко обнял дочь:
— Тот, которым я очень долго не пользовался.
После завтрака Фелисия повезла Энди в город на старом «универсале». На заднем сиденье расположились женщина, находившаяся на одном уровне с Фелисией, и девятнадцатилетняя девушка, проходившая второй месяц обучения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56