Я не помнил, каким образом подцепил ее вчера. Судя по обстановке, мы находились в какой-то дешевой ночлежке.
– Просто я – кустарь-одиночка. – Я, кряхтя, оторвал свое измученное тело от продавленного ложа и направил его туда, где должен был быть санузел.
– Я изготавливаю баклуши любого размера и на любой вкус, – продолжал я, уже выйдя из ванной, где по-мазохистски подержал голову под струей ледяной воды (сразу полегчало!). – По тридцать восемь штук в день.
– Тогда ты должен мне показать самые лучшие образцы, – с серьезным видом сказала Рола, и ее ответ пришелся мне по душе.
Позже, когда мы уже сидели на террасе кафе на Тридцать Пятой улице, она призналась:
– Знаешь, в детстве я хотела стать колдуньей. Я изобретала волшебные заклинания, которые должны были заставить людей слушаться меня. Текст заклинаний был оригинальным. Я залезала в домашнюю аптечку, брала оттуда лекарства и выписывала их названия. Между прочим, совсем недурно звучало… Например: «Сульфадимезини колдтрексно эффералгань аспиринус»…
Рола положила ноги на сиденье свободного стула, оперлась локтем о столик и принялась накручивать на палец прядь своих длинных каштановых волос. Кроме нас в кафе сидели толстяк с сухой, как вобла, женщиной и две старые девы-близняшки. Они то и дело бросали на нас косые взгляды, а когда Рола приняла непринужденную позу, «вобла» громко фыркнула с осуждением.
– А кем хотел быть ты? – спросила Рола.
– Никем, – почему-то соврал я.
– Значит, космонавтом, – вздохнула Рола. – Или моряком. Ну, признайся!..
Я улыбнулся и отпил кофе.
– Ты наверняка был избалованным мальчиком, – продолжала Рола. – Я представляю, как тебя спрашивали взрослые: кого ты больше любишь, крошка – маму или папу? А ты, наверное, отвечал: больше всего я люблю мороженое!..
– На самом деле, – сказал я, – я хотел быть всеми. Моряком, шахматистом, шофером, писателем, футболистом, музыкантом, космонавтом – это само собой – и кинозвездой…
– А кем стал? – осведомилась Рола.
– Никем, – повторил я. – Наверное, мне всегда хотелось, чтобы на меня обратили внимание. Я не был баловнем, но, возвращаясь домой после ожесточенной футбольной битвы, я невольно начинал хромать. Мне это казалось признаком мужественности. Теперь-то я понимаю, что мне просто хотелось, чтобы люди спрашивали у меня: что это у тебя с ногой, малыш, а я бы небрежно им отвечал: так, пустяки, небольшой закрытый переломчик… Хочешь еще сэндвич? – Она отрицательно покачала головой. – А кофе?
Ничего она не хотела. Впрочем, я тоже. Я успел немного оклематься после вчерашнего (по двойной порции коктейля мы все-таки с ней дернули) и ощущал сейчас нездоровый приступ энергии и оптимизма.
– Сейчас ты скажешь, что тебе пора идти, – сказал я.
Она улыбнулась, слегка запрокинув голову назад.
– Скажу.
– Ты где-нибудь работаешь?
– Нет, – она накрутила волосы на палец и слегка подергала их. – Вот уже третий месяц.
– А раньше?
– А раньше я вкалывала не покладая рук… Знаешь, что я делала? Прокалывала уши желающим носить серьги. Представляешь? В основном это были молоденькие девчонки, но несколько раз попадались геи. Они обычно не переносили боли и рыдали горючими слезами. Вот смеху-то было… А один как-то спросил: «А в носу вы можете сделать дырочку?», а я говорю: «У тебя там и так целых две, зачем тебе третья?»..
Она грустно засмеялась. Потом вдруг предложила:
– А давай, я тебе проколю уши, а? Вставлю туда большие-большие кольца, вдену в них огромную железную цепь и буду повсюду водить тебя за собой.
– Сколько тебе лет? – спросил я. На вид ей можно было дать не больше восемнадцати.
Рола скорчила гримасу.
– Я – уже женщина средних лет.
– Средних – это слишком скромно сказано, – сказал я. – По-моему, тебе уже за шестьдесят. Но в таком случае я, по сравнению с тобой, мужчина не просто средних лет, а средних веков…
Мои жалкие потуги на юмор были тут же оценены и вознаграждены звонким засосом в щеку.
«Вобла» за соседним столиком так вздрогнула, что чуть не облила свое, кричащей расцветки, платье оранжадом. «Какое безобразие, – громко произнес толстяк, утираясь огромным носовым платком. – И куда только смотрит полиция нравов?». Зато старые девы разразились аплодисментами. «Давай, давай, парень, веди ее под кустики», – хрипло буркнула одна из них, а ее сестрица, возведя очи горе, ломаным голосом манерно воскликнула: «Ах, ма шери1 ! Любовь всегда права!»…
– Мне пора идти, – сказала Рола.
– Какое совпадение! Мне тоже пора.
– Приятно было с вами познакомиться, сэр, – официальным тоном сказала она.
– Надеюсь, мы с вами еще встретимся, графиня? – осведомился я.
Она хотела что-то сказать, но лицо ее скрутила непонятная гримаса, и тогда Рола просто поднялась и направилась к выходу.
Наверное, надо было что-то сделать – окликнуть или догнать ее, но я почему-то сидел, как дурак, пялясь ей в стройную спину, не в силах пошевельнуться. Совсем не вовремя я вспомнил вчерашние слова одной милой женщины: «Это я его убила, Рик» .
Я дошел до Десятого проспекта и там воспользовался визором-автоматом.
Мне ответил отец. Как и следовало ожидать, он сидел в своем кабинете в полном костюме и при галстуке, щеки его были выбриты до синевы, в руках шуршал последний выпуск «Адвоката-любителя», а с кухни, где колдовала мама, наверняка доносилась потрясающая гамма кулинарных ароматов, и паркет во всем доме был натерт, как всегда, до блеска, и все вещи лежали строго на своих местах… Образцово-показательный дом. И образцово-показательные родители. Вот только сынок немного подкачал, становясь все больше похожим на известного библейского персонажа.
– Это ты, Маврикий? – строго спросил отец. – В чем дело? Мы же с тобой, кажется, договаривались, не правда ли? Ты знаешь, в котором часу мы с матерью легли спать прошлой ночью?
– Пап, – сказал я просительным голосом, – ты же не будешь отрицать, что у каждого человека могут случиться форс-мажорные обстоятельства? Надеюсь, тебе как юристу знаком этот термин?
Зря я так… Чопорность с Любарского-старшего слетела в момент, после чего я вынужден был убавить громкость динамика, потому что иначе отца слышала бы вся улица.
– Негодяй! – кричал отец. – Лоботряс!.. Оболтус!.. Ладно, на меня тебе наплевать, но ты хоть бы о матери подумал!.. Что – трудно было позвонить домой?.. И потом – ты ведь не только себя позоришь, ты в первую очередь нас с матерью позоришь! Своим бездельничаньем и шатаниями по ночам ты когда-нибудь в гроб нас вгонишь!..
– Пап, – удалось наконец вклиниться мне в этот полутеатральный монолог, – между прочим, я ведь не просто так шатаюсь. Я же работаю!..
– Работает он, видите ли!.. Да разве это работа? Это черт знает что, а не занятие для приличного человека! Сколько раз я тебя просил – образумься, Маврикий, но тебе все мои слова – как о стенку горох!.. Тоже мне, детектив с аномальным уклоном!.. Ни себе покоя, ни нам!.. Он черт знает где пропадает, а тут ему какие-то подозрительные личности названивают!.. Ты мне прекращай эту порочную практику, Маврикий!..
– Какие личности? – перебил я его тираду. – Ты записал?.. Прокрути запись, па!
Отец еще побушевал несколько минут, но я был настойчив, и в конце концов, взяв с меня клятву обязательно сообщать домой о своем местонахождении через каждые полчаса, он сдался.
В динамике щелкнуло, на экране возникло пухлое, розовощекое лицо, которое проблеяло умирающим голосом: «Это господин Любарский? Доброе утро… Я хотел бы попросить вас оказать мне одну небольшую услугу – разумеется, за вознаграждение. В моем доме происходят странные вещи, и я… и вы… Одним словом, если вы заинтересованы в том, чтобы помочь мне, позвоните мне, пожалуйста, по следующему номеру»…
Экран погас.
Я был заинтересован. Я был очень даже заинтересован. Вот уже две недели я «шатался по городу», по выражению Любарского-старшего, впустую, а умирающий голос предвещал, по крайней мере, борьбу с привидениями в каком-нибудь заброшенном могильном склепе. В моем прейскуранте такие услуги оплачивались по высшей категории.
* * *
Клиента звали Дюриан Рейнгарден, и обитал он на Второй улице, в роскошном особняке, при виде которого я почувствовал, что предстоящее дело пахнет приличным гонораром. Особняк занимал обширную территорию, и не знаю, как там насчет фамильного склепа в укромном уголке сада, но бассейн перед парадным входом имелся.
Дверь мне открыл сам хозяин. Ему было под пятьдесят. Он был румяный, толстый, он непрерывно и с удовольствием говорил и двигался.
Он провел меня в свой кабинет, где царили величественный полумрак (тяжелые шторы были задраены наглухо), аромат сандалового дерева, тишина, располагающая к сосредоточенным умственным занятиям, картины в тяжелых рамах и шкафы с дорогими фолиантами в мягких кожаных обложках.
По приглашающему жесту хозяина я опустился на мягкий кожаный диван и покорно сказал:
– Итак, я вас слушаю.
– Дело, которое я хотел бы предложить вашему вниманию, – необычайно странное и, я бы сказал, деликатное, – начал Рейнгарден. Голос его никак не соответствовал внешности, он больше бы подошел изможденному чахоткой и непрерывными хворобами замухрышке. – Но сначала позвольте вам вкратце рассказать о себе…
«Вкратце» на деле означало – с полчаса. Рейнгарден подробно изложил историю о том, как его выперли с четвертого курса исторического факультета Сорбонны из-за какой-то, по его выражению, «шлюхи», как он приехал и обосновался в Интервиле, где вот уже много лет преподает историю в гимназии пятнадцатилетним оболтусам. Рейнгарден обожал прошлое. Разумеется, не свое, а всего человечества. Оно было покрыто для него дымкой романтики и служило основой для постоянных сравнений с настоящим, причем сравнения эти, увы, зачастую оказывались не в пользу последнего.
Не знаю, каким учителем был мой собеседник, но говорил он весьма витиевато, со множеством личных местоимений третьего лица, и постепенно я запутался в его «он», «она», «они» и потерял нить повествования.
Признаться, мне было не очень-то интересно, как Рейнгарден относится к историческому прошлому и как протекала его молодость. Меня интересовало другое. Например, на какие средства скромный учитель истории смог приобрести жилище, подобающее, по меньшей мере, семье рядового греческого судовладельца. Однако я был лишь полупрофессиональным детективом-аномальщиком, а не налоговым инспектором, и посему не решался задать соответствующий вопрос Рейнгардену.
–… знаете, господин Любарский, молодежь сегодня – не та, что была, скажем, пару столетий назад, – говорил тем временем хозяин дома. – Они даже не способны ездить на лошади верхом, представляете? Если вы подведете к ним лошадь под седлом, то они не будут знать, что с ней делать! – Я смущенно кашлянул, потому что тоже не представлял, как нужно поступать, оказавшись рядом с оседланным жеребцом. – Их идеалы и интересы заключаются лишь в том, чтобы напиться вечером в баре, забраться в машину и отправиться за город с женщинами сомнительного поведения…
Тут толстяк был вынужден прервать свои излияния, потому что дверь отворилась, и в кабинет вплыла женщина с породистым, высокомерным лицом. Мой невысказанный вопрос насчет состоятельности историка тут же обрел ответ. Я узнал женщину по фотографиям в газетах. Раньше она была замужем за каким-то нефтяным магнатом с Аляски, а когда тот скончался, то исчезла и объявилась уже только в Международном, где и сочеталась браком с Рейнгарденом. Помнится, пресса тогда обсасывала, как сладкий леденец, эту загадочную историю, стараясь вскрыть истинные причины того, что одна из богатейших женщин в мире связала свою судьбу с полунищим молодым человеком.
– Это и есть тот самый электрик, Дюриан? – вопросила она, со смутными подозрениями обозревая мою персону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78