Но сейчас теплая погода заставила ее раздеться до топика, обнажив почти черную от татуировки спину.
Лорен увидела, что работа Мелани сделана в том же духе. Она сделала три пары трусиков из кожуры апельсинов и грейпфрутов. Кожура засохла и съежилась. Теперь «трусики» и в самом деле напоминали нижнее белье молоденькой девушки. Кроме того, Мелани сплела плеть из волокон кроваво-красного апельсина, а затем подвесила все «предметы туалета» на белые вешалки, как это делают с их шелковыми и атласными сородичами в роскошных дорогих бутиках. Лорен понравилась эта работа, и по замыслу, и по композиции. На первый взгляд эксцентричная, она пугала намеками на грубую эротику и излишнюю сексуальность детей.
Рай вместе с Лорен поднялся в ее кабинет, чтобы забрать свой летний пиджак, оставленный на спинке стула. Обходя желтые заграждения, они спокойно обсуждали землетрясение. Лорен открыла дверь, и они зашли в кабинет.
– Вот он, – объявил Рай, забирая свой пиджак, хотя этого вполне можно было и не говорить.
Она впервые заметила в нем какую-то неловкость.
– Итак, значит, в среду в восемь часов? Это вас устраивает? – спросил он.
– Да, я буду здесь. И обещаю вам, что на этот раз закажу вам пропуск на стоянку автомашин. Сама лично схожу туда.
Рай поблагодарил ее за беспокойство, и, когда он надевал пиджак, Лорен отметила очертания его торса и сразу же представила его обнаженным, сидящим на стуле, приятное, но слишком кратковременное ощущение, так как в кабинет ворвалась Керри, размахивая письмом.
– Получила! Получила!
– Что получила? – Лорен усиленно пыталась сообразить, что могло вызвать такой горячий восторг у ее студентки.
– Стажировку у Штасслера.
– Великолепно! Прими мои поздравления. Когда поедешь?
– В начале следующего месяца.
– Штасслер? – переспросил Рай. – Вы собираетесь стажироваться у Эшли Штасслера?
Керри только тут обратила на него внимание и кивнула. Лорен заметила, что в глазах девушки вновь сверкнул огонек. Керри проявила нескрываемый интерес, расточала улыбки и была слишком уж сексуальна для своего возраста.
– Угу. У самого Эшли Штасслера.
– Очень интересно, так как я договорился с ним об интервью и в конце мая поеду к нему. Мы говорим о местечке как раз напротив Моаба, так?
– Угу! – Керри снова замахала письмом в воздухе, и ее улыбка стала еще шире.
Лорен отнесла такое оживление в основном к возможности стажироваться у известного скульптора из пустыни Юта, хотя не сбрасывала со счетов и Рая.
– Послушайте, – продолжала Керри, с нескрываемым интересом рассматривая Рая, – вам никто не говорил, что вы очень похожи на этого парня, журналиста Себастьяна... Никак не могу запомнить его фамилию... который написал «Прекрасный шторм».
– Угу, – беззлобно передразнил он ее. – Мне это уже не раз говорили.
Брови Керри поднялись и опустились, в то время как взгляд оставался неподвижен. Тогда Лорен задумалась о том, что, возможно, иногда мужчины находят женщин привлекательными за полное отсутствие утонченности. Похоже на то, что в телах таких женщин праздник жажды плоти не прекращается ни на миг.
Наконец Керри повернулась к Лорен.
– Я уеду на два месяца. Большое вам спасибо за рекомендацию.
«Ах, да, я же отправляла рекомендательное письмо», – вспомнила Лорен.
– Не стоит благодарности.
– Это просто немыслимо! Просто чудо!
«И в самом деле чудо», – подумала Лорен, когда Керри уже неслась по коридору, а Рай выходил из ее кабинета. Стажировка у одного из ведущих скульпторов. Хотя его работы уже и не производили на саму Лорен должного впечатления. Слишком уж претенциозные. Семьи – дети, матери, отцы, даже домашние животные – замерли в полном ужасе, бронзовые фигурки, несущие «постоянное ожидание нескончаемой боли», как выразился прошлой зимой один из известных критиков после большой выставки Штасслера в Гуггенхайме.
Но самым слабым местом в работах Штасслера, как полагала Лорен, были лица. Просто клише. Глаза застывшие, слишком изломаны линии бровей, щеки и подбородки слишком напряжены. А со ртами еще хуже. Даже у детей они бесформенно искривлены, губы никогда полностью не сомкнуты. При взгляде на них, складывалось впечатление агонии. Каждое лицо уникально в своем выражении глубокого страдания, и в то же время все это – стереотип портретной галереи лиц, отражающих непомерную боль.
Однако то, что она считала слабым местом, большинство влиятельных художественных критиков рассматривали как силу. В прошлом году редактор одного из самых уважаемых европейских художественных журналов в обзоре о выставке в Гуггенхайме написал о Штасслере:
«Метафорическое использование ртов , которые под давлением грубых правил издают беззвучный вопль , который никто не может услышать».
Когда Лорен читала этот обзор, ее передернуло, потому что она сама, хотя и не так красноречиво, восхваляла Штасслера, когда написала, что рты его фигур «кричат миру слова, о которых никто никогда не узнает». Но это было более двадцати лет назад, когда она была еще только студенткой. Тогда на нее производило большое впечатление любое произведение искусства и не удивительно, что работы Штасслера, выставленные на лужайке перед университетом, очаровали ее. Очарована бронзой, которая обещала бессмертие. Тогда она послала копию своей статьи Штасслеру. Но никакого ответа так и не получила.
Глава третья
Они очень устали. Страх утомляет. Я мог заметить это по их лицам. И не только устали. Они оказались сломлены, мучались от голода и жажды. Надо дать им поесть, предоставить помещение и почистить их одежду. После этого они сосредоточат все свое внимание только на том, что находится в их малюсеньком внутреннем мирке. А я аккуратно и постепенно верну их в царство ужаса.
Ни одного писка. За все двенадцать часов езды в микроавтобусе. Можно было подумать, что они мертвы, как и собака. С того момента, как я вырубил старушку, прошло много времени. Она начала вонять. Когда же я открыл двери микроавтобуса, на меня уставились пять пар глаз. Моргнул ли кто-нибудь из них хоть раз? Думаю, нет. И уж конечно не милая дохлая овчарка. Она уже окоченела. Я поставил ее на задние лапы, а переднюю подогнул, будто она машет на прощанье остальным. Маленькая девочка рассмеялась. Сначала я не был уверен. У нее рот был заклеен скотчем, но мать взглянула на нее так, словно хотела сказать: «прекрати!», и это меня убедило. Она засмеялась еще раз, когда я протанцевал собакой в ногах ее матери, цепляя когтями за колготки...
Надо бы приоткрыть занавес, которым закрыт грузовой отсек, пустить немного свежего воздуха. Там слишком душно. И надо дать им воды. Я видел вывеску. Через несколько километров будет закусочная. Вполне подходит. Подъехать, залезть в кузов и дать им попить. Только надо приготовиться к жалобам: «Я хочу в туалет», «Я голоден», «Что вам надо?» (скорее «Что, черт тебя подери, тебе надо?»), «Куда мы едем?» Так что для начала я их предупрежу: если кто-нибудь скажет хоть единое слово, то воды не получит никто. Ни капли.
Вот и закусочная. Она оказалась много ближе, чем я предполагал. Не задремал ли я за рулем? Я остановил машину не слишком далеко и не слишком близко от других машин, откинулся на спинку сиденья и огляделся. Никаких патрульных машин, никаких широких лимузинов, которыми так любят пользоваться детективы в этих краях. Никого, кроме кучки откормленных мормонов.
Я съел две плитки шоколада с орешками. Это поможет мне продержаться большую часть ночи. Я близок к цели. Шоколад, кофеин и вода. Надо помочиться, однако я не мог оставить их одних, поэтому для этой цели заранее подготовил в грузовом отсеке бутылку.
Это своего рода пытка: наблюдать, как я мочусь, когда их мочевые пузыри на грани разрыва. Прошло уже не менее двенадцати часов, как каждый из них имел шанс сходить в туалет, и мне интересно, кто из них не выдержит первым. Я заставлю их намочить штаны. Джун отвернулась, то же самое сделали Веселый Роджер, ее надежда и опора, и их сынок. Зато их дорогая доченька уставилась на меня, прямо на мой член. Смелая, что ли? Не заметно никакого беспокойства. Не то, что ее мамочка в тот момент, когда я снимал с нее платье.
Я почувствовал, что случилось, по запаху, еще до того, как увидел, в чем дело. А когда я включил верхний свет в грузовом отсеке, то убедился: мальчонка обделался. С его сестричкой такого не произошло. Похоже, она проклинала его, хотя из-за скотча ничего не слышно. Только Джун снова стрельнула в ее сторону глазами. Роджер выглядел совсем опущенным – чувствовал себя виноватым за то, что пустил меня в дом. Да вы только посмотрите на них после того, как они провели в моем обществе всего лишь полдня! Связанные, голодные, страдающие от жажды, наделавшие в штаны. И вы уже думаете, что Гаррисберг плох, не так ли, Веселый Роджер?
– Ну, хорошо. Слушайте меня, – это привлекло их внимание. Я не разговаривал с ними с самого начала пути. – Настало время утолить жажду. Кто из вас хочет попить первым?
Я знал, что последует. Дорогая доченька подняла голову и задвигала ногами. Взглянув на нее, я подумал, что она не так молода, как мне показалось вначале. Ей было лет шестнадцать. Или семнадцать.
Когда я описал им условия, все закивали. Все, кроме сыночка, которому, похоже, было стыдно.
Я отодрал скотч от рта дочери и обратил внимание на ее губы, резные, как стакан для шампанского, и полные. Помог ей сесть и ощутил ее напряженный позвоночник. Провел ладонью по ее спине, прочувствовал каждую малюсенькую косточку и ее кожу, такую упругую, ее шею, тонкую и гладкую. Я держал руку на ее шее, пока она пила, и чувствовал, как у нее по гортани протекает жидкость.
– Не так много, – мягко сказал я ей. – Тебе надо будет удержать все это в себе.
– Не обоссаться, как он? – прошептала она с таким отвращением, что это заставило меня в восхищении склониться перед ней. Но и только. Она ведь нарушила соглашение.
– Еще одно слово, и они не получат ни капли.
– Правда? – весело переспросила она. – А что вы сделаете, если я буду кричать? Убьете их?
Я закрыл ей рот ладонью, хотя мое тело сотрясалось от смеха. И она понимала это, судя по выражению ее глаз. Тут, я даже в первый миг не поверил, она скользнула язычком по моим пальцам. Ну и шлюха. Какая же она грязная развратная шлюха. Она мне понравилась.
А вот Джун на наш разговор реагировала иначе. Она пыталась пнуть, да, именно пнуть свою доченьку. Я начал подозревать, что здесь кроются серьезные семейные проблемы.
– Прекрати, – рыкнул я на ее мать. – Держи себя в руках.
– Уумпф, уумпф.
– Вот именно, «уумпф, уумпф»!
Даже ее колготки перестали меня возбуждать.
Она уйдет первой, это я уже понял. Приходится приносить жертвы искусству. Конечно, каждому нужно чем-то жертвовать, но Джун Кливер действовала мне на нервы с того самого момента, как я проделал с ее платьем трюк Сары Бернар. Настоящая королева драмы. Позвольте мне сказать, что когда занимаешься таким делом, как я, то встречаешься с самыми разнообразными типами.
Я заклеил рот дочке и перешел к сыночку. Он никак не ответил на мое предложение, и я повернулся к Веселому Роджеру, его отцу, и терпеливо объяснил ему условия еще раз.
Возможно, он слушал. Хотя я не уверен. Вид у него был измученный, глаза усталые и полузакрытые. С некоторыми мужчинами трудно говорить, особенно со здоровяками, которые хотят показать себя еще более здоровыми, делая разные глупости.
– Ей, – я указал пальцем на девочку, – это сошло ей с рук, потому что она миленькая, а ты старый и противный, Роджер... – он несколько сконфузился, услышав свое новое имя. – Так что без выдумок.
Он закивал, как будто хотел сказать: «Конечно, конечно, дай мне попить», и, прежде чем я отобрал у него бутылку, успел заглотить целую кварту.
Джун отвернулась от меня и легла на бок, несомненно, надувшись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Лорен увидела, что работа Мелани сделана в том же духе. Она сделала три пары трусиков из кожуры апельсинов и грейпфрутов. Кожура засохла и съежилась. Теперь «трусики» и в самом деле напоминали нижнее белье молоденькой девушки. Кроме того, Мелани сплела плеть из волокон кроваво-красного апельсина, а затем подвесила все «предметы туалета» на белые вешалки, как это делают с их шелковыми и атласными сородичами в роскошных дорогих бутиках. Лорен понравилась эта работа, и по замыслу, и по композиции. На первый взгляд эксцентричная, она пугала намеками на грубую эротику и излишнюю сексуальность детей.
Рай вместе с Лорен поднялся в ее кабинет, чтобы забрать свой летний пиджак, оставленный на спинке стула. Обходя желтые заграждения, они спокойно обсуждали землетрясение. Лорен открыла дверь, и они зашли в кабинет.
– Вот он, – объявил Рай, забирая свой пиджак, хотя этого вполне можно было и не говорить.
Она впервые заметила в нем какую-то неловкость.
– Итак, значит, в среду в восемь часов? Это вас устраивает? – спросил он.
– Да, я буду здесь. И обещаю вам, что на этот раз закажу вам пропуск на стоянку автомашин. Сама лично схожу туда.
Рай поблагодарил ее за беспокойство, и, когда он надевал пиджак, Лорен отметила очертания его торса и сразу же представила его обнаженным, сидящим на стуле, приятное, но слишком кратковременное ощущение, так как в кабинет ворвалась Керри, размахивая письмом.
– Получила! Получила!
– Что получила? – Лорен усиленно пыталась сообразить, что могло вызвать такой горячий восторг у ее студентки.
– Стажировку у Штасслера.
– Великолепно! Прими мои поздравления. Когда поедешь?
– В начале следующего месяца.
– Штасслер? – переспросил Рай. – Вы собираетесь стажироваться у Эшли Штасслера?
Керри только тут обратила на него внимание и кивнула. Лорен заметила, что в глазах девушки вновь сверкнул огонек. Керри проявила нескрываемый интерес, расточала улыбки и была слишком уж сексуальна для своего возраста.
– Угу. У самого Эшли Штасслера.
– Очень интересно, так как я договорился с ним об интервью и в конце мая поеду к нему. Мы говорим о местечке как раз напротив Моаба, так?
– Угу! – Керри снова замахала письмом в воздухе, и ее улыбка стала еще шире.
Лорен отнесла такое оживление в основном к возможности стажироваться у известного скульптора из пустыни Юта, хотя не сбрасывала со счетов и Рая.
– Послушайте, – продолжала Керри, с нескрываемым интересом рассматривая Рая, – вам никто не говорил, что вы очень похожи на этого парня, журналиста Себастьяна... Никак не могу запомнить его фамилию... который написал «Прекрасный шторм».
– Угу, – беззлобно передразнил он ее. – Мне это уже не раз говорили.
Брови Керри поднялись и опустились, в то время как взгляд оставался неподвижен. Тогда Лорен задумалась о том, что, возможно, иногда мужчины находят женщин привлекательными за полное отсутствие утонченности. Похоже на то, что в телах таких женщин праздник жажды плоти не прекращается ни на миг.
Наконец Керри повернулась к Лорен.
– Я уеду на два месяца. Большое вам спасибо за рекомендацию.
«Ах, да, я же отправляла рекомендательное письмо», – вспомнила Лорен.
– Не стоит благодарности.
– Это просто немыслимо! Просто чудо!
«И в самом деле чудо», – подумала Лорен, когда Керри уже неслась по коридору, а Рай выходил из ее кабинета. Стажировка у одного из ведущих скульпторов. Хотя его работы уже и не производили на саму Лорен должного впечатления. Слишком уж претенциозные. Семьи – дети, матери, отцы, даже домашние животные – замерли в полном ужасе, бронзовые фигурки, несущие «постоянное ожидание нескончаемой боли», как выразился прошлой зимой один из известных критиков после большой выставки Штасслера в Гуггенхайме.
Но самым слабым местом в работах Штасслера, как полагала Лорен, были лица. Просто клише. Глаза застывшие, слишком изломаны линии бровей, щеки и подбородки слишком напряжены. А со ртами еще хуже. Даже у детей они бесформенно искривлены, губы никогда полностью не сомкнуты. При взгляде на них, складывалось впечатление агонии. Каждое лицо уникально в своем выражении глубокого страдания, и в то же время все это – стереотип портретной галереи лиц, отражающих непомерную боль.
Однако то, что она считала слабым местом, большинство влиятельных художественных критиков рассматривали как силу. В прошлом году редактор одного из самых уважаемых европейских художественных журналов в обзоре о выставке в Гуггенхайме написал о Штасслере:
«Метафорическое использование ртов , которые под давлением грубых правил издают беззвучный вопль , который никто не может услышать».
Когда Лорен читала этот обзор, ее передернуло, потому что она сама, хотя и не так красноречиво, восхваляла Штасслера, когда написала, что рты его фигур «кричат миру слова, о которых никто никогда не узнает». Но это было более двадцати лет назад, когда она была еще только студенткой. Тогда на нее производило большое впечатление любое произведение искусства и не удивительно, что работы Штасслера, выставленные на лужайке перед университетом, очаровали ее. Очарована бронзой, которая обещала бессмертие. Тогда она послала копию своей статьи Штасслеру. Но никакого ответа так и не получила.
Глава третья
Они очень устали. Страх утомляет. Я мог заметить это по их лицам. И не только устали. Они оказались сломлены, мучались от голода и жажды. Надо дать им поесть, предоставить помещение и почистить их одежду. После этого они сосредоточат все свое внимание только на том, что находится в их малюсеньком внутреннем мирке. А я аккуратно и постепенно верну их в царство ужаса.
Ни одного писка. За все двенадцать часов езды в микроавтобусе. Можно было подумать, что они мертвы, как и собака. С того момента, как я вырубил старушку, прошло много времени. Она начала вонять. Когда же я открыл двери микроавтобуса, на меня уставились пять пар глаз. Моргнул ли кто-нибудь из них хоть раз? Думаю, нет. И уж конечно не милая дохлая овчарка. Она уже окоченела. Я поставил ее на задние лапы, а переднюю подогнул, будто она машет на прощанье остальным. Маленькая девочка рассмеялась. Сначала я не был уверен. У нее рот был заклеен скотчем, но мать взглянула на нее так, словно хотела сказать: «прекрати!», и это меня убедило. Она засмеялась еще раз, когда я протанцевал собакой в ногах ее матери, цепляя когтями за колготки...
Надо бы приоткрыть занавес, которым закрыт грузовой отсек, пустить немного свежего воздуха. Там слишком душно. И надо дать им воды. Я видел вывеску. Через несколько километров будет закусочная. Вполне подходит. Подъехать, залезть в кузов и дать им попить. Только надо приготовиться к жалобам: «Я хочу в туалет», «Я голоден», «Что вам надо?» (скорее «Что, черт тебя подери, тебе надо?»), «Куда мы едем?» Так что для начала я их предупрежу: если кто-нибудь скажет хоть единое слово, то воды не получит никто. Ни капли.
Вот и закусочная. Она оказалась много ближе, чем я предполагал. Не задремал ли я за рулем? Я остановил машину не слишком далеко и не слишком близко от других машин, откинулся на спинку сиденья и огляделся. Никаких патрульных машин, никаких широких лимузинов, которыми так любят пользоваться детективы в этих краях. Никого, кроме кучки откормленных мормонов.
Я съел две плитки шоколада с орешками. Это поможет мне продержаться большую часть ночи. Я близок к цели. Шоколад, кофеин и вода. Надо помочиться, однако я не мог оставить их одних, поэтому для этой цели заранее подготовил в грузовом отсеке бутылку.
Это своего рода пытка: наблюдать, как я мочусь, когда их мочевые пузыри на грани разрыва. Прошло уже не менее двенадцати часов, как каждый из них имел шанс сходить в туалет, и мне интересно, кто из них не выдержит первым. Я заставлю их намочить штаны. Джун отвернулась, то же самое сделали Веселый Роджер, ее надежда и опора, и их сынок. Зато их дорогая доченька уставилась на меня, прямо на мой член. Смелая, что ли? Не заметно никакого беспокойства. Не то, что ее мамочка в тот момент, когда я снимал с нее платье.
Я почувствовал, что случилось, по запаху, еще до того, как увидел, в чем дело. А когда я включил верхний свет в грузовом отсеке, то убедился: мальчонка обделался. С его сестричкой такого не произошло. Похоже, она проклинала его, хотя из-за скотча ничего не слышно. Только Джун снова стрельнула в ее сторону глазами. Роджер выглядел совсем опущенным – чувствовал себя виноватым за то, что пустил меня в дом. Да вы только посмотрите на них после того, как они провели в моем обществе всего лишь полдня! Связанные, голодные, страдающие от жажды, наделавшие в штаны. И вы уже думаете, что Гаррисберг плох, не так ли, Веселый Роджер?
– Ну, хорошо. Слушайте меня, – это привлекло их внимание. Я не разговаривал с ними с самого начала пути. – Настало время утолить жажду. Кто из вас хочет попить первым?
Я знал, что последует. Дорогая доченька подняла голову и задвигала ногами. Взглянув на нее, я подумал, что она не так молода, как мне показалось вначале. Ей было лет шестнадцать. Или семнадцать.
Когда я описал им условия, все закивали. Все, кроме сыночка, которому, похоже, было стыдно.
Я отодрал скотч от рта дочери и обратил внимание на ее губы, резные, как стакан для шампанского, и полные. Помог ей сесть и ощутил ее напряженный позвоночник. Провел ладонью по ее спине, прочувствовал каждую малюсенькую косточку и ее кожу, такую упругую, ее шею, тонкую и гладкую. Я держал руку на ее шее, пока она пила, и чувствовал, как у нее по гортани протекает жидкость.
– Не так много, – мягко сказал я ей. – Тебе надо будет удержать все это в себе.
– Не обоссаться, как он? – прошептала она с таким отвращением, что это заставило меня в восхищении склониться перед ней. Но и только. Она ведь нарушила соглашение.
– Еще одно слово, и они не получат ни капли.
– Правда? – весело переспросила она. – А что вы сделаете, если я буду кричать? Убьете их?
Я закрыл ей рот ладонью, хотя мое тело сотрясалось от смеха. И она понимала это, судя по выражению ее глаз. Тут, я даже в первый миг не поверил, она скользнула язычком по моим пальцам. Ну и шлюха. Какая же она грязная развратная шлюха. Она мне понравилась.
А вот Джун на наш разговор реагировала иначе. Она пыталась пнуть, да, именно пнуть свою доченьку. Я начал подозревать, что здесь кроются серьезные семейные проблемы.
– Прекрати, – рыкнул я на ее мать. – Держи себя в руках.
– Уумпф, уумпф.
– Вот именно, «уумпф, уумпф»!
Даже ее колготки перестали меня возбуждать.
Она уйдет первой, это я уже понял. Приходится приносить жертвы искусству. Конечно, каждому нужно чем-то жертвовать, но Джун Кливер действовала мне на нервы с того самого момента, как я проделал с ее платьем трюк Сары Бернар. Настоящая королева драмы. Позвольте мне сказать, что когда занимаешься таким делом, как я, то встречаешься с самыми разнообразными типами.
Я заклеил рот дочке и перешел к сыночку. Он никак не ответил на мое предложение, и я повернулся к Веселому Роджеру, его отцу, и терпеливо объяснил ему условия еще раз.
Возможно, он слушал. Хотя я не уверен. Вид у него был измученный, глаза усталые и полузакрытые. С некоторыми мужчинами трудно говорить, особенно со здоровяками, которые хотят показать себя еще более здоровыми, делая разные глупости.
– Ей, – я указал пальцем на девочку, – это сошло ей с рук, потому что она миленькая, а ты старый и противный, Роджер... – он несколько сконфузился, услышав свое новое имя. – Так что без выдумок.
Он закивал, как будто хотел сказать: «Конечно, конечно, дай мне попить», и, прежде чем я отобрал у него бутылку, успел заглотить целую кварту.
Джун отвернулась от меня и легла на бок, несомненно, надувшись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53