Какое-то время он боролся, чтобы не терять контроль, потому что он не должен давать волю эмоциям, он не должен... И если логически взглянуть на все произошедшее, то не было ничего такого, что могло бы причинить ему боль или угрожать ему.
Или было?
Дрожь прекратилась, и он собирался с мыслями, чтобы спуститься вниз и позвонить, вызвать «скорую» или врачей, или кого еще нужно было позвать среди ночи, чтобы осмотрели тело. Как раз в этот момент он краем глаза заметил легкое движение, и тут же застыл, а его сердце подскочило к горлу. Кто-то здесь есть? Кто-то, кто прячется в маленькой ванной, стоит в тумане и наблюдает за ним? Он вспомнил, что сказал его отец. «Слушай, — сказал он, — кто-то, кажется, крадется по лестнице». Эдмунд почувствовал, как кровь снова застучала у него в висках.
Но потом он понял — то, что он увидел, было просто его отражением в большом зеркале в дубовой раме, висящем над раковиной. Короткий нервный смешок слетел с его губ, освободив частичку бьющегося внутри него напряжения. Просто его отражение.
Или нет? Он вгляделся в облака пара. Поверхность зеркала была по-прежнему частично запотевшей, но не был ли тот Эдмунд, который стоял там, слегка другим; не был ли он каким-то более четким, более ярким Эдмундом? Эдмунд, чьи волосы попали в невидимый световой луч и теперь казались слегка рыжими...
Эдмунд взмахнул рукой, проверяя, и другой Эдмунд тоже взмахнул, но не совсем синхронно, скорее так, словно он полунасмешливо-полуудивленно отдал честь из глубин зеркала.
Я всегда буду с тобой, Эдмунд...
Воспоминание заставило губы Эдмунда изогнуться, почти улыбнуться. И тут же изображение в зеркале тоже почти улыбнулось, и сейчас уже не было сомнений — это была определенно не его улыбка. Это была улыбка молодого человека, который однажды обладал достаточным очарованием, чтобы привлечь безнравственную, развратную даму — даму с кожей словно фарфор и волосами, как блестящий шелк... Молодого человека, который убил и избежал последствий убийства... Молодого человека с волосами цвета меда, сияющего на солнце; эта улыбка была очаровательна...
Криспин. Криспин стоял в туманной глубине зеркала, глядя на Эдмунда, говоря с Эдмундом в его собственной голове.
«Я всегда буду с тобой, — говорил голос Криспина так, как он говорил маленькому Эдмунду. — Помни, Эдмунд... Тебе никто не будет нужен, потому что, что бы ты ни сделал и куда бы ты ни пошел, я всегда буду с тобой, чтобы помочь тебе...»
Прошло много-много времени, прежде чем Эдмунд вспомнил, что за пределами дома был мир, и что-то должно было быть сделано, и как-то ему нужно было добраться до телефона и позвонить в «скорую помощь». Безликий голос ответил, и Эдмунд идеально спокойным тоном сказал, что его отец только что умер, что он был с отцом один и не знал, что должен делать, но подумал, что лучше начать с доктора, который лечил его отца.
Да, он был вполне уверен, что отец умер, сказал он. Нет, не было никакой надежды, что он жив. Поэтому не мог бы доктор или кто-то из его коллег приехать как можно быстрее? Да, он понимает, что, пока они узнают, кто сейчас на дежурстве, пройдет какое-то время. Нет, конечно, он не уйдет из дому в это время. Он подумал, считал ли говоривший, что он собирался уйти из дому ночью и болтаться где-то, пока смертельный холод сковывает тело его отца.
Но он выслушал, как ему объясняли, что надо позвонить 999, а потом ледяным тоном сказал, что, так как его отец был без сомнения мертв, не было смысла вызывать «скорую», которая могла быть более необходима где-то в другом месте, не говоря уже о том, чтобы перебудить всю округу воем и световыми вспышками сирены. Ему были нужны только доктор и гробовщик, и ему было все равно, кто приедет первым. Голос нашел это замечание неуместным и строго сказал, что дежурный врач приедет, как только сможет.
Эдмунд прождал этого молодого, очень взъерошенного дежурного врача три часа. Он просидел на полу на лестничной площадке, держа дверь ванной открытой, глядя на тело своего отца, пытаясь не думать, что он будет делать, если ужасная голова с двумя парами приоткрытых губ — одни мертвенно-бледные, другие — запекшиеся от крови — вдруг повернется к двери.
Пока он ждал, часы внизу отмеряли своим ровным тиканьем минуты, а затем часы. Тик-так... Всегда буду с тобой, Эдмунд... Тик-так... Убитые приходят, Эдмунд...
Убитые. Конрад Кляйн. Лео Драйер. Марианна и Брюс Трент.
Эдмунд долго слушал ритмичные тикающие голоса, и очень медленно он начал понимать, что Криспин — настоящий Криспин, который был молодым, очаровательным и полным уверенности, — заполнял его, и он знал, что Криспин будет оставаться с ним, не важно, что он, Эдмунд, будет делать. Он слышал голос Криспина в тиканье часов и в шуме дождя, похожем на хихиканье домового, когда дождевые потоки сбегали вниз по водосточным трубам. Мы оба убийцы, Эдмунд... Мы оба убили кого-то... Поэтому я останусь с тобой, Эдмунд... Я позабочусь о том, чтобы ты был в безопасности...
Незадолго до рассвета тело Криспина наконец-то начало коченеть, опускаясь в холодную воду, и вода билась о края ванны, добавляя свой плещущийся голос к голосу тикающих часов. Убитые приходят, Эдмунд. .. Я всегда буду с тобой, Эдмунд... Всегда буду с тобой, Эдмунд... Что бы ты ни делал и куда бы ты ни пошел, я всегда буду с тобой, чтобы помочь тебе...
После пожара Люси торжественно поклялась никогда не забывать родителей, всегда помнить, как они выглядели и как звучали их голоса. Но, хотя она очень сильно старалась, через какое-то время воспоминания стали смутными и неопределенными. Она помнила много смеха, иногда чересчур пронзительного, и много ярко одетых людей, маленькими глотками пьющих напитки по вечерам и на уик-эндах, но через какое-то время это стало казаться нереальным, как будто она видела фигуры на сцене.
Она не возражала, что живет с родственниками своего отца. Они были добрыми, щедрыми и сделали ее частью своей семьи. Были каникулы с тетей Деборой, которая говорила с Люси о Марианне, и это нравилось Люси. Оглядываясь назад, она думала, что в конечном счете она смогла все-таки иметь достаточно счастливое детство, хотя она была рада, когда стала вполне взрослой, чтобы уехать из дома, работать в Лондоне и иметь собственную квартиру.
Однако проблема с воспоминаниями заключается в том, что, даже если ты изо всех сил борешься с ними, иногда они бывают слишком сильны. Они могут спокойно оставаться где-то в уголке твоего разума — иногда на протяжении многих лет, — а потом наброситься на тебя. Люси прекрасно знала, что были опасные и болезненные воспоминания, и любой ценой нужно было не дать им вырваться.
Глава 21
Алиса всегда знала, что прошлое может быть опасно, и она всегда знала, что призраки прошлого однажды могут разрушить аккуратное лживое сооружение, которое она построила. Достаточно одного неверного движения или одного неожиданного мига, когда кто-то узнает ее, и карьере баронессы придет конец.
Но Алиса не знала, что в мире существовали иные призраки, которые могли разрушить гораздо больше, чем просто раскрыть вымышленную личность. Призраки, которые были жестоки, как когти орла, которые уничтожали целые национальности и преследовали целые поколения. Эти призраки носили, выдавая за свое изобретение, древний, когда-то религиозный символ, который они высокомерно превратили в орудие непримиримого режима...
Только после успеха «Альрауне» (говорили, что Бригитта Хельм была в ярости из-за этой наглой узурпации ее самой известной роли) Алиса начала чувствовать, что общество Вены менялось, что веселье было слишком возбужденным, чтобы быть настоящим, что огни горели слишком ярко. Много лет спустя она задумывалась, были ли те дни поворотным моментом, существовал ли день, ночь или час, когда эти легкие идеи, носившиеся в воздухе, оформились в злобу, подобно тому, как сворачиваются чайные листья в чашке старухи или запотевает поверхность стеклянного шара гадалки...
Но ведь Алиса, конечно, была не единственной, кто чувствовал, что опасные зловещие призраки проводили перестановку сил и вновь собирались войти в мир? У каждого значительного события всегда найдутся люди, которые будут готовы мудро кивнуть и сказать: о да, мы знали, что что-то было не так... Мы говорил это в то время... У нас было чувство... Чувствовали ли эти Кассандры, что вот-вот начнется новая и страшная глава истории?.. Вспоминали ли они потом, спустя годы, то время, когда огни целого континента потухли, и тьма настала на четыре длинных года?..
Все были согласны, что правительство не допустит, чтобы случилась еще одна война, потому что после Первой мировой войны больше не должно быть конфликтов. Алисе было всего восемь лет в тот день в ноябре 1918 года. Тогда она еще не понимала аплодисментов и празднований, и слово «перемирие» ничего для нее не значило, за исключением того, что люди радостно выкрикивали его на улицах. Но теперь она понимала его, она понимала, что война, которая положила конец всем войнам, прошла и закончилась и что с того времени мир стал безопаснее.
Так что надо забыть об этом беспокойстве. Надень что-нибудь потрясающее, пойди на роскошную вечеринку — еще лучше, устрой роскошную вечеринку! Закажи розовое шампанское, выпиши экстравагантное платье от Скиапарелли и духи от Шанель...
И заткни уши, чтобы не слышать рассказы о несправедливости и притеснении, которые творятся под именем этого нелепого вульгарного человечка в Германии, и помни, что Вена независима, она живет своей жизнью и будет в полной безопасности, даже если вся Европа сойдет с ума. Не слушай рассказы о подавлении свободы слова, о цензуре в письмах, о сжигании книг, которые якобы пропагандируют антинацизм, — да, не слушай паникеров, которые предупреждают, что люди, сжигающие книги, потом могут начать сжигать людей, не слушай тех, кто шепотом рассказывает жуткие вещи о трудовых лагерях Геринга... В конце концов, заткни уши и не слушай тех, кто говорит о шпионах, которые крадутся по улицам в поисках людей с еврейской кровью...
Еврейская кровь. Конрад. В один миг два этих понятия зловеще соединились у нее в голове, и, словно это соединение было дрожжами, сбраживающими вино или хлеб, опасность и темнота вдруг стали гораздо ближе.
Конрад, конечно, не хранил верность Алисе. Возможно, он не был способен хранить верность какой-либо одной женщине. Он был красив, харизматичен и обладал достаточным шармом и сексуальной энергетикой, чтобы затащить в постель даже аббатису, а потом взять штурмом весь остальной женский монастырь.
Когда Алиса впервые узнала, что Конрад провел уик-энд с молоденькой русской певичкой, она проплакала всю ночь. Это не дало ей ничего, кроме сильнейшей головной боли и опухшего лица на следующее утро.
Во второй раз (это была безнравственная азартная парижская манекенщица) Алиса не стала рыдать на кровати. Вместо этого она принялась бить фаянсовую посуду, принадлежавшую Конраду, а потом убежала из его квартиры. На этот раз он пошел за ней, и последовало грандиозное примирение. Конрад включил граммофонную запись «Тангейзера» Вагнера — он обожал заниматься любовью под классическую музыку, — и они провели невероятный день в постели, оставаясь там, пока летнее вечернее солнце не начало освещать кровать. Оба были пьяны и сильно старались приурочить оргазмы к моментам, когда музыка достигала апогея, крещендо.
Итак, думала Алиса после, слезы и рыдания никуда тебя не приведут. Вспышки гнева и разбитый фаянс — приведут.
Это открытие принесло плоды, но более полезным оказалось узнать, что она сама может уйти развлекаться в спальне случайного знакомого, а потом вернуться к Конраду. Это было весело, но еще веселее было то, что Конрад каждый раз жутко ревновал ее. Алиса всегда заботилась о том, чтобы он знал, где она находилась во время своих проделок, но не с кем, особенно после того случая, когда он вызвал соперника на дуэль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Или было?
Дрожь прекратилась, и он собирался с мыслями, чтобы спуститься вниз и позвонить, вызвать «скорую» или врачей, или кого еще нужно было позвать среди ночи, чтобы осмотрели тело. Как раз в этот момент он краем глаза заметил легкое движение, и тут же застыл, а его сердце подскочило к горлу. Кто-то здесь есть? Кто-то, кто прячется в маленькой ванной, стоит в тумане и наблюдает за ним? Он вспомнил, что сказал его отец. «Слушай, — сказал он, — кто-то, кажется, крадется по лестнице». Эдмунд почувствовал, как кровь снова застучала у него в висках.
Но потом он понял — то, что он увидел, было просто его отражением в большом зеркале в дубовой раме, висящем над раковиной. Короткий нервный смешок слетел с его губ, освободив частичку бьющегося внутри него напряжения. Просто его отражение.
Или нет? Он вгляделся в облака пара. Поверхность зеркала была по-прежнему частично запотевшей, но не был ли тот Эдмунд, который стоял там, слегка другим; не был ли он каким-то более четким, более ярким Эдмундом? Эдмунд, чьи волосы попали в невидимый световой луч и теперь казались слегка рыжими...
Эдмунд взмахнул рукой, проверяя, и другой Эдмунд тоже взмахнул, но не совсем синхронно, скорее так, словно он полунасмешливо-полуудивленно отдал честь из глубин зеркала.
Я всегда буду с тобой, Эдмунд...
Воспоминание заставило губы Эдмунда изогнуться, почти улыбнуться. И тут же изображение в зеркале тоже почти улыбнулось, и сейчас уже не было сомнений — это была определенно не его улыбка. Это была улыбка молодого человека, который однажды обладал достаточным очарованием, чтобы привлечь безнравственную, развратную даму — даму с кожей словно фарфор и волосами, как блестящий шелк... Молодого человека, который убил и избежал последствий убийства... Молодого человека с волосами цвета меда, сияющего на солнце; эта улыбка была очаровательна...
Криспин. Криспин стоял в туманной глубине зеркала, глядя на Эдмунда, говоря с Эдмундом в его собственной голове.
«Я всегда буду с тобой, — говорил голос Криспина так, как он говорил маленькому Эдмунду. — Помни, Эдмунд... Тебе никто не будет нужен, потому что, что бы ты ни сделал и куда бы ты ни пошел, я всегда буду с тобой, чтобы помочь тебе...»
Прошло много-много времени, прежде чем Эдмунд вспомнил, что за пределами дома был мир, и что-то должно было быть сделано, и как-то ему нужно было добраться до телефона и позвонить в «скорую помощь». Безликий голос ответил, и Эдмунд идеально спокойным тоном сказал, что его отец только что умер, что он был с отцом один и не знал, что должен делать, но подумал, что лучше начать с доктора, который лечил его отца.
Да, он был вполне уверен, что отец умер, сказал он. Нет, не было никакой надежды, что он жив. Поэтому не мог бы доктор или кто-то из его коллег приехать как можно быстрее? Да, он понимает, что, пока они узнают, кто сейчас на дежурстве, пройдет какое-то время. Нет, конечно, он не уйдет из дому в это время. Он подумал, считал ли говоривший, что он собирался уйти из дому ночью и болтаться где-то, пока смертельный холод сковывает тело его отца.
Но он выслушал, как ему объясняли, что надо позвонить 999, а потом ледяным тоном сказал, что, так как его отец был без сомнения мертв, не было смысла вызывать «скорую», которая могла быть более необходима где-то в другом месте, не говоря уже о том, чтобы перебудить всю округу воем и световыми вспышками сирены. Ему были нужны только доктор и гробовщик, и ему было все равно, кто приедет первым. Голос нашел это замечание неуместным и строго сказал, что дежурный врач приедет, как только сможет.
Эдмунд прождал этого молодого, очень взъерошенного дежурного врача три часа. Он просидел на полу на лестничной площадке, держа дверь ванной открытой, глядя на тело своего отца, пытаясь не думать, что он будет делать, если ужасная голова с двумя парами приоткрытых губ — одни мертвенно-бледные, другие — запекшиеся от крови — вдруг повернется к двери.
Пока он ждал, часы внизу отмеряли своим ровным тиканьем минуты, а затем часы. Тик-так... Всегда буду с тобой, Эдмунд... Тик-так... Убитые приходят, Эдмунд...
Убитые. Конрад Кляйн. Лео Драйер. Марианна и Брюс Трент.
Эдмунд долго слушал ритмичные тикающие голоса, и очень медленно он начал понимать, что Криспин — настоящий Криспин, который был молодым, очаровательным и полным уверенности, — заполнял его, и он знал, что Криспин будет оставаться с ним, не важно, что он, Эдмунд, будет делать. Он слышал голос Криспина в тиканье часов и в шуме дождя, похожем на хихиканье домового, когда дождевые потоки сбегали вниз по водосточным трубам. Мы оба убийцы, Эдмунд... Мы оба убили кого-то... Поэтому я останусь с тобой, Эдмунд... Я позабочусь о том, чтобы ты был в безопасности...
Незадолго до рассвета тело Криспина наконец-то начало коченеть, опускаясь в холодную воду, и вода билась о края ванны, добавляя свой плещущийся голос к голосу тикающих часов. Убитые приходят, Эдмунд. .. Я всегда буду с тобой, Эдмунд... Всегда буду с тобой, Эдмунд... Что бы ты ни делал и куда бы ты ни пошел, я всегда буду с тобой, чтобы помочь тебе...
После пожара Люси торжественно поклялась никогда не забывать родителей, всегда помнить, как они выглядели и как звучали их голоса. Но, хотя она очень сильно старалась, через какое-то время воспоминания стали смутными и неопределенными. Она помнила много смеха, иногда чересчур пронзительного, и много ярко одетых людей, маленькими глотками пьющих напитки по вечерам и на уик-эндах, но через какое-то время это стало казаться нереальным, как будто она видела фигуры на сцене.
Она не возражала, что живет с родственниками своего отца. Они были добрыми, щедрыми и сделали ее частью своей семьи. Были каникулы с тетей Деборой, которая говорила с Люси о Марианне, и это нравилось Люси. Оглядываясь назад, она думала, что в конечном счете она смогла все-таки иметь достаточно счастливое детство, хотя она была рада, когда стала вполне взрослой, чтобы уехать из дома, работать в Лондоне и иметь собственную квартиру.
Однако проблема с воспоминаниями заключается в том, что, даже если ты изо всех сил борешься с ними, иногда они бывают слишком сильны. Они могут спокойно оставаться где-то в уголке твоего разума — иногда на протяжении многих лет, — а потом наброситься на тебя. Люси прекрасно знала, что были опасные и болезненные воспоминания, и любой ценой нужно было не дать им вырваться.
Глава 21
Алиса всегда знала, что прошлое может быть опасно, и она всегда знала, что призраки прошлого однажды могут разрушить аккуратное лживое сооружение, которое она построила. Достаточно одного неверного движения или одного неожиданного мига, когда кто-то узнает ее, и карьере баронессы придет конец.
Но Алиса не знала, что в мире существовали иные призраки, которые могли разрушить гораздо больше, чем просто раскрыть вымышленную личность. Призраки, которые были жестоки, как когти орла, которые уничтожали целые национальности и преследовали целые поколения. Эти призраки носили, выдавая за свое изобретение, древний, когда-то религиозный символ, который они высокомерно превратили в орудие непримиримого режима...
Только после успеха «Альрауне» (говорили, что Бригитта Хельм была в ярости из-за этой наглой узурпации ее самой известной роли) Алиса начала чувствовать, что общество Вены менялось, что веселье было слишком возбужденным, чтобы быть настоящим, что огни горели слишком ярко. Много лет спустя она задумывалась, были ли те дни поворотным моментом, существовал ли день, ночь или час, когда эти легкие идеи, носившиеся в воздухе, оформились в злобу, подобно тому, как сворачиваются чайные листья в чашке старухи или запотевает поверхность стеклянного шара гадалки...
Но ведь Алиса, конечно, была не единственной, кто чувствовал, что опасные зловещие призраки проводили перестановку сил и вновь собирались войти в мир? У каждого значительного события всегда найдутся люди, которые будут готовы мудро кивнуть и сказать: о да, мы знали, что что-то было не так... Мы говорил это в то время... У нас было чувство... Чувствовали ли эти Кассандры, что вот-вот начнется новая и страшная глава истории?.. Вспоминали ли они потом, спустя годы, то время, когда огни целого континента потухли, и тьма настала на четыре длинных года?..
Все были согласны, что правительство не допустит, чтобы случилась еще одна война, потому что после Первой мировой войны больше не должно быть конфликтов. Алисе было всего восемь лет в тот день в ноябре 1918 года. Тогда она еще не понимала аплодисментов и празднований, и слово «перемирие» ничего для нее не значило, за исключением того, что люди радостно выкрикивали его на улицах. Но теперь она понимала его, она понимала, что война, которая положила конец всем войнам, прошла и закончилась и что с того времени мир стал безопаснее.
Так что надо забыть об этом беспокойстве. Надень что-нибудь потрясающее, пойди на роскошную вечеринку — еще лучше, устрой роскошную вечеринку! Закажи розовое шампанское, выпиши экстравагантное платье от Скиапарелли и духи от Шанель...
И заткни уши, чтобы не слышать рассказы о несправедливости и притеснении, которые творятся под именем этого нелепого вульгарного человечка в Германии, и помни, что Вена независима, она живет своей жизнью и будет в полной безопасности, даже если вся Европа сойдет с ума. Не слушай рассказы о подавлении свободы слова, о цензуре в письмах, о сжигании книг, которые якобы пропагандируют антинацизм, — да, не слушай паникеров, которые предупреждают, что люди, сжигающие книги, потом могут начать сжигать людей, не слушай тех, кто шепотом рассказывает жуткие вещи о трудовых лагерях Геринга... В конце концов, заткни уши и не слушай тех, кто говорит о шпионах, которые крадутся по улицам в поисках людей с еврейской кровью...
Еврейская кровь. Конрад. В один миг два этих понятия зловеще соединились у нее в голове, и, словно это соединение было дрожжами, сбраживающими вино или хлеб, опасность и темнота вдруг стали гораздо ближе.
Конрад, конечно, не хранил верность Алисе. Возможно, он не был способен хранить верность какой-либо одной женщине. Он был красив, харизматичен и обладал достаточным шармом и сексуальной энергетикой, чтобы затащить в постель даже аббатису, а потом взять штурмом весь остальной женский монастырь.
Когда Алиса впервые узнала, что Конрад провел уик-энд с молоденькой русской певичкой, она проплакала всю ночь. Это не дало ей ничего, кроме сильнейшей головной боли и опухшего лица на следующее утро.
Во второй раз (это была безнравственная азартная парижская манекенщица) Алиса не стала рыдать на кровати. Вместо этого она принялась бить фаянсовую посуду, принадлежавшую Конраду, а потом убежала из его квартиры. На этот раз он пошел за ней, и последовало грандиозное примирение. Конрад включил граммофонную запись «Тангейзера» Вагнера — он обожал заниматься любовью под классическую музыку, — и они провели невероятный день в постели, оставаясь там, пока летнее вечернее солнце не начало освещать кровать. Оба были пьяны и сильно старались приурочить оргазмы к моментам, когда музыка достигала апогея, крещендо.
Итак, думала Алиса после, слезы и рыдания никуда тебя не приведут. Вспышки гнева и разбитый фаянс — приведут.
Это открытие принесло плоды, но более полезным оказалось узнать, что она сама может уйти развлекаться в спальне случайного знакомого, а потом вернуться к Конраду. Это было весело, но еще веселее было то, что Конрад каждый раз жутко ревновал ее. Алиса всегда заботилась о том, чтобы он знал, где она находилась во время своих проделок, но не с кем, особенно после того случая, когда он вызвал соперника на дуэль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69