Хотя я точно знаю, что рождение Альрауне произошло в Освенциме, и ребенок родился в результате того, что Лукрецию изнасиловали несколько офицеров гестапо.
— О господи, — тихо сказала Фран и, даже не думая об этом, погладила его по руке.
Майкл слегка сжал ее пальцы, и в этот момент что-то промелькнуло между ними. Словно искра, подумала Фран. Или словно ты стоишь под душем, а вода случайно ловит блеск солнца, так что несколько секунд ты стоишь внутри радуги. Она убрала руку.
Посуда был сложена в раковине: сейчас следовало обдумать более важные вещи. Фотография Альрауне лежала на столе, там, где они ее оставили, и она потянулась к ней, чтобы коснуться стекла, которое закрывало фотографию.
— Майкл, это и есть Альрауне, да? Я имею в виду... тут не может быть ошибки? Имя, написанное на чьей-то фотографии по ошибке или что-то вроде того?
— Нет. Это однозначно Альрауне.
Он взял яблоко из блюда с фруктами, которое Фран поставила на стол, и стал рассеянно резать его на четыре части. Фран ждала, и через мгновение он произнес:
— Альрауне вывезли из Освенцима в Швейцарию в сорок третьем или сорок четвертом году. Лукреция установила это, хотя сейчас я не вполне уверен, и после войны она привезла Альрауне назад в Англию. Позже у Альрауне появилась семья, хотя это был не очень счастливый брак.
Франческа посмотрела на него, но в его глазах снова появился этот закрытый взгляд, так что с видимым интересом к деталям истории она сказала:
— Если Альрауне жила в Австрии, Трикси могла найти фотографию этим летом. Она часто ходила в пешие прогулки во время летних каникул, и в этом году она ходила в Тироль в Австрии.
На самом деле Трикси предлагала Фран пойти с ней. «Хороший свежий воздух и обилие физической нагрузки — вот что тебе нужно. Это отвлечет тебя от того, что ты сидишь и хандришь из-за этой крысы Маркуса», — сказала она, но Фран была все еще на той стадии, когда хотелось сидеть и хандрить, и мысль об энергичных прогулках по Австрии в компании одной Трикси была столь пугающей, что Фран осталась дома. Майкл сказал:
— Ты знаешь, где конкретно была Трикси?
— Точно не знаю. Но когда она вернулась, она говорила о том, что останавливалась на неделю или на две в местечке, которое называется Клостернейберг. Это одна из тех малюсеньких деревень в венских лесах, по всей видимости. Там есть крошечный монастырь, и виноградные лозы висят над дверями гостиниц на винных фестивалях, а все деревенские жители напиваются по случаю нового урожая. Трикси должна была познакомиться с местными жителями, пока была там, ведь она изучала современные языки, так что свободно говорила по-немецки. Она упоминала, что ее приглашали в какой-то дом на ужин.
— Ты думаешь, она могла наткнуться на фотографию там?
— Я думаю, более вероятно, что она нашла ее в одном из книжных магазинов где-нибудь. Трикси любила ходить по букинистическим магазинам. Она обычно искала что-нибудь, что могло быть полезным для проектов, которые она устраивала в некоторых своих классах. Коробки старых книг и листовок или даже театральные программки и рукописи пьес... что-то слегка выходящее за границы учебников. Еще она любила старые гравюры и карты, иногда она покупала эти в беспорядке сложенные коробки на гаражных распродажах, в которых будет девяносто девять процентов мусора, но всегда будет этот непредсказуемый один процент.
— Случайная фотография, — задумчиво сказал Майкл.
— Да. Фото Альрауне могло быть в одной из этих коробок или, может быть, в серебряной рамке, которую продавали. — Франческа снова посмотрела на фотографию: — Это лицо уже не забыть, да? И вместе с именем...
— Имя значило что-то для Трикси?
— Могло. Она могла знать о книге. Она даже могла выбрать свою тему из-за этой фотографии, — сказала Фран. — Если сложить вместе все кусочки, получится неплохая мешанина. Вся психология того, что случилось на студии «Ашвуд»... Лукреция и Альрауне, и война, и книга Эверса... — И причины, по которым Лукреция убила двоих человек, произнес ее внутренний голос. О боже, нет, я не могу думать об этом. Пока не могу.
Майкл сказал:
— Ты не нашла больше ничего, относящегося к Лукреции, в вещах Трикси?
— Нет. — Фран допила вино и поставила бокал. — Но я не открывала конверты и не читала письма. Это просто было в пачке старых фотографий, они не показались мне очень личными. — Она поколебалась, а потом сказала: — Майкл... ты сказал, что, когда Альрауне приехала в Англию, у нее была семья.
— Да, но это был не очень счастливый брак, — сказал Майкл. — Я жил с Альрауне, пока мне не исполнилось восемь.
Франческа посмотрела на него.
— Альрауне была твоей матерью, — осторожно сказала она. — Ведь так, да? Лукреция фон Вольф была твоей бабушкой, а Альрауне была ее дочерью. Значит, Альрауне должна была быть твоей матерью.
На какое-то мгновение ей показалось, что он не собирается отвечать; тишина грозила стать неловкой.
Потом он взял свой пиджак, который висел на спинке стула, вынул бумажник и открыл его, чтобы показать Фран маленькую и довольно старую фотографию, вставленную спереди. Мужчина лет тридцати восьми и женщина немного моложе. У женщины были глаза Майкла, и она выглядела так, как будто старается не засмеяться, пока их снимают. Ее черные волосы слегка растрепал ветер, и она счастливо прижалась к мужчине, который обнимал ее за плечи.
Фран смотрела на фотографию, а потом взглянула на Майкла:
— Но это...
Майкл очень тихо сказал:
— Это фотография Альрауне. Но Альрауне не дочь Лукреции, Франческа. Альрауне был сыном Лукреции. Альрауне был моим отцом.
* * *
— Устроить, чтобы ребенка крестили как Альрауне, было самой жестокой насмешкой Лео Драйера, — сказала Алиса в ту ночь, когда рассказывала Майклу об Освенциме. — Я особо не думала о крестинах или любом другом виде крещения, я была слишком занята тем, чтобы ребенок выжил и чтобы я выжила вместе с этим.
Майкл заметил, что она говорила о ребенке «это».
— Но через неделю после родов один из офицеров зашел в барак и унес ребенка на крестины. Была произнесена какая-то обличительная речь против евреев, конечно, в соответствии с приказом. Тогда они все еще пытались поддерживать миф о том, что я еврейка, и одним из изощренных мучений, которые они придумали в то время, было насильно крестить всех новорожденных еврейских детей по-христиански. Для настоящего еврея это, конечно, было мучением. Но мне было все равно.
— Значит, ребенка крестили христианским обрядом?
— Да. И по инструкции Лео Драйера, к тому времени полковника Драйера, было выбрано имя Альрауне.
Не было причин, по которым Майкл неожиданно вздрогнул и тревожно взглянул через плечо на приоткрытую дверь, но он не мог ничего с собой поделать. Алиса тут же сказала:
— Все в полном порядке, Майкл, ты здесь в безопасности.
— Я знаю. Все хорошо. Продолжай рассказывать о... о нем.
Об Альрауне, он имел в виду. Альрауне. Мандрагора. Странное растение, которое арабы называют «яблоко Сатаны», которое древние люди считали снотворным, а еще возбуждающим бред и сумасшествие.
Анафема демонов; говорят, что оно визжит, когда его выдирают из земли. И оно имеет свойства афродизиака. Когда ему было четырнадцать, Майкл искал слово «альрауне» в местной библиотеке, и, хотя он не понял все сноски, он понял достаточно. В четырнадцать он уже знал про афродизиаки.
— Конечно, это имя было мне отвратительно, — сказала Алиса. — Я прекрасно знала, что так заклеймить ребенка было идеей Драйера. Из-за фильма и из-за позора, сопровождающего это имя. Альрауне, злое бездушное дитя, рожденное в результате странного сексуального эксперимента... Но когда они дали мне свидетельство о рождении, я просто пожала плечами и постаралась выглядеть скучающей.
— Так Лукреция пожимала плечами.
— Да. Я всегда была Лукрецией в Освенциме. Было бессмысленно считать, что свидетельство о рождении — это что-то большее, чем просто соответствующе зарегистрированный документ, и это было довольно важно. Бюрократизм правил Германией; если у тебя не было правильных документов, ты не мог найти работу, жилье или попутешествовать. Поэтому я решила, что имя останется таким, пока я не доберусь до Англии и там официально изменю его. Но я звала его Алан, мне казалось, это было вполне анонимно.
— В Педлар-ярде большинство знали его как Ала.
— Ал. — Она словно обдумывала это. — Это предполагает совсем новую личность, правда? Звучит жестче и более мужественно.
— Да. — Пауза. — Моя мама знала, кем он был, да? Она знала об Освенциме?
— Из того, что ты рассказал мне о ней, я думаю, она должна была знать достаточно много. Когда он был еще совсем маленьким, я часто говорила с ним о годах, проведенных в Вене, о встрече с Конрадом — служанка и богатый аристократ. Я пыталась рассказать это ему как сказку.
— Моя мама все это знала. Она и мне это рассказывала как сказку. Но не об Освенциме.
— Я никогда не говорила с Альрауне об Освенциме, — сказала Алиса. — Но он жил там, пока ему почти не исполнилось четыре, и у него наверняка остались воспоминания.
— Я думаю, мама знала об Освенциме. Но она обычно говорила, что в мире есть темные места, а мы всегда будем сочинять истории только о хороших местах. О местах, полных света.
— Когда ты мне рассказываешь о ней такие вещи, я очень сожалею, что не знала ее, — довольно грустно сказала Алиса.
— Я бы хотел, чтобы ты знала ее. Она была немного похожа на тебя, я не имею в виду внешне. Но когда она говорила, она могла заставить тебя поверить, что в жизни впереди тебя ждут действительно хорошие вещи. Она могла заставить тебя забыть то плохое, что произошло в твоей жизни.
— Это очень хорошее качество, — тут же сказала Алиса. — Я думаю, она передала его тебе.
— Правда? У нее не было этого целиком, в той полной мере, как у тебя. Но все же это присутствовало, — пауза. — Ты думаешь, вот почему он женился на ней?
— Потому что она напоминала ему меня?
— Да.
— Это возможно. Мне жаль, что он сделал ее такой несчастной. Мне жаль, что она так умерла... и мне еще больше жаль, что тебе пришлось быть там, когда все это случилось.
— В конце она ненавидела его. Я тоже его ненавидел. Жестоко...
Алиса очень медленно, почти как будто она боролась где-то внутри с самой собой, сказала:
— Но ты должен попытаться простить кое-что из того, что он сделал, Майкл. Нельзя целиком винить его одного.
Глава 31
За зловещими воротами Освенцима начала шевелиться жестокая весна, и каким-то образом Альрауне выжил в те несколько первых недель.
Но казалось, что внутри него была какая-то мрачная сущность, тлеющая, подобно угольку, ненависть, и в те месяцы после его рождения Алисе иногда чудилось, что его темные глаза смотрели на нее с этой недетской ненавистью. Глаза Лео Драйера? Или, может быть, глаза того молодого офицера, который тогда словно извинялся своим жестом? Если Алиса будет уверенной, что молодой офицер может быть его отцом, это послужит ей хотя бы слабым отдаленным утешением, но мог ли тот голубоглазый саксонец зачать этого смуглого мальчугана? Пожалуйста, не дай ему быть сыном Драйера, пожалуйста, не дай ему вырасти похожим на человека, которого я ненавижу и боюсь больше всего на свете!
Альрауне жил и спал в одном бараке с женщинами, а его площадкой для игр был двор, где проходила утренняя перекличка. Его одеждой было все, что женщины могли смастерить для него из собственных вещей или каких-то обрывков, а его игрушки были сделаны из кусков дерева — вырезанные фигурки или кубики, которые женщины красили в разные цвета с помощью гущи от безвкусного кофе, который пили.
Когда полячки в другом бараке получали посылки с едой, они тайком приносили маленькие подарки для него. «Мясные консервы для малыша, — говорили они, — и баночка мясной эссенции. Полную ложку растворить в горячей воде, очень питательно».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— О господи, — тихо сказала Фран и, даже не думая об этом, погладила его по руке.
Майкл слегка сжал ее пальцы, и в этот момент что-то промелькнуло между ними. Словно искра, подумала Фран. Или словно ты стоишь под душем, а вода случайно ловит блеск солнца, так что несколько секунд ты стоишь внутри радуги. Она убрала руку.
Посуда был сложена в раковине: сейчас следовало обдумать более важные вещи. Фотография Альрауне лежала на столе, там, где они ее оставили, и она потянулась к ней, чтобы коснуться стекла, которое закрывало фотографию.
— Майкл, это и есть Альрауне, да? Я имею в виду... тут не может быть ошибки? Имя, написанное на чьей-то фотографии по ошибке или что-то вроде того?
— Нет. Это однозначно Альрауне.
Он взял яблоко из блюда с фруктами, которое Фран поставила на стол, и стал рассеянно резать его на четыре части. Фран ждала, и через мгновение он произнес:
— Альрауне вывезли из Освенцима в Швейцарию в сорок третьем или сорок четвертом году. Лукреция установила это, хотя сейчас я не вполне уверен, и после войны она привезла Альрауне назад в Англию. Позже у Альрауне появилась семья, хотя это был не очень счастливый брак.
Франческа посмотрела на него, но в его глазах снова появился этот закрытый взгляд, так что с видимым интересом к деталям истории она сказала:
— Если Альрауне жила в Австрии, Трикси могла найти фотографию этим летом. Она часто ходила в пешие прогулки во время летних каникул, и в этом году она ходила в Тироль в Австрии.
На самом деле Трикси предлагала Фран пойти с ней. «Хороший свежий воздух и обилие физической нагрузки — вот что тебе нужно. Это отвлечет тебя от того, что ты сидишь и хандришь из-за этой крысы Маркуса», — сказала она, но Фран была все еще на той стадии, когда хотелось сидеть и хандрить, и мысль об энергичных прогулках по Австрии в компании одной Трикси была столь пугающей, что Фран осталась дома. Майкл сказал:
— Ты знаешь, где конкретно была Трикси?
— Точно не знаю. Но когда она вернулась, она говорила о том, что останавливалась на неделю или на две в местечке, которое называется Клостернейберг. Это одна из тех малюсеньких деревень в венских лесах, по всей видимости. Там есть крошечный монастырь, и виноградные лозы висят над дверями гостиниц на винных фестивалях, а все деревенские жители напиваются по случаю нового урожая. Трикси должна была познакомиться с местными жителями, пока была там, ведь она изучала современные языки, так что свободно говорила по-немецки. Она упоминала, что ее приглашали в какой-то дом на ужин.
— Ты думаешь, она могла наткнуться на фотографию там?
— Я думаю, более вероятно, что она нашла ее в одном из книжных магазинов где-нибудь. Трикси любила ходить по букинистическим магазинам. Она обычно искала что-нибудь, что могло быть полезным для проектов, которые она устраивала в некоторых своих классах. Коробки старых книг и листовок или даже театральные программки и рукописи пьес... что-то слегка выходящее за границы учебников. Еще она любила старые гравюры и карты, иногда она покупала эти в беспорядке сложенные коробки на гаражных распродажах, в которых будет девяносто девять процентов мусора, но всегда будет этот непредсказуемый один процент.
— Случайная фотография, — задумчиво сказал Майкл.
— Да. Фото Альрауне могло быть в одной из этих коробок или, может быть, в серебряной рамке, которую продавали. — Франческа снова посмотрела на фотографию: — Это лицо уже не забыть, да? И вместе с именем...
— Имя значило что-то для Трикси?
— Могло. Она могла знать о книге. Она даже могла выбрать свою тему из-за этой фотографии, — сказала Фран. — Если сложить вместе все кусочки, получится неплохая мешанина. Вся психология того, что случилось на студии «Ашвуд»... Лукреция и Альрауне, и война, и книга Эверса... — И причины, по которым Лукреция убила двоих человек, произнес ее внутренний голос. О боже, нет, я не могу думать об этом. Пока не могу.
Майкл сказал:
— Ты не нашла больше ничего, относящегося к Лукреции, в вещах Трикси?
— Нет. — Фран допила вино и поставила бокал. — Но я не открывала конверты и не читала письма. Это просто было в пачке старых фотографий, они не показались мне очень личными. — Она поколебалась, а потом сказала: — Майкл... ты сказал, что, когда Альрауне приехала в Англию, у нее была семья.
— Да, но это был не очень счастливый брак, — сказал Майкл. — Я жил с Альрауне, пока мне не исполнилось восемь.
Франческа посмотрела на него.
— Альрауне была твоей матерью, — осторожно сказала она. — Ведь так, да? Лукреция фон Вольф была твоей бабушкой, а Альрауне была ее дочерью. Значит, Альрауне должна была быть твоей матерью.
На какое-то мгновение ей показалось, что он не собирается отвечать; тишина грозила стать неловкой.
Потом он взял свой пиджак, который висел на спинке стула, вынул бумажник и открыл его, чтобы показать Фран маленькую и довольно старую фотографию, вставленную спереди. Мужчина лет тридцати восьми и женщина немного моложе. У женщины были глаза Майкла, и она выглядела так, как будто старается не засмеяться, пока их снимают. Ее черные волосы слегка растрепал ветер, и она счастливо прижалась к мужчине, который обнимал ее за плечи.
Фран смотрела на фотографию, а потом взглянула на Майкла:
— Но это...
Майкл очень тихо сказал:
— Это фотография Альрауне. Но Альрауне не дочь Лукреции, Франческа. Альрауне был сыном Лукреции. Альрауне был моим отцом.
* * *
— Устроить, чтобы ребенка крестили как Альрауне, было самой жестокой насмешкой Лео Драйера, — сказала Алиса в ту ночь, когда рассказывала Майклу об Освенциме. — Я особо не думала о крестинах или любом другом виде крещения, я была слишком занята тем, чтобы ребенок выжил и чтобы я выжила вместе с этим.
Майкл заметил, что она говорила о ребенке «это».
— Но через неделю после родов один из офицеров зашел в барак и унес ребенка на крестины. Была произнесена какая-то обличительная речь против евреев, конечно, в соответствии с приказом. Тогда они все еще пытались поддерживать миф о том, что я еврейка, и одним из изощренных мучений, которые они придумали в то время, было насильно крестить всех новорожденных еврейских детей по-христиански. Для настоящего еврея это, конечно, было мучением. Но мне было все равно.
— Значит, ребенка крестили христианским обрядом?
— Да. И по инструкции Лео Драйера, к тому времени полковника Драйера, было выбрано имя Альрауне.
Не было причин, по которым Майкл неожиданно вздрогнул и тревожно взглянул через плечо на приоткрытую дверь, но он не мог ничего с собой поделать. Алиса тут же сказала:
— Все в полном порядке, Майкл, ты здесь в безопасности.
— Я знаю. Все хорошо. Продолжай рассказывать о... о нем.
Об Альрауне, он имел в виду. Альрауне. Мандрагора. Странное растение, которое арабы называют «яблоко Сатаны», которое древние люди считали снотворным, а еще возбуждающим бред и сумасшествие.
Анафема демонов; говорят, что оно визжит, когда его выдирают из земли. И оно имеет свойства афродизиака. Когда ему было четырнадцать, Майкл искал слово «альрауне» в местной библиотеке, и, хотя он не понял все сноски, он понял достаточно. В четырнадцать он уже знал про афродизиаки.
— Конечно, это имя было мне отвратительно, — сказала Алиса. — Я прекрасно знала, что так заклеймить ребенка было идеей Драйера. Из-за фильма и из-за позора, сопровождающего это имя. Альрауне, злое бездушное дитя, рожденное в результате странного сексуального эксперимента... Но когда они дали мне свидетельство о рождении, я просто пожала плечами и постаралась выглядеть скучающей.
— Так Лукреция пожимала плечами.
— Да. Я всегда была Лукрецией в Освенциме. Было бессмысленно считать, что свидетельство о рождении — это что-то большее, чем просто соответствующе зарегистрированный документ, и это было довольно важно. Бюрократизм правил Германией; если у тебя не было правильных документов, ты не мог найти работу, жилье или попутешествовать. Поэтому я решила, что имя останется таким, пока я не доберусь до Англии и там официально изменю его. Но я звала его Алан, мне казалось, это было вполне анонимно.
— В Педлар-ярде большинство знали его как Ала.
— Ал. — Она словно обдумывала это. — Это предполагает совсем новую личность, правда? Звучит жестче и более мужественно.
— Да. — Пауза. — Моя мама знала, кем он был, да? Она знала об Освенциме?
— Из того, что ты рассказал мне о ней, я думаю, она должна была знать достаточно много. Когда он был еще совсем маленьким, я часто говорила с ним о годах, проведенных в Вене, о встрече с Конрадом — служанка и богатый аристократ. Я пыталась рассказать это ему как сказку.
— Моя мама все это знала. Она и мне это рассказывала как сказку. Но не об Освенциме.
— Я никогда не говорила с Альрауне об Освенциме, — сказала Алиса. — Но он жил там, пока ему почти не исполнилось четыре, и у него наверняка остались воспоминания.
— Я думаю, мама знала об Освенциме. Но она обычно говорила, что в мире есть темные места, а мы всегда будем сочинять истории только о хороших местах. О местах, полных света.
— Когда ты мне рассказываешь о ней такие вещи, я очень сожалею, что не знала ее, — довольно грустно сказала Алиса.
— Я бы хотел, чтобы ты знала ее. Она была немного похожа на тебя, я не имею в виду внешне. Но когда она говорила, она могла заставить тебя поверить, что в жизни впереди тебя ждут действительно хорошие вещи. Она могла заставить тебя забыть то плохое, что произошло в твоей жизни.
— Это очень хорошее качество, — тут же сказала Алиса. — Я думаю, она передала его тебе.
— Правда? У нее не было этого целиком, в той полной мере, как у тебя. Но все же это присутствовало, — пауза. — Ты думаешь, вот почему он женился на ней?
— Потому что она напоминала ему меня?
— Да.
— Это возможно. Мне жаль, что он сделал ее такой несчастной. Мне жаль, что она так умерла... и мне еще больше жаль, что тебе пришлось быть там, когда все это случилось.
— В конце она ненавидела его. Я тоже его ненавидел. Жестоко...
Алиса очень медленно, почти как будто она боролась где-то внутри с самой собой, сказала:
— Но ты должен попытаться простить кое-что из того, что он сделал, Майкл. Нельзя целиком винить его одного.
Глава 31
За зловещими воротами Освенцима начала шевелиться жестокая весна, и каким-то образом Альрауне выжил в те несколько первых недель.
Но казалось, что внутри него была какая-то мрачная сущность, тлеющая, подобно угольку, ненависть, и в те месяцы после его рождения Алисе иногда чудилось, что его темные глаза смотрели на нее с этой недетской ненавистью. Глаза Лео Драйера? Или, может быть, глаза того молодого офицера, который тогда словно извинялся своим жестом? Если Алиса будет уверенной, что молодой офицер может быть его отцом, это послужит ей хотя бы слабым отдаленным утешением, но мог ли тот голубоглазый саксонец зачать этого смуглого мальчугана? Пожалуйста, не дай ему быть сыном Драйера, пожалуйста, не дай ему вырасти похожим на человека, которого я ненавижу и боюсь больше всего на свете!
Альрауне жил и спал в одном бараке с женщинами, а его площадкой для игр был двор, где проходила утренняя перекличка. Его одеждой было все, что женщины могли смастерить для него из собственных вещей или каких-то обрывков, а его игрушки были сделаны из кусков дерева — вырезанные фигурки или кубики, которые женщины красили в разные цвета с помощью гущи от безвкусного кофе, который пили.
Когда полячки в другом бараке получали посылки с едой, они тайком приносили маленькие подарки для него. «Мясные консервы для малыша, — говорили они, — и баночка мясной эссенции. Полную ложку растворить в горячей воде, очень питательно».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69