Она не собиралась ничего отвечать. — Что для тебя самое важное в жизни?
Она не отвечала.
— Ты не пришла бы сюда, если бы знала, что произойдет. Хотя у нас с тобой много общего, я не понимаю, к чему ты стремишься... Все же, что для тебя сейчас самое важное?
— Не обманывай меня, — сказала она.
— Постараюсь, — пообещал он.
Опершись на локоть, он наблюдал за ней. Она лежала рядом, растянувшись на спине, и смотрела в потолок.
— Замечательно... Ты и она...
— Я встретил ее вчера, когда был в доме Фрэнка. Пытался разобраться в его жизни. Ее отец мертв. Он был моим другом. Он был для меня образцом работника управления. И она его дочь.
— Что еще?
— Этим утром мы похоронили Фрэнка. Я даже не разговаривал с ней на похоронах.
— Ты собираешься встретиться с ней еще?
— Может быть.
— Должно быть, она произвела на тебя глубокое впечатление.
Он пожал плечами:
— Наверно, да.
Эмма перенесла свой вес на его руку. Ее нога придвинулась ближе, прикоснувшись к его.
Ветер бился в окна спальни. Она повернула к нему свое лицо. Провела пальцем по его щеке. Нежно.
— Ты не очень хороший шпион, если способен потерять над собой контроль в ситуациях, подобных этой. Выболтаешь все наши секреты.
— Я отлично держусь во время пыток.
— Это была пытка?
— Если бы это была пытка, я бы не раскололся.
Она улыбнулась.
— Для протокола. Есть... У тебя есть кто-нибудь еще?
— Нет.
— Я думала иначе. Должна признаться, я не шпион, но наблюдала за тобой, подслушивала твои разговоры с коллегами из комитета...
— Вот уж не думал, что ты шпионка.
— Вовсе нет. — Эмма улыбнулась. — Правда. Для протокола, — прошептала она. — У меня тоже никого... никого нет. Уже давным-давно. Долгое время я держала свои чувства на замке.
Он поцеловал ее в лоб, и она уткнулась ему в плечо.
— Я тоже, — сказал Джон.
— Почему?
Эмма почувствовала, как он пожал плечами.
— Может, это все к лучшему.
— Для протокола, — прошептала она.
— Да?
— Это было... феноменально.
— Высший класс, — согласился он.
Они поцеловались.
— Мне это не нравится, — сказала она.
— Боже, надеюсь, ты врешь.
Они рассмеялись и поцеловались опять.
— Окажешь мне одну услугу? — спросила она.
— Какую?
— Не надо быть таким осторожным. Обещай.
— Я постараюсь.
— Попрактикуйся в произнесении моего имени.
— Эмма, — сказал он. — Эмма, Эмма, Эмма, Эмма...
И она с поцелуями повалила его на кровать.
— Эм, — сказал он, когда она отступила.
— Знаешь что? — сказала она.
— Что?
— Где у тебя ванная?
Он показал на дверь. Она, улыбаясь, поднялась с кровати и направилась туда. Ее каштановые волосы были растрепаны, изящные губы припухли. Ее кожа была гладкой и удивительно белой. Остренькие грудки подрагивали при каждом шаге.
Дверь ванной закрылась за ней.
Что, черт возьми, случилось.
Что, черт возьми, он делает.
О чем, черт возьми, он думал. Так проколоться... Фонг, почему Фонг?
Дождь барабанил по окнам. Покрывало под ногами было мокрым. Он услышал звук спускаемой воды. Тишина. Прошла минута. Вторая.
Как раз когда он собирался сесть на кровати, дверь открылась, и Эмма вышла. Ее волосы были расчесаны пальцами. Лицо было ясным и счастливым.
Она плюхнулась на живот рядом с ним, поцеловала его.
— Знаешь что? — сказал он.
— Что?
— Моя очередь.
Она смеялась, пока он слезал с кровати, швырнула в него подушкой, он поймал ее и бросил обратно.
Она прижала ее к груди, вновь растянувшись на кровати.
— Не задерживайся, — сказала она.
— Некоторые вещи требуют времени, — ответил Джон.
Закрыв дверь ванной, он сразу вспомнил про документы, спрятанные в желтом блокноте.
Слишком поздно. Он посмотрел на свое отражение в зеркале.
Не будь идиотом.
Он отлил. Спустил воду. Включил оба крана, помыл руки.
Склонился над раковиной, плеснул воды налицо.
Услышал... какие-то звуки.
Похоже, из спальни.
Эмма что-то ему кричала.
Наконец подвывающий туалетный бачок наполнился и заткнулся.
— Что? — прокричал он, вода плескалась в раковине.
Ему показалось, что он услышал из-за двери крик, что-то вроде: «...-то б...»
Выключил краны.
Тишина.
Открыл дверь. Кровать была пуста.
Вперед!
Из гостиной доносились раскаты телефонного звонка.
Вылетел из дверей спальни, скользя босыми ногами по гладкому деревянному полу...
Эмма, нагая, направлялась к телефону:
— Я спрашивала, взять ли мне трубку?
— Нет! — не сумев сохранить над собой контроль, завопил он. Автоответчик пискнул, и записанный на пленку голос сказал: «Пожалуйста, оставьте свое сообщение».
Эмма остановилась. Замерла где стояла — между ним и телефоном.
Он обнял Эмму за плечи, улавливая каждое ее движение, следуя за ней.
Из автоответчика донеслось:
— Джон, это Фонг Мэтьюс. Я... Ничего важного. Просто... Ты сказал, что можно позвонить тебе, если... Если что? Если ты не занят, и еще не слишком поздно, я в доме отца, и если хочешь... позвони мне.
Автоответчик отключился.
— Понимаю, почему тебе не хотелось, чтобы я взяла трубку, — сказала Эмма. Она заметила его досаду. — Да, сегодня тебе выпал не самый легкий вечерок, — добавила она. — Или, может быть, самый.
— Она всего лишь позвонила мне. Я дал ей свой телефон.
— Для работы.
— Или для дружбы.
— А-а. — Эмма пожала плечами. — Судя по голосу, с ней все в порядке.
— Она старается выстоять.
— Она стоик? — спросила Эмма.
— Я позвоню ей завтра. Выясню, что она хотела.
Эмма покачала головой:
— Даже я не такая большая стерва.
Они стояли голые посреди гостиной. Джон сказал:
— Я сейчас не могу.
Эмма, глянув на него, спросила:
— Из-за меня?
Она прижалась к нему своим горячим телом, поцеловала, отступила на шаг.
— Эмма...
— Джон, я не собираюсь контролировать тебя. Погоня за иллюзиями — бессмысленное занятие и причиняет слишком много страданий.
Она прижала свои руки к груди:
— Такова жизнь.
Она уронила руки и, кивнув головой в сторону телефона, сказала:
— Ладно, мы заболтались, тебе пора работать.
— Именно сегодня вечером.
Она подобрала с пола свое платье.
— Я буду в офисе завтра. Не забывай, как хорошо нам работается вместе.
Ее улыбка была восхитительна. Непреклонна.
Через пятнадцать минут она ушла, поцеловав его на прощание.
На его новых часах было 10:47.
Сначала надеть тренировочный костюм.
— Алло? Джон?
— Откуда ты знаешь, что это я?
— Никто, кроме тебя, не знает, что я здесь, — ответила Фонг. — По крайней мере никто, кого я... кто мог бы позвонить. У меня все в порядке, — добавила она. — Я недавно звонила тебе, ты знаешь.
— Что ты делаешь?
— Я оставила портьеры открытыми. Сижу за обеденным столом в гостиной. Смотрю на бурю за окном.
— Здесь тоже льет.
— Да. Что это ты там слушаешь?
По радио передавали регги.
— Ты забавная разновидность шпиона, Джон Лэнг.
— Что тебе запомнилось из твоего детства? Из давних времен?
— В Сайгоне были такие сильные ливни, что невозможно было вздохнуть.
Ветер сотрясал окна. Джон опустился на стул.
— Небо изумрудного цвета, — сказала она. — Деревья за оградой приюта. Белые платья. Огромная спальня, где вентиляторы на потолке никогда не останавливались. Бело-черные одеяния монахинь, развевающиеся на ветру, их постоянное: «Maintenant mes enfants...»
Я до сих пор помню французский, изучала его в колледже, хотя у меня небольшой акцент, но... но я не говорю по-вьетнамски. Ни одного слова.
— Ты знаешь свое имя, — сказал он.
— Да, конечно. И я помню наш... мой первый дом с мамой и папой. Высокий забор вокруг него с колючей проволокой наверху, свою комнату я делила только с гекконами. Я боялась, что никогда не выучу английский и тогда эти прекрасные люди, которые дали мне все сокровища мира, которые плакали, когда я улыбалась или обнимала их, вернут меня назад монахиням. Мне было пять, когда меня посадили на самолет, и я улетела в неведомые края с мамой, крепко державшей мою руку, чтобы я больше никогда не чувствовала себя одинокой. Я увидела снег и засмеялась так сильно, что никак не могла остановиться.
Я помню вой вертолетов, треск выстрелов, монахинь, загоняющих нас под парты. Большая бомба угодила в велосипеды, и их педали разлетелись по воздуху, словно палочки для гадания. Мой папа, сидящий, как Будда, у стены в темной гостиной, уставившись на дверь, черный металлический предмет у него в руках. Он не смотрел на меня, даже когда я дергала его за руку, и кричал маме, чтобы она поскорее забрала меня наверх. Где ты вырос? — Неожиданно она сменила тему.
— В Северной Дакоте.
Он рассказал ей про сильные арктические метели. Про то, как в декабрьскую ночь, когда бывает ниже сорока, кусок льда трескается под твоими черными резиновыми галошами, и ты можешь задрать голову и увидеть миллионы звезд, замороженных навсегда.
— Я люблю луну, — сказала она. — Мне так его не хватает.
— Мне тоже.
— По-моему, он любил тебя.
— Даже если он и не рассказывал обо мне?
— Особенно если он не рассказывал о тебе. Где фотографии, Джон?
— Я не знаю.
— Что еще ты не рассказал мне?
— Миллион вещей.
— И что из этого мне необходимо знать?
— Даже не знаю, что сказать, — ответил Джон после долгого молчания.
— По крайней мере ты честно это признал.
— Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе.
— По-твоему, я в этом нуждаюсь?
— Не знаю. — Он замолчал, но она не прерывала его молчание. — Не беспокойся. Все в порядке.
— На похоронах, — сказала она, — была женщина.
— О, — вздрогнул Джон.
— Ей, наверное, где-то под семьдесят. Сказала, что знала моего отца с того самого дня, когда он впервые пришел на работу. Она была секретаршей или что-то в этом роде — почти все истории о себе, рассказываемые вашими людьми, на поверку оказываются «легендами». Как бы то ни было, она уже давно ушла в отставку и просила, чтобы я завтра утром повидалась с ней, если смогу. Она живет одна в Балтиморе.
— Ты собираешься поехать?
— Если ты не можешь сказать мне, где искать фотографии, и что еще я не знаю о моем отце.
— Поездка пойдет тебе на пользу.
— Я поеду последней утренней электричкой. Останусь на обед.
— Я позвоню тебе завтра вечером. Расскажешь, что там было.
— Если я вернусь.
Они попрощались. Джон повесил трубку. Он валился с ног от усталости. Он хотел закрыть глаза. Он хотел плакать. Он хотел спать. Он хотел бежать сквозь бурю и никогда не останавливаться.
Пройди круг.
Полутемную гостиную освещала только настольная лампа.
Он посмотрел на входную дверь.
Понял, что она не заперта; была не заперта с того самого момента, как Эмма вошла в нее, не заперта все это время...
Повернул ключ, задвинул засов.
«Ошибка, — подумал Джон. — Больше ошибок быть не должно».
Глава 21
Пятница. Утро. Синий седан материализовался в зеркале Джона минуту спустя после того, как он отъехал от дома.
Случайность.
Еще один лемминг, спешащий на работу.
Уже где-то перед дворцом вице-президента синий седан сократил расстояние, проскочив на красный свет, и притормозил, держась в пяти автомобилях за стареньким «фордом» Джона, — слишком безрассудно для следящего, так как его сразу вычислят, но самое обычное дело, если за рулем безумец, спешащий на работу.
Или совпадение.
Глядя в зеркало, Джон мог различить в седане двух человек — мужчин, как ему показалось. Джон направился вниз по длинному склону Массачусетс-авеню. Миновал у британского посольства статую Уинстона Черчилля. Миновал черный стеклянный куб бразильского посольства.
Синий седан продолжал висеть у него на хвосте.
Охранники? Или «охотники»?
Не спеша проехал четыре перекрестка по Парк-вэй. Миновал выезд на узкие улочки Джорджтауна, акры травы и деревьев, окаймляющих черную полированную гранитную стену с выгравированными на ней именами 58 183 американцев, погибших во вьетнамской войне.
Заряженный пистолет Фрэнка по-прежнему лежал в бардачке.
Синий седан продолжал маячить в зеркалах заднего обзора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Она не отвечала.
— Ты не пришла бы сюда, если бы знала, что произойдет. Хотя у нас с тобой много общего, я не понимаю, к чему ты стремишься... Все же, что для тебя сейчас самое важное?
— Не обманывай меня, — сказала она.
— Постараюсь, — пообещал он.
Опершись на локоть, он наблюдал за ней. Она лежала рядом, растянувшись на спине, и смотрела в потолок.
— Замечательно... Ты и она...
— Я встретил ее вчера, когда был в доме Фрэнка. Пытался разобраться в его жизни. Ее отец мертв. Он был моим другом. Он был для меня образцом работника управления. И она его дочь.
— Что еще?
— Этим утром мы похоронили Фрэнка. Я даже не разговаривал с ней на похоронах.
— Ты собираешься встретиться с ней еще?
— Может быть.
— Должно быть, она произвела на тебя глубокое впечатление.
Он пожал плечами:
— Наверно, да.
Эмма перенесла свой вес на его руку. Ее нога придвинулась ближе, прикоснувшись к его.
Ветер бился в окна спальни. Она повернула к нему свое лицо. Провела пальцем по его щеке. Нежно.
— Ты не очень хороший шпион, если способен потерять над собой контроль в ситуациях, подобных этой. Выболтаешь все наши секреты.
— Я отлично держусь во время пыток.
— Это была пытка?
— Если бы это была пытка, я бы не раскололся.
Она улыбнулась.
— Для протокола. Есть... У тебя есть кто-нибудь еще?
— Нет.
— Я думала иначе. Должна признаться, я не шпион, но наблюдала за тобой, подслушивала твои разговоры с коллегами из комитета...
— Вот уж не думал, что ты шпионка.
— Вовсе нет. — Эмма улыбнулась. — Правда. Для протокола, — прошептала она. — У меня тоже никого... никого нет. Уже давным-давно. Долгое время я держала свои чувства на замке.
Он поцеловал ее в лоб, и она уткнулась ему в плечо.
— Я тоже, — сказал Джон.
— Почему?
Эмма почувствовала, как он пожал плечами.
— Может, это все к лучшему.
— Для протокола, — прошептала она.
— Да?
— Это было... феноменально.
— Высший класс, — согласился он.
Они поцеловались.
— Мне это не нравится, — сказала она.
— Боже, надеюсь, ты врешь.
Они рассмеялись и поцеловались опять.
— Окажешь мне одну услугу? — спросила она.
— Какую?
— Не надо быть таким осторожным. Обещай.
— Я постараюсь.
— Попрактикуйся в произнесении моего имени.
— Эмма, — сказал он. — Эмма, Эмма, Эмма, Эмма...
И она с поцелуями повалила его на кровать.
— Эм, — сказал он, когда она отступила.
— Знаешь что? — сказала она.
— Что?
— Где у тебя ванная?
Он показал на дверь. Она, улыбаясь, поднялась с кровати и направилась туда. Ее каштановые волосы были растрепаны, изящные губы припухли. Ее кожа была гладкой и удивительно белой. Остренькие грудки подрагивали при каждом шаге.
Дверь ванной закрылась за ней.
Что, черт возьми, случилось.
Что, черт возьми, он делает.
О чем, черт возьми, он думал. Так проколоться... Фонг, почему Фонг?
Дождь барабанил по окнам. Покрывало под ногами было мокрым. Он услышал звук спускаемой воды. Тишина. Прошла минута. Вторая.
Как раз когда он собирался сесть на кровати, дверь открылась, и Эмма вышла. Ее волосы были расчесаны пальцами. Лицо было ясным и счастливым.
Она плюхнулась на живот рядом с ним, поцеловала его.
— Знаешь что? — сказал он.
— Что?
— Моя очередь.
Она смеялась, пока он слезал с кровати, швырнула в него подушкой, он поймал ее и бросил обратно.
Она прижала ее к груди, вновь растянувшись на кровати.
— Не задерживайся, — сказала она.
— Некоторые вещи требуют времени, — ответил Джон.
Закрыв дверь ванной, он сразу вспомнил про документы, спрятанные в желтом блокноте.
Слишком поздно. Он посмотрел на свое отражение в зеркале.
Не будь идиотом.
Он отлил. Спустил воду. Включил оба крана, помыл руки.
Склонился над раковиной, плеснул воды налицо.
Услышал... какие-то звуки.
Похоже, из спальни.
Эмма что-то ему кричала.
Наконец подвывающий туалетный бачок наполнился и заткнулся.
— Что? — прокричал он, вода плескалась в раковине.
Ему показалось, что он услышал из-за двери крик, что-то вроде: «...-то б...»
Выключил краны.
Тишина.
Открыл дверь. Кровать была пуста.
Вперед!
Из гостиной доносились раскаты телефонного звонка.
Вылетел из дверей спальни, скользя босыми ногами по гладкому деревянному полу...
Эмма, нагая, направлялась к телефону:
— Я спрашивала, взять ли мне трубку?
— Нет! — не сумев сохранить над собой контроль, завопил он. Автоответчик пискнул, и записанный на пленку голос сказал: «Пожалуйста, оставьте свое сообщение».
Эмма остановилась. Замерла где стояла — между ним и телефоном.
Он обнял Эмму за плечи, улавливая каждое ее движение, следуя за ней.
Из автоответчика донеслось:
— Джон, это Фонг Мэтьюс. Я... Ничего важного. Просто... Ты сказал, что можно позвонить тебе, если... Если что? Если ты не занят, и еще не слишком поздно, я в доме отца, и если хочешь... позвони мне.
Автоответчик отключился.
— Понимаю, почему тебе не хотелось, чтобы я взяла трубку, — сказала Эмма. Она заметила его досаду. — Да, сегодня тебе выпал не самый легкий вечерок, — добавила она. — Или, может быть, самый.
— Она всего лишь позвонила мне. Я дал ей свой телефон.
— Для работы.
— Или для дружбы.
— А-а. — Эмма пожала плечами. — Судя по голосу, с ней все в порядке.
— Она старается выстоять.
— Она стоик? — спросила Эмма.
— Я позвоню ей завтра. Выясню, что она хотела.
Эмма покачала головой:
— Даже я не такая большая стерва.
Они стояли голые посреди гостиной. Джон сказал:
— Я сейчас не могу.
Эмма, глянув на него, спросила:
— Из-за меня?
Она прижалась к нему своим горячим телом, поцеловала, отступила на шаг.
— Эмма...
— Джон, я не собираюсь контролировать тебя. Погоня за иллюзиями — бессмысленное занятие и причиняет слишком много страданий.
Она прижала свои руки к груди:
— Такова жизнь.
Она уронила руки и, кивнув головой в сторону телефона, сказала:
— Ладно, мы заболтались, тебе пора работать.
— Именно сегодня вечером.
Она подобрала с пола свое платье.
— Я буду в офисе завтра. Не забывай, как хорошо нам работается вместе.
Ее улыбка была восхитительна. Непреклонна.
Через пятнадцать минут она ушла, поцеловав его на прощание.
На его новых часах было 10:47.
Сначала надеть тренировочный костюм.
— Алло? Джон?
— Откуда ты знаешь, что это я?
— Никто, кроме тебя, не знает, что я здесь, — ответила Фонг. — По крайней мере никто, кого я... кто мог бы позвонить. У меня все в порядке, — добавила она. — Я недавно звонила тебе, ты знаешь.
— Что ты делаешь?
— Я оставила портьеры открытыми. Сижу за обеденным столом в гостиной. Смотрю на бурю за окном.
— Здесь тоже льет.
— Да. Что это ты там слушаешь?
По радио передавали регги.
— Ты забавная разновидность шпиона, Джон Лэнг.
— Что тебе запомнилось из твоего детства? Из давних времен?
— В Сайгоне были такие сильные ливни, что невозможно было вздохнуть.
Ветер сотрясал окна. Джон опустился на стул.
— Небо изумрудного цвета, — сказала она. — Деревья за оградой приюта. Белые платья. Огромная спальня, где вентиляторы на потолке никогда не останавливались. Бело-черные одеяния монахинь, развевающиеся на ветру, их постоянное: «Maintenant mes enfants...»
Я до сих пор помню французский, изучала его в колледже, хотя у меня небольшой акцент, но... но я не говорю по-вьетнамски. Ни одного слова.
— Ты знаешь свое имя, — сказал он.
— Да, конечно. И я помню наш... мой первый дом с мамой и папой. Высокий забор вокруг него с колючей проволокой наверху, свою комнату я делила только с гекконами. Я боялась, что никогда не выучу английский и тогда эти прекрасные люди, которые дали мне все сокровища мира, которые плакали, когда я улыбалась или обнимала их, вернут меня назад монахиням. Мне было пять, когда меня посадили на самолет, и я улетела в неведомые края с мамой, крепко державшей мою руку, чтобы я больше никогда не чувствовала себя одинокой. Я увидела снег и засмеялась так сильно, что никак не могла остановиться.
Я помню вой вертолетов, треск выстрелов, монахинь, загоняющих нас под парты. Большая бомба угодила в велосипеды, и их педали разлетелись по воздуху, словно палочки для гадания. Мой папа, сидящий, как Будда, у стены в темной гостиной, уставившись на дверь, черный металлический предмет у него в руках. Он не смотрел на меня, даже когда я дергала его за руку, и кричал маме, чтобы она поскорее забрала меня наверх. Где ты вырос? — Неожиданно она сменила тему.
— В Северной Дакоте.
Он рассказал ей про сильные арктические метели. Про то, как в декабрьскую ночь, когда бывает ниже сорока, кусок льда трескается под твоими черными резиновыми галошами, и ты можешь задрать голову и увидеть миллионы звезд, замороженных навсегда.
— Я люблю луну, — сказала она. — Мне так его не хватает.
— Мне тоже.
— По-моему, он любил тебя.
— Даже если он и не рассказывал обо мне?
— Особенно если он не рассказывал о тебе. Где фотографии, Джон?
— Я не знаю.
— Что еще ты не рассказал мне?
— Миллион вещей.
— И что из этого мне необходимо знать?
— Даже не знаю, что сказать, — ответил Джон после долгого молчания.
— По крайней мере ты честно это признал.
— Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе.
— По-твоему, я в этом нуждаюсь?
— Не знаю. — Он замолчал, но она не прерывала его молчание. — Не беспокойся. Все в порядке.
— На похоронах, — сказала она, — была женщина.
— О, — вздрогнул Джон.
— Ей, наверное, где-то под семьдесят. Сказала, что знала моего отца с того самого дня, когда он впервые пришел на работу. Она была секретаршей или что-то в этом роде — почти все истории о себе, рассказываемые вашими людьми, на поверку оказываются «легендами». Как бы то ни было, она уже давно ушла в отставку и просила, чтобы я завтра утром повидалась с ней, если смогу. Она живет одна в Балтиморе.
— Ты собираешься поехать?
— Если ты не можешь сказать мне, где искать фотографии, и что еще я не знаю о моем отце.
— Поездка пойдет тебе на пользу.
— Я поеду последней утренней электричкой. Останусь на обед.
— Я позвоню тебе завтра вечером. Расскажешь, что там было.
— Если я вернусь.
Они попрощались. Джон повесил трубку. Он валился с ног от усталости. Он хотел закрыть глаза. Он хотел плакать. Он хотел спать. Он хотел бежать сквозь бурю и никогда не останавливаться.
Пройди круг.
Полутемную гостиную освещала только настольная лампа.
Он посмотрел на входную дверь.
Понял, что она не заперта; была не заперта с того самого момента, как Эмма вошла в нее, не заперта все это время...
Повернул ключ, задвинул засов.
«Ошибка, — подумал Джон. — Больше ошибок быть не должно».
Глава 21
Пятница. Утро. Синий седан материализовался в зеркале Джона минуту спустя после того, как он отъехал от дома.
Случайность.
Еще один лемминг, спешащий на работу.
Уже где-то перед дворцом вице-президента синий седан сократил расстояние, проскочив на красный свет, и притормозил, держась в пяти автомобилях за стареньким «фордом» Джона, — слишком безрассудно для следящего, так как его сразу вычислят, но самое обычное дело, если за рулем безумец, спешащий на работу.
Или совпадение.
Глядя в зеркало, Джон мог различить в седане двух человек — мужчин, как ему показалось. Джон направился вниз по длинному склону Массачусетс-авеню. Миновал у британского посольства статую Уинстона Черчилля. Миновал черный стеклянный куб бразильского посольства.
Синий седан продолжал висеть у него на хвосте.
Охранники? Или «охотники»?
Не спеша проехал четыре перекрестка по Парк-вэй. Миновал выезд на узкие улочки Джорджтауна, акры травы и деревьев, окаймляющих черную полированную гранитную стену с выгравированными на ней именами 58 183 американцев, погибших во вьетнамской войне.
Заряженный пистолет Фрэнка по-прежнему лежал в бардачке.
Синий седан продолжал маячить в зеркалах заднего обзора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52