Что-то бросило ее вперед, на человека, маневр был похож на тот, что она применила с невестой Слона. Но теперь перед ней стояла все-таки не худосочная девица. Ольгу отбросило назад, к забору, словно от ударившей боком автомашины.
-- Без глупостей! -- опять сладко дохнул человек и показался ей еще противнее. От него пахло как-то не по-мужски, не так едко-дурманяще, как от охранника.
В тишине, которую оставляли тишиной даже взбрехивающие по дворам голодные собаки, в липкой страшной тишине что-то щелкнуло, и Ольга ощутила неприятный холод на запястье. Человек дернул это запястье, и она поняла, что он приковал ее к себе наручниками.
-- Сука ты! -- прошипела она. -- Тварь распоследняя! Учти: теперь на тебе кровь!
-- Это почему же? -- удивился Мезенцев. -- Кожу на руке я вроде не ободрал.
-- А потому... потому... -- и все-таки решилась: -- А потому, что сейчас, может, Ирку убивают... Из-за тебя, гада!..
-- Почему из-за меня и кто такая Ирка? -- хмуро спросил Мезенцев, хотя уже и так понял, что речь идет о Конышевой.
-- Я спасать... спасать ее бегла, а ты...
-- От кого -- спасать?
-- От урода одного... одноглазого... Она к нему, ду-ура, поперла...
-- Адрес? -- тихо, но властно произнес Мезенцев.
-- На улице Ленина, в центре, -- сказала Ольга, словно и так не ясно было, что улица Ленина, если не успели переименовать, в любом городе России в центре. -- Дом я покажу...
В попутке, стареньком "жигуленке", который Мезенцев поймал как-то сразу, безо всяких мытарств, они быстро доехали до нужного адреса. В свете мелькающих вдоль дороги фонарей Ольга успела рассмотреть своего нежданного попутчика: светлые волосы, вытянутое, какое-то даже пацанячье лицо с торчащими в стороны ушами, а так -- ничего особенного. Ни волевого подбородка, ни размочаленного в драках носа. Встретишь на второй день где-нибудь на улице -- уже и не узнаешь.
-- А как ты меня вычислил? -- все-таки не сдержалась она.
-- По запаху, -- вспомнил Мезенцев едкую вонь жженой пластмассы.
-- Как собака, -- грубо, с вызовом произнесла Ольга.
-- Стараюсь, -- ответил он.
Больше они не разговаривали. Ольга матюгала его мысленно. Он так же мысленно на эти матюги не отвечал.
На площадке, уже у двери квартиры с искомым номером, Ольга первой прервала соревнование по молчанке:
-- Не звони, все равно не откроют.
-- Мне откроют, -- властно сказал Мезенцев. -- Я -- милиционер.
-- Тем более не откроют. Сейчас бандюг, переодетых ментами, больше, чем самих ментов.
-- Ну, ты не преувеличивай!
Ему трудно было разговаривать с девушкой, к которой он еще с посадки в машину, когда он увидел ее лицо и когда, несмотря на все вопросы, так и не узнал, отчего оно такое изодранное, испытывал лишь жалость. И если бы не ее манерная грубость, он бы, может, и наручники отстегнул.
-- Не дави! -- опять упрямо потребовала Ольга. -- Он сразу врубится, что застукали. Ты знаешь хоть, к кому пришли?
-- К кому?
-- К бывшему энкавэдэшнику. Он в свое время, еще до войны, по приговору "тройки" расстреливал, потом зоны охранял. Садист еще тот...
Мезенцев все-таки позвонил. Глазок в двери Ольга тут же прикрыла пальцем свободной руки. Черная дерматиновая обивка молчала и почему-то напоминала креп на гробе. Никто не открывал, хотя еще с улицы по освещенным окнам на нужном, пятом, этаже Мезенцев определил, что в квартире кто-то есть.
После новой серии звонков, закончившихся так же безрезультатно, Мезенцев повернулся к двери соседней квартиры и нажал уже на их кнопку. Открыл огромный хмурый мужик в серой застиранной майке и спортивном трико с вытянутыми коленками.
-- С... сосед? -- сыто отрыгнул он. -- А хрен его знает! Он -ветеран. Может, заболел, может, погулять вышел.
-- Я -- старший лейтенант милиции, -- развернул Мезенцев свое новенькое хрустящее удостоверение и одним этим сделал мужика еще хмурее. -Мне необходимо проникнуть в квартиру вашего соседа...
-- А я-то при чем? -- вскинул кустистые брови мужик. -- Дверь, что ли, сломать?
Этот мог плечом высадить и бронированную. Но стоило ли это делать? Девчушка с ободранным лицом могла и обмануть Мезенцева, и придумать этот трюк, чтобы только затянуть ее доставку в отделение, в хребтовский "аквариум".
-- У вас, кажется, балкон с ним общий. Только перегородка... -попытался Мезенцев вспомнить то, что заметил снизу, с улицы.
-- Ты чо, сквозь стены видишь? -- опять отрыгнув, удивился мужик.
-- Он убьет ее, -- тихо произнесла, как простонала, рядом Ольга.
-- Пропусти! -- шагнул Мезенцев на мужика, и тот отскочил в сторону с такой легкостью, словно весил не двести кило, а всего пятьдесят.
Обод наручников больно придавил кисть, и Мезенцев сразу полез за ключом. Освободил свое запястье, защелкнул еще теплое кольцо на медной ручке двери в зале и с какой-то резкой, Ольгиной яростью приказал ей:
-- Рыпнешься -- пристрелю за попытку побега!
Она ничего не ответила. Этой грубостью милиционер напомнил ей охранника, и она подумала, что, может, он парень и ничего, а то, что в менты пошел, мало ли...
У мужика Мезенцев ничего больше не спрашивал. Сбросил куртку, кепку, достал из притороченной под мышкой кобуры "макаров", снял его с предохранителя и по-хозяйски уверенно пошел к балконной двери.
14
От первого выстрела во рту стало сухо-пресухо. Мезенцев вжался в простенок между перегородкой и балконной дверью и углом глаза поймал появившийся на стекле ровный, словно лобзиком вырезанный, кружочек. А ведь он всего-то успел бросить секундный взгляд сквозь окно внутрь квартиры. В большой комнате, явно -- зале, стояли двое мужчин -- маленький, сухонький старичок и крепыш лет двадцати в коричневой кожаной куртке -- и сидела в кресле девушка. Но сидела как-то странно, сведя руки за спину, и лицо у нее было какое-то уродливое.
Будь еще одна свободная секунда, он бы разглядел все подробнее, но старичок, стоящий к нему лицом метрах в пяти, как-то слишком резко вскинул правую руку, и что-то подсознательное, навеки вдолбленное в башку еще в морпехе отшвырнуло его к простенку. Скорее всего, это был не страх, но во рту после первого выстрела все равно стало суше, чем в пустыне.
Левой, свободной рукой Мезенцев махнул снизу вверх над холодной блестящей поверхностью стекла, и вторая пуля, пробив такую же красивую дырочку, со свистом ушла к черным деревьям парка на той стороне улицы. "Если пуля просвистела, значит, не твоя. Свою никогда не услышишь", -вспомнил он наблюдение комбата, не одну такую песню пули прослушавшего в Афганистане. Это он начинал пить "чисто символически", а заканчивал... Может, оттого, чтоб не слышать свиста пуль, который все еще звенит в ушах.
Зачем Мезенцев полез сюда сам? Стоило набрать номер по телефону мужика -- и через пять минут патрульно-постовая группа была бы здесь. Нет, все-таки он еще не стал милиционером. Как был морпехом, так и остался. Все время напролом, буром, все время сам...
Он переложил пистолет в левую руку и рукояткой нанес резкий удар точно по двум аккуратным черным дырочкам на стекле. Осколки со звоном посыпались на кафельный пол балкона. На одном из них, с самого уголка, что-то неприятно темнело. Скорее всего, это была его кровь. Но не от пули, которая, пропев, вновь напомнила Мезенцеву, что она -- не его. Кровь -- от пореза.
До боли в белках глаз он скосил их и все-таки разглядел: до ручки балконной двери можно дотянуться сквозь дырку в двойных стеклах. Может быть, стоило еще немного подразнить старикана, вытянуть у него пять-шесть пуль из ствола, но вновь, уже в который раз, что-то стороннее, не поддающееся осмыслению швырнуло Мезенцева вдоль окна.
Проскочив балконную дверь, он встал за бетонным выступом над двумя другими створками окна, ручкой пистолета, перелетевшего уже в правую руку, размозжил одно из стекол и резко, почти без пауз, как из отбойного молотка, стал вбивать пулю за пулей в то место, где он за секунду прыжка по балкону успел заметить маленькую, сухонькую, похожую на непринявшееся деревце, фигурку.
Стрелять согнутой в локте рукой было непривычно и неудобно. На полигоне, в морпехе, они вытягивали руку, долго выцеливали и только потом плавно, с девичьей нежностью, нажимали на спусковой крючок. "Макаров" кидало вверх и вправо. Пули уходили в голубизну, в слепящую воду бухты, на фоне которой мишени казались частью этой бухты. Короткий взвизг "Пи-и-иу!" означал, что свинцовое тело пули, скользнув по валуну, ушло "в молоко". Тишина могла означать что угодно: и попадание в мишень, и попадание в воду бухты. Комбат говорил, что пули, правда, в воду сразу не попадали, а рикошетировали от пленки воды. Но никто из лейтенантов и старлеев этого не видел, и оттого все еще сильнее верили комбату.
Рикошетировали? Палец замер на курке. Сквозь тюль Мезенцев увидел, что ни кожаной куртки, ни девчонки в комнате нет, а старикашка лежит на паласе, сжав голову ладонями. Мезенцев не помнил, свистели ли пули ответных выстрелов, и оттого, что не помнил, решил, что старикашка не успел среагировать на его прыжок.
Левая рука метнулась сквозь дырку в стекле к ручке балконной двери, рванула ее вверх. Острое лезвие осколка, качающегося под хлипким штапиком, ожгло тыльную сторону ладони. Скорее всего, там опять, как и при ударе, появилась кровь, но Мезенцеву некогда было рассматривать раны.
Ногой он толкнул дверь, перепрыгнул бетонный порожек и машинально присел от свиста пули. Прошла она где-то далеко сбоку, а он присел так, словно воздух был прошит над головой, и это дурацкое приседание так взбесило его, что он в два прыжка перелетел палас по хрустящим под подошвами осколкам стекол, сбил привставшего и выцеливающего его с колена старикашку, и тот, врезавшись затылком в угол платяного шкафа, как-то сразу закрыл свой единственный глаз и остался у шкафа в странном полусидячем положении. "Каждый прием завершай ударом!" -- щелкнуло в мозгу Мезенцева, но приема-то как раз и не было, а удар уже прошел. И удар, кажется, нокаутирующий. Лежащий был похож на ребенка, загримированного под старика, но ребенка злого, мстительного, который, казалось, до сих пор еще не узнал, что в жизни можно не только злиться, но и улыбаться.
Странный пистолет валялся у его ног рядом с отлетевшими изношенными тапками. Достав из кармана брюк платок, Мезенцев обернул им рукоять, прочел на черном корпусе надпись "Р.38" и только теперь признал в пистолете вальтер, офицерское оружие вермахта. В свое время в училище он неплохо разбирался в стрелковом оружии, но вальтер, если честно, в руках держал впервые. И тут же Мезенцев вспомнил, что именно эта, тридцать восьмая модель, выдавалась еще и офицерам гестапо. И от этого ненависть к старикашке стала еще сильнее. Он бережно, чтобы не стереть отпечатки его пальцев, поднял пистолет, еле-еле обжимая большим и указательными пальцами левой руки.
Распахнутую дверь квартиры он заметил сразу, как только нанес удар кулаком по голове старикашки. Взгляд ждал нападения, ждал выстрела оттуда, но угол лестничной площадки, видневшийся через открытую дверь, оставался пуст и тих. Наверное, это было глупо и непрофессионально, но Мезенцев все же шагнул к двери. Площадка действительно пустовала, и только орущий где-то на нижних этажах магнитофон напоминал, что здесь все-таки живут люди. И тут же он вспомнил о девушке с уродливым лицом.
Плотно прикрыв дверь, Мезенцев вернулся в зал. Старикашка все еще смотрел свой сон. Наверное, в том сне он все-таки попадал в страшного гостя, стреляющего с балкона, и оттого, что попадал, не хотел просыпаться.
Медленно вдоль стены коридора Мезенцев продвинулся в глубь квартиры. Заглянул в маленькую комнату -- пусто. В ванной что-то стукнуло. Еле слышно, словно сквозь вату, но стукнуло.
В морпехе учили: прежде чем войти в комнату, за которой возможен противник, резко открой дверь, вбрось туда гранату и захлопни эту же дверь. Укройся, а сразу после взрыва можешь заходить -- путь через комнату будет чист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37