Мезенцев всмотрелся в его грубое, по-мужицки топорно сработанное лицо с еще более огрубляющими его ссадинами на лице и синей сливой гематомы на нижней губе и все-таки узнал парня.
-- Ты?! -- невольно вырвался у него вопрос.
-- Я-а, -- нехотя ответил телохранитель, который сразу, еще с появления Мезенцева в кабинете, признал его. -- Один один.
-- Что: один один? -- не понял тот.
-- В смысле, ничья, -- лизнул телохранитель сохнущие, становящиеся бумажными губы. -- Как в футболе. Разок ты меня завалил. Теперь была моя очередь тебя завалить... Денька через два... планировал... Но ты... ты спас меня. Получается: один один. Мы в рассчете.
-- Вы его знаете? -- поплыла вверх рука Пеклушина с пистолетом. Указательный палец, лихорадочно скользя по корпусу, все-таки нащупал теплый язычок спускового крючка.
-- Сними куртку, -- шагнул к телохранителю Мезенцев. -- Надо плечо перевязать.
-- Ничего, -- скривил и без того некрасивое лицо улыбкой парень. -Во мне крови много. Еще на ведро хватит...
-- Обыщите его, -- влез в разговор Пеклушин. -- Зверь ведь, бандюга.
-- Это ты -- зверь! -- уже громче сказал телохранитель и, оттолкнувшись спиной от стены, сделал хрусткий шаг по осколкам монитора на качающихся, поролоновых ногах. -- Ты Слона, с-сука, убил! Ты! Вора в законе убил!
-- Стоять! -- потребовал Мезенцев.
Телохранитель сделал еще один шаг вперед. Кожа на пеклушинском пальце, давящем на спусковой крючок, неприятно онемела, словно уж и не кожа это, а часть пистолета.
-- Ты, мент, не кричи, -- прохрипел телохранитель. -- Ты лучше туда, на бугра его посмотри, -- кивнул он на неподвижную коричневую куртку. -- У него ж в руках игрушки нету. Врет этот шнырь! Но наглянке врет! Он первым мочить начал по Слону... Он.
Мезенцев и Пеклушин одновременно посмотрели на убитого телохранителя. Тот лежал, широко раскинув руки, которыми он будто бы хотел собрать, сгрести под себя все самые стыдные фотографии, но ему не дали этого сделать. Ни у пальцев левой руки, ни у пальцев правой, ни вообще где-либо рядом "игрушки", то есть пистолета, действительно не было. И если Мезенцев лишь удивился, пытаясь найти свое оправдание этому, то Пеклушин понял все сразу. Его версией перестрелки можно было надуть этого белобрысого сосунка-участкового, но эксперта-баллистика -- никогда.
Левая рука Пеклушина нырнула в глубину ящика, еще недавно подарившего ему пистолет, нащупала там сначала что-то прямоугольное, резко засунула его в карман, потом нырнула еще глубже, схватила что-то круглое, в глубоких ложбинках, и отправила его туда же, рядышком к квадратному. Мезенцев уловил последнее из движений, но не заметил, что же это было. Он хотел спросить об этом, но не успел.
-- Всем стоять! -- зло выкрикнул Пеклушин. -- Одно движение -смерть!
Боком, приставными шагами, будто бы танцуя фокстрот, он продвинулся вдоль стола, встал на спину своему мертвому телохранителю, схватился левой рукой за металлическую ручку окна и, все так же удерживая в правой руке наставленный почему-то именно на Мезенцева пистолет, умудрился задом шагнуть на подоконник. Коричневая куртка на парне дернулась от толчка пеклушинских ботинок. Наверное, она хотела сделать это резче, чтобы подобной болотной качкой помешать Пеклушину удержать равновесие. А, может, это только показалось Мезенцеву, потому что уже через секунду он думал уже не о куртке, а о том, что в машине у Прислонова должен быть водитель, и теперь только он способен помешать Пеклушину.
-- Учтите, движение вперед для вас означает смерть! -- крикнул он с подоконника и сделал злой, ехидной улыбкой свое лицо плачущим. -- Я включил заградительную систему! Сделаете движение -- порвете нить, и тогда вас всех разнесет взрывом!
Мезенцев сразу вспомнил пеклушинское движение вовнутрь ящика. Неужели он действительно включил растяжку? Неужели он мог предусмотреть подобную перестрелку в своем кабинете?
Пеклушин тяжело, с хыканьем спрыгнул с подоконника на улицу и сразу пропал с глаз.
-- Врет, с-сука... Он все время врет, -- прохрипел телохранитель и захромал к своему ТТ.
-- Стоять! -- попытался его образумить Мезенцев. -- Не подбирать оружие!
Телохранитель обернулся и детскими глупыми глазами, так к месту смотревшимися на его небольшом грубом лице, вобрал в себя распахнутую милицейскую куртку Мезенцева, наставленный на него "макаров" и еще более сдавленно прохрипел:
-- Уйдет же, падла... Уйдет...
Взгляд Мезенцева лихорадочно обежал пол с разметанными по нему фотографиями, ни одну из которых он так толком и не рассмотрел и вообще даже не представлял, что же на них, скользнул по коричневой кожаной куртке, обследовал подоконник. Никаких нитей растяжек он не нашел, и от этого еще сильнее казалось, что они есть.
-- Стоять! -- еще раз не дал он телохранителю приблизиться к своему пистолету и, задержав дыхание, кинулся к окну.
Он до того сильно ждал взрыва, что когда пролетел метра четыре по воздуху и упал на обледенелый, чуть припорошенный грязным горняцким снегом асфальт, то даже боли не ощутил. Боль по сравнению с возможным взрывом за спиной казалась такой мелочью, что он мысленно был еще там, в комнате, а не на улице. И только когда тишина так и осталась тишиной, он вдруг понял, что Пеклушин и вправду врал.
Мезенцев посмотрел на дальний угол двора, зажатого серыми бетонными монстрами пятиэтажек, посмотрел туда, куда уходили следы модных пеклушинских лакированных туфель, но никого там не увидел. Дверь "мерса" со стороны водителя была распахнута. Видимо, он сбежал еще при первых выстрелах. Но сбежал как-то хитро, прихватив с собой ключи зажигания, и Мезенцев мысленно поблагодарил этого неизвестного ему водителя за довольно редкое сочетание трусости и осмысленности.
Забыв о раненом телохранителе, забыв о пропавшем неизвестно куда Шкворце, Мезенцев бросился по свежей цепочке пеклушинских следов.
25
Бриллиантовая брошь на лохмотьях нищего смотрится уродливо. Итальянский бирюзовый костюм Пеклушина смотрелся точно так же на фоне серых заборов поселка.
Мезенцев увидел его сразу, как только нырнул через узкий проулок от пятиэтажек на улицу Проходчиков. Пеклушин бежал вдоль бесконечного серого ряда некрашеных заборов, бежал к своему дому-замку, но, оглянувшись и увидев несущегося за ним участкового, резко передумал. Он клял себя за то, что не вовремя отправил джип, а вместе с ним -- и еще одного телохранителя, клял за то, что дом был недостроен, а значит, и укрыть его как следует не мог, и, когда сзади, заставив еще сильнее замолотить сердце, вылетел серо-синим пятном Мезенцев, он неожиданно даже для самого себя юркнул в ближайший проулок и, скользя по корке плотного свежего льда у колонки, выбежал на улицу Стахановцев.
Здесь все было еще более чужим, здесь не было даже его недостроенного дома, и он бросился, убегая от этого пугающе чужого, сквозь еще один кривой, обжатый покосившимися заборами проулок к шахтному двору.
-- Сто-о-ой! -- с криком вбежал Мезенцев в первый из уже пройденных Пеклушиным проулков, и его резко бросило вбок.
Он тупо и больно врезался в сразу загудевший, недовольно застонавший забор, упал в снег, а сверху, за шиворот, посыпались иголками осколки оббитой изморози. Звука выстрела он не слышал и, только когда бросил взгляд вправо, к середине проулка, понял, что всего-навсего поскользнулся на намерзшем ледяном пятачке у колонки.
Вскочил, ощутив неприятную боль в бедре и прихрамывая, выбежал на улицу Стахановцев. На ней было так пустынно, словно здесь вообще никто никогда не жил, и только облезлая собачонка, испуганно нырнувшая от Мезенцева с поджатым хвостом в переулок наискось, позвала его за собой. В собаке и Пеклушине было что-то общее, и он последовал за ней.
Выхромал к шахтному двору, и жар снова ударил в виски. Бирюзовое на светло-сером смотрелось очень заметно. Пеклушин бежал через двор, и Мезенцев помимо воли улыбнулся. После обхода своего участка в первый же день он точно знал, что Пеклушин бежал в тупик, образованный развалинами шахтных зданий. Слева тянулись нагромождения плит, балок и кирпича разрушенной шахтной бани, они натыкались на еще уцелевший копер главного ствола, а справа это полукольцо замыкали развалины эстакады и пока еще не уничтоженные здания вентилятора и подъемной машины.
Неожиданно дорогу Мезенцеву преградила траншея. Наверное, не прихрамывай он, перепрыгнул бы через нее и побежал дальше, не упуская бирюзовый костюм из виду, но каждый шаг ножом резал по лодыжке, и Мезенцев, раздраженно сбив каблуком спекшуюся коричневую глину с края траншеи, похромал в обход длинного здания лесного склада.
Обогнул его и невольно сглотнул горькую слюну. Шахтный двор был пуст. Бирюза испарилась, словно бы стала частью неба, и Мезенцев нервно встряхнул головой, сбрасывая с себя наваждение. Нет, даже после этой встряски пеклушинский костюм не появился.
Мезенцев похромал к развалинам бани. Ему казалось, что он бежит, хотя любой встречный мог бы сказать ему, что он еле идет. Но встречных не было, да и быть, наверно, не могло. Шахту закрыли год назад и, кроме редких профилактических работ под землей, больше ничего не делали. Что можно, здесь уже разворовали, а что не сумели утащить, так и лежало в руинах, и оттого казалось, что здесь еще совсем недавно отбомбились самолеты.
Вдоль развалин бани, переломанных бетонных плит, балок, битого кирпича, щебня, дыбившихся на шесть-семь метров над землей, по снегу юлили цепочки следов. Когда и кто их оставил, и есть ли среди них пеклушинские, Мезенцев не мог определить. Взглядом он скользил по нагромождениям плит, но никаких следов, указывающих, что по этим плитам взбирались, не находил.
Обежав здание главного ствола, осмотрел такие же развалины эстакады и неожиданно услышал гул. Вскинул голову и с удивлением увидел, что в бирюзовом, так похожем колером на пеклушинский костюм, небе медленно вращается шкив над копром, а справа, из здания подъемной машины, течет ровный гул движков.
Еще по тому обходу шахты Мезенцев помнил, что в уцелевшем здании главного ствола есть дежурные. Тогда ему понравилась веселая круглощекая тетка в черной-пречерной фуфайке, которая встретила милиционера с такой искренней радостью, словно всю жизнь ждала именно его в холодном и сыром здании. Она задорно плевала семечки прямо на рифленые металлические плиты, настилающие пол, и звала Мезенцева к себе домой, где есть еще одна такая же круглощекая, но только в два раза помоложе, и что, так уж и быть, отдаст она ее за молодого милиционера замуж. А в углу, ухмыляясь, сидел испитой мужичонка -- дежурный слесарь.
Прижавшись боком к холодному камню стены, Мезенцев продвинулся от угла здания на несколько шагов и заглянул в окно. Внутри здания спиной к нему стояла женщина в черной-пречерной фуфайке и смотрела на металлическую решетку, за которой змеями извивались вниз, в непроницаемую черноту, стальные канаты. Кроме нее, никого возле спуска вроде бы не было, и Мезенцев уже смелее направился к входу.
Дернул за ручку высокую и черную, будто насквозь пропитавшуюся углем дверь, но она не поддалась ему. Все правильно -- и тогда он не без уговоров смог проникнуть вовнутрь. Видимо, так положено было по инструкции.
Мезенцев постучал ногой по грязной деревянной плахе и сквозь гул услышал испуганный вопрос:
-- Кто там?
-- Откройте! -- вместо ответа приказал он. -- Наряд милиции!
-- Как-кой милиции? -- еще испуганнее спросили изнутри.
-- Я сказал: открывайте! -- заорал он в черноту дерева, неприятно ощутив, как едко и неприятно пахнет она.
Звякнула щеколда, и Мезенцев рванул ручку на себя. Стоявшая внутри здания женщина испуганно отпрянула назад. У нее было худощавое черствое лицо, а, когда она увидела Мезенцева с распаренной красной физиономией и "макаровым" у груди с наставленным на нее стволом, прямо на глазах стала еще худее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37