– Эй, Джонни, уж не влюбился ли ты? В мою двадцатидевятилетнюю замужнюю помощницу?
– Слишком стар, – вздохнул тот. – Просто в мире очень много печального, в этом все дело. Ну а для любви мы с тобой оба устарели.
– Что касается меня, я связываю свое будущее только с Карло. Это избавляет от лишних расстройств, когда начинаешь заниматься математическими выкладками, типа удвоения своего возраста или подсчета того, насколько ты старше Моцарта. После сорока пяти все эти расчеты только нагоняют тоску.
– Однако миссис Перальте надо по возвращении выразить благодарность. Дело Линдси Колдуэлл…
– Дело Линдси Колдуэлл, – перебил Пэйджит, – попахивает шантажом с целью принудить к половой связи. Своеобразный вариант того, что рассказала Мария: в обмен на кассету – половой акт, с одной разницей – у Ренсома было мощное средство давления на Колдуэлл, чего не скажешь про случай с Марией. Это объясняет, почему он вынужден был прибегнуть к насилию. В результате Мария – правда, непреднамеренно – избавила нашу знаменитую актрису от встречи наедине с этим типом, который, вне всякого сомнения, намеревался обесчестить ее.
– Однако есть кое-что не в пользу этой версии, – возразил Мур, – то, что второй кассеты не было и что Марк Ренсом вел жизнь святого Августина.
– Кассета, где речь шла о Колдуэлл, конечно же, была – иначе бы Ренсом не позвонил. Вопрос в том, где она теперь.
– Крис, если дело дойдет до суда, случай с Колдуэлл можно будет использовать?
– Вообще-то да. Но у него меньше шансов стать косвенной уликой, чем у истории с Мелиссой Раппапорт. Ничего ведь не случилось: Ренсом договаривался о встрече, но умер раньше. Единственным последствием для Линдси Колдуэлл стало то, что она теперь знает: где-то, скорее всего в одной из квартир Ренсома, есть очень неприятная кассета, которую, тем не менее, Марни Шарп с огромным удовольствием послушала бы.
Мур, поразмыслив, сказал:
– Жанна-Марк Стайнгардт воздала должное своей горячо любимой старой мумии. И мертвому воздала, и живому поспособствовала.
Пэйджит мгновение молчал.
– Нет такой цены, – тихо произнес он, – которая была бы слишком велика, если приходится платить за правду.
Мур посмотрел на него:
– Если Ренсом запачкан в каком-то дерьме, я непременно узнаю об этом.
В семь пятьдесят Пэйджит застал Терри в офисе, в люминесцентном свете ее лицо казалось осунувшимся.
– Почему вы не дома?
Терри провела ладонью по волосам.
– Когда я вернулась из Лос-Анджелеса, Ричи с Еленой дома не оказалось – он повел ее обедать. – Она слабо улыбнулась. – Называет это вечером отца и дочки. Вот я и решила еще немного поработать.
Но в ее голосе звучала неуверенность; Пэйджиту показалось: что-то в глубине ее души противится возвращению домой.
– За последние шесть дней, – сказал он, – вы беседовали с Мелиссой Раппапорт, Жанной Стайнгардт и Линдси Колдуэлл. Чтобы все это осмыслить, наверное, потребуется время.
Терри посмотрела на него:
– Мне, я думаю, потребуется.
– Вам? – Пэйджит улыбнулся. – А остальным, в частности нам с Джонни, выходит, все равно? Неужели вы не понимаете, что уже сделали большое дело – эти три женщины рассказали вам, постороннему человеку, то, что они никогда никому не рассказывали и не расскажут?
– От такого знания становится не по себе. – Терри пожала плечами. – Чувствуешь свою ответственность перед ними.
– Вы обещали им, Терри, а я обещаю вам, что буду соблюдать их интересы. – Он посмотрел ей в глаза. – С какого-то момента своей жизни я стал стараться предупреждать вред, который могу нанести другим. Я хотел бы задать вам парочку вопросов.
Тень напряжения сошла с лица Терри.
– Пожалуйста.
– Вы не голодны? А я вот голоден. Вы когда-нибудь бывали в "Пианоу Зинк"?
В ее глазах появилось удивление:
– А как же Карло?
– У него была игра. Когда он возвращался, я покормил его по дороге, чтобы не возиться дома, посмотрел, как он, волоча ноги, поднимается наверх к своему заданию по английскому, – очень похож был на заключенного, идущего в камеру смертников. Кстати, я хорошо понимаю это состояние, находясь здесь сейчас.
Терри улыбнулась:
– Тогда мои ответы будут: "да", "нет" и "мне хотелось бы".
"Ле Пианоу Зинк" оказалось переполненным кафе в стиле арт деко – кругом зеркала и парижские афиши на светло-розовых стенах. Стройный усатый метрдотель и Пэйджит недолго дружелюбно поговорили по-французски, потом Пэйджит представил Терри – уже на английском. Метрдотель улыбнулся, пожал ей руку и пригласил их за столик в тихом уголке. Минуту или две, что ушли на это, Терри думала, как мало она знает о жизни Пэйджита.
– Вы говорите по-французски?
– Мой французский – университетский, к тому же плохой. Практикуюсь на Роберте, пользуясь его снисходительностью. Это все, что осталось от честолюбивых устремлений.
– Каких же?
– Жить в Париже и быть Хемингуэем. Проблема в том, что Хемингуэй уже был.
– Почему же вы не попытались быть кем-нибудь еще?
Он улыбнулся:
– С этим сложно – так и не смог "найти свой собственный голос" Поскольку мужественности Хемингуэя у меня нет, я больше похожу на Фолкнера, правда, без его гениальности. Но слишком мало читают и Фолкнера, который был гением.
Терри посмотрела на него оценивающим взглядом:
– Знаете, иногда не могу понять, когда вы говорите серьезно, а когда шутите.
– Я это нарочно делаю, – снова улыбнулся он. – Некоторые вещи, к которым я отношусь серьезно, смущают меня.
В этой легковесной реплике, подумалось ей, есть доля правды.
– Но во всем, что касается Карло, вы серьезны.
Пэйджит кивнул.
– Абсолютно серьезен. – Помедлив, добавил беззаботно: – Бедный ребенок.
На последние, сказанные с бравадой слова ответ последовал не сразу. Почему в беседе с ним, удивилась Терри, часто появляется ощущение, будто у них две возможности общения: одна обычная, другая – где-то на уровне подсознания, как у очень близких людей.
– Каково это – воспитывать его одному? – внезапно спросила она.
Глаза Пэйджита сузились; непонятно, размышлял он над самим вопросом или над тем, почему она его задала.
– В каком-то смысле, – наконец ответил он, – это равноценно вопросу: каково быть мной – другого я просто не знаю, поэтому судить не могу. Думаю, занимаясь воспитанием, я острее осознаю все свои недостатки; это порождает во мне беспокойство, которого не было бы, будь я женат, что в конечном итоге отражается на Карло. – Последовала небольшая пауза. – Хотя по собственному детству знаю: мерзкий брак мерзок и для ребенка, а из-за неуловимости и коварности своего воздействия на его душу гораздо более мерзок, чем юношеские обиды Карло на меня.
– И поэтому вы не женились?
Он посмотрел удивленно, потом улыбнулся:
– Я был женат. Но не на Марии Карелли.
– На ком?
Подошла официантка. Пэйджит повернулся к ней, как бы ища у нее спасения.
– Будете пить вино? – спросила та. Пэйджит посмотрел на Терри.
– Буду пить, – сказал он, – если вы непременно хотите поговорить со мной о моей личной жизни.
Терри помолчала; судя по этой реплике, он воспринимал ее не только как товарища по профессии.
– Непременно хочу, – заявила она.
– Вы чему-нибудь отдаете предпочтение – я имею в виду белому или красному?
– Нет. Ричи и я пьем из кувшинов, не из бутылок, – какой открыт, из того и пьем.
– Тогда "Мёрсол", пожалуйста, – обратился Пэйджит к официантке.
– Помнится, – вернулась к начатому разговору Терри, когда официантка отошла, – я спрашивала, на ком вы были женаты.
– Ах да. Ее звали Андреа Ло Бьанко.
Терри склонила голову набок:
– Знакомая, кажется, фамилия.
– Она была прима-балериной в балете Сан-Франциско. – Пэйджит чуть усмехнулся. – Потом мы развелись, и она поступила в балетную труппу в Париже, как ни странно.
– Странно, что поступила?
– Нет, это как раз хорошо. Странно, что мы развелись.
Терри сделала паузу:
– Это было до приезда Карло?
– Спустя год или около того. Эти два события нельзя назвать несвязанными.
В последнем замечании, хотя и высказанном довольно спокойно, звучало сожаление.
– Она не любила его?
Пэйджит безучастным взглядом окинул столики вокруг.
– Это не так уж и зависело от чьих-либо симпатий, все было гораздо сложней. Андреа никогда не хотела иметь детей – из-за своей профессии, из-за своего темперамента; я не придавал этому особого значения. И никогда не подозревал, что во мне так сильно отцовское чувство. Балет требовал от нее полной отдачи, и, придя домой, Андреа, естественно, считала, что вправе рассчитывать на мое внимание. – Он помедлил. – Конечно, она знала о Карло, но, когда он появился у нас, наша жизнь в корне изменилась. Справедливости ради надо сказать, что тогда с Карло было много хлопот, хотя вряд ли в этом стоит винить его. Что касается меня, я полагал, что у меня нет выбора.
В последних словах, подумала Терри, скрыта загадка, как и в его отношении к Марии Карелли.
– А почему было много хлопот?
Пэйджит смотрел в сторону.
– Были проблемы, связанные с его эмоциональностью, – наконец вымолвил он. – Сейчас, наверное, это назвали бы комплексом недостатка самоуважения.
Невысказанная боль сквозила в этом замечании. Пока официантка наполняла вином их бокалы, Терри решила не задавать вопросов, готовых сорваться с языка: "В чем суть проблем?" и "Как получилось, что Карло стал жить с вами?". Она почему-то была уверена, что второй вопрос вернул бы ее собеседнику душевное равновесие. Пэйджит поднял бокал:
– За блестящую карьеру юриста, который уже сейчас лучше многих.
Терри была польщена и смущена одновременно.
– Вряд ли. Тем не менее благодарю.
Он весело посмотрел на нее:
– Когда-нибудь, Терри, вы привыкнете к комплиментам. Для этого, наверное, вашему приятелю Джонни и мне придется по очереди говорить и говорить их вам. Мы свободнее говорим комплименты, чем вы их выслушиваете.
– Я никогда к ним не привыкну. Когда люди обо мне отзываются слишком хорошо, у меня такое ощущение, будто я их обманываю.
Пэйджит понимающе улыбнулся:
– Синдром самозванца. Прекрасно понимаю. За личиной всякого самоуверенного профессионала прячется перепуганный неврастеник, который буквально умоляет судьбу, чтобы та дала ему шанс доказать профессиональную состоятельность, прежде чем кто-нибудь обнаружит обман. Это разновидность комплекса вины, она нами всеми правит.
– И вами?
– И мной тоже. Даже если бы я казался кому-то потрясающе талантливым специалистом.
– А тут еще Марни Шарп, – добавила Терри, – с ее уничижительными фантазиями.
Неведомо почему, словесный оборот показался Пэйджиту забавным.
– Боже мой, – фыркнул он, – я представил себе…
И весело заулыбался. И так беззаботна и легка была эта улыбка, что Терри готова была смотреть и смотреть на нее, – теперь она знала, каким он был в молодости, до того, как время и обстоятельства изменили его. И тут же поняла, что он все еще очень привлекателен. Прекрасная пара для прима-балерины, подумала она.
– Мария, Андреа… – заметила она, тоже улыбаясь, – а вы когда-нибудь влюблялись в женщин из семей васпов?
– Нет, трагическая превратность судьбы удержала меня вдали от Марни. С самого детства где-то в глубине моей души укоренилась боязнь, что, когда вырасту, моей женой может стать девушка из восточного штата, звать ее будут Маффи или что-то в этом роде. И родит она мне двух вундеркиндов, белых, как пышки.
– Можете успокоиться. Про вашего Карло не скажешь, что он из белого теста. Похож на итальянского киноактера.
– Похож на свою мать, – беспечно махнул рукой Пэйджит. – Появился на свет, чтобы доказать, как много значит правильное планирование.
И снова что-то невысказанное почудилось Терри. Это слегка изменило ее расположение духа; она невольно вспомнила о Елене.
– Но я не могу понять, – она допила свой бокал, – почему вы не считаете себя хорошим отцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96