– А почему бы мне не побыть им сегодня? А ты помоги мне найти парк.
Мальчик отвел взгляд, как бы стараясь вспомнить, как выглядел тот, прежний папа.
– А как вас зовут?
– Кристофер. – Он включил зажигание. – И я хочу играть.
Площадка была маленькой, тесной, переполненной мамашами с детьми, несколько стариков сидели на скамейках.
– Когда-нибудь играл в кетч? – спросил он.
– Только в школе. Много они мне не разрешают – у меня не очень хорошее здоровье.
– Держу пари, оно у тебя лучше, чем ты думаешь. Встань вон туда, где скошена трава, потренируешься.
Спотыкаясь, Карло отступил на траву. Пэйджит неожиданно бросил мяч. Мальчик вздрогнул, но когда попытался схватить его, тот уже ударился ему в грудь.
– Это еще не игра, – заявил Пэйджит. – Начнем с близкого расстояния.
Он прошел вперед несколько дюймов и, опустившись на колено, несильно бросил мяч. Карло снова не поймал его.
– О'кей. – Пэйджит подмигнул ему. – Когда я был маленьким, я много тренировался.
– У вас было хорошее здоровье?
– Вначале нет. Потом стало хорошим. На четвертой попытке Карло поймал мяч.
Пэйджит увидел, что движения у него такие же, как у матери; он обещал со временем стать высоким, и уже теперь длинные руки и ноги делали его немного неуклюжим. Но двигался он достаточно быстро; не было проблем и с реакцией; не хватало только уверенности и ловкости.
Карло снова поймал мяч.
– Видишь, – улыбнулся Пэйджит. – Ты хорошо играешь.
– Это не я хорошо играю. Вы поддаетесь.
– Но ведь ты ловишь. Не я.
– Они никогда не разрешат мне играть, – сказал Карло унылым голосом. – Я миллион лет могу просить их об этом, а они всегда будут говорить мне, что я нездоров.
В этих словах была вся его жизнь. Пэйджит опустился рядом с ним на корточки.
– Что с тобой? – спросил он. Карло впервые заговорил громко:
– Я ненавижу себя. Я хочу убить себя, вот и все. Какие странные слова для мальчика, подумал Пэйджит; он говорит их не совсем серьезно, и в то же время как бы примериваясь к ним. Неожиданно Пэйджит почувствовал растерянность и отчаяние. По какому-то наитию он сказал беззаботным голосом:
– Если вы убьете себя, Карло Карелли, мне придется есть пиццу одному.
Мальчик мгновение смотрел на него. Потом, впервые за все время, чуть было не улыбнулся:
– Тогда придется подождать с этим.
– Итак, у тебя проблемы, – констатировал Ларри Колвин. – Или, точнее, у Карло. Во всяком случае, такой вывод ты сделал после двух своих визитов.
Пэйджиту был непривычен мягкий тон и особая взвешенность слов старого друга. Впрочем, подумал он, разве бывает психиатр, который, по крайней мере в рабочей обстановке, не старается быть добрым и отзывчивым для того, чтобы успокоить клиента. Даже его офис – помещение на верхнем этаже кирпичного дома недалеко от Бикон-стрит – действовал успокаивающе.
– Я не специалист по детской психологии, – сказал Пэйджит, – но слова "Я ненавижу себя, я хочу себя убить" говорят, на мой взгляд, о многом.
Колвин кивнул, его тонкое, живое лицо отразило озабоченность:
– Это можно определить как эмоциональную депривацию – мало внимания со стороны окружающих, недостаток впечатлений, недовольство собой. Самая большая проблема в том, что все это откладывается в сознании. Из-за того, что он не видит проявлений любви окружающих, Карло кажется, что он недостоин любви.
Пэйджит покачал головой:
– Конечно, за такой короткий срок я не сумел заметить особых перемен…
– Ты сможешь поговорить с дедушкой и бабушкой?
– Бог с тобой, Ларри, эти люди живут в другом мире. Миссис Карелли не говорит ни слова – насколько я знаю, последние семьдесят пять лет у нее аутизм. Что касается нашего одностороннего содержательного диалога с отцом Марии… – Он помолчал. – Когда я вернулся к ним в дом и спросил, есть ли у Карло школьный табель, он не соизволил даже ответить. Тогда я пригрозил, что добьюсь, чтобы решением суда Карло жил со мной.
Колвин наморщил лоб:
– Ты думаешь, мне стоит поговорить с ними?
– Попытайся. Но это все равно что передавать сообщения морзянкой дикарям. Ты молод, образован, а самое скверное – веришь в терапию, ориентированную на внутренний мир человека. Эти люди уже на восьмом десятке, застряли в католицизме времен Пия I; они из генерации, в которой даже образованные люди считают, что задаваться какими бы то ни было вопросами – значит подрывать жизненно важные устои. Это все равно что Моцарту договариваться с Чингисханом выпить за компанию.
Колвин встал и распахнул окно. Сверкавшая под весенним солнцем булыжная мостовая казалась россыпью монет новейшей чеканки; покрытая листвой ветка дуба, тянувшаяся к окну, качалась, волнуемая порывистым бризом. Колвин зачарованно глядел на улицу.
– Этот город – великолепное место для мальчишек. Я не перестаю любить его, особенно в такие вот дни.
– Но не для Карло. У него не тот образ жизни.
Колвин кивнул:
– Дело в том, что он очень способный мальчик. И вместе с тем очень восприимчивый. При такой убогости впечатлений он способен что-то освоить, не лишен чувства юмора.
– Да, я это почувствовал. Даже за то короткое время, что мы были вместе. Я заметил в нем иронию, она спасает его. Но не Карелли же наделили его этим.
– А как он с тобой?
Пэйджит задумался:
– Эмоций не выказывает – уверен, он со всеми так. И с каждым моим приездом, как мне кажется, все меньше радуется мне. Еще он не любит, когда к нему прикасаются, я даже не могу его толком обнять. Это немного обидно.
– Все, что ты, Крис, говоришь, очень важно. – Колвин помедлил. – А что его мать?
– В конце концов я разыскал ее в Риме – ты мог видеть Марию в вечерних новостях, когда "Красная Бригада" убила Альдо Моро. Дела у нее идут хорошо, она говорит: еще пару лет – и она снова в Нью-Йорке и тогда избавит Карло от своих родителей.
– Но тогда ему будет уже девять лет.
– Да. – Пэйджит нахмурился. – Я брал его табели в школе, смотрел оценки. Успеваемость ухудшается.
– Дело не в способностях, Крис. Сказывается все – самолюбие, необщительность, даже то, что мальчик чувствует себя нескладным, неуклюжим. Следующие два года станут критическими. – Колвин позволил себе закончить на раздраженной ноте. – Да понимает ли мать, к чему придет ее сын? Есть ли у нее какие-то определенные намерения относительно него?
Пэйджит пожал плечами:
– Думаю, она собирается найти au pair. Предпочтительно такую, которая достаточно владеет английским.
Колвин снова сел; на лице его было выражение напряженного внимания.
– Извини меня, Крис, но, думаю, наша дружба дает мне право на какие-то вольности, недопустимые с обычными пациентами. Как получилось, что у таких умных, искушенных в житейских делах людей, как ты и та женщина, которую я видел во время слушаний по делу Ласко, все закончилось нежеланным ребенком?
Фраза "нежеланный ребенок" резанула слух Пэйджита, болью отозвалась в душе: ему представился Карло в полном одиночестве у телевизора.
– Понимаю, почему ты обычно не позволяешь себе таких вольностей. Люди твоей профессии не вправе будить в клиентах чувство вины.
– Вины? Вид у тебя несчастный. – Голос Колвина смягчился. – Это уже отчасти ответ на мой вопрос.
– В детстве я страдал от одиночества и, став взрослым, не хотел иметь детей. – Пэйджит сделал паузу. – Последние четыре дня я вспоминаю то, что сам когда-то пережил.
Колвин подался вперед:
– Тебя удовлетворяет такой ответ? Я имею в виду, для себя самого?
– Избавь меня, Ларри! А то чего доброго ты вытащишь свои картинки, станешь выяснять, отличаю ли я руки от ног и могу ли объяснить, почему дым выходит через трубу.
– Избавь меня от этих остроумных эскапад, договорились? Именно сейчас ты можешь упустить Карло. Пойми, приятель, ведь это важно именно для тебя.
Пэйджит слабо улыбнулся:
– Боже мой, ты снова заговорил по-человечески. Я мог бы и чаще заводить "нежеланных детей".
Колвин в раздражении тряхнул головой:
– Перестань, Крис!
– Хорошо, – проговорил Пэйджит. – Суть в том, что, будь моя воля, Карло никогда бы не родился. Поверь, мне неприятно, что так получилось, еще больше у меня переживаний из-за того, в каких условиях он живет. – Помолчав, он тихо добавил: – Что касается Марии – она хотела ребенка из каких-то своих соображений. То есть рождение Карло служило какой-то цели. Колвин взглянул недоуменно:
– Что ты имеешь в виду?
Пэйджит помедлил.
– Это касается личного. Сугубо.
Колвин внимательно изучал его лицо.
– Хорошо, – наконец отозвался он. – Вернемся к сегодняшнему дню. Ты рассказал об этом своей жене, Андреа?
– О последних днях – ничего, она сейчас в турне, в Европе. В общем и целом Андреа относится к факту существования Карло как к явлению другого мира; наверное, из-за того, что это ей неприятно. Отрешение – так, я думаю, это называют.
Колвин, казалось, собирался задать вопрос, но не задал. Потом поинтересовался:
– На твой взгляд, Мария имеет ясное представление о том, как живется Карло?
Как объяснить, подумал Пэйджит, что Марии это так же известно, как и ему, но не вдаваясь в подробности, которые Колвину знать необязательно?
– У Марии есть обо всем ясное представление, – ответил он. – Просто она не может это прочувствовать так, как я или ты.
– Из того, что ты рассказал, я понял: она презирает своих родителей и люто ненавидит все, связанное с детством.
– Верно. После того как я смог лично познакомиться с обстановкой в доме Карелли, я просто поражен тем, как многого она смогла добиться в жизни. Но, чтобы стать тем, кем она стала, Марии пришлось лишиться многого из того, что она имела. Сегодняшняя Мария очень целеустремленный человек, у которого все разложено по полочкам. Переживать тяжелые случаи не в ее характере, она о них просто забывает. Это ее закон. Уяснив, что в правилах ее родителей вести интриги, она плетет свои, спокойно делает любую дьявольщину, не заботясь ни о ком. Если у тебя есть цель, Мария скажет: добивайся ее во что бы то ни стало. Не распускай нюни и не смей мне жаловаться. Она настолько практичный человек, что жалость и сострадание ей неведомы. Подобно большинству людей, что всем обязаны только себе, трудности, которые она преодолела, успехи, которых она добилась, позволяют ей брать на себя роль исполнителя приговоров над теми, кто обречен на гибель по социально-дарвинистским законам. – Пэйджит помедлил. – Хотя я думаю, что, судя и обвиняя мир, она никогда не придет к суровому моральному осуждению самой себя.
Слушая Пэйджита, Колвин продолжал разглядывать его лицо.
– Кажется, ты хорошо разобрался в ней, – наконец сказал он, – за то недолгое время, что вы были вместе.
Пэйджит невидящим взглядом смотрел в окно.
– Я очень долго размышлял о Марии Карелли.
– Она о чем-либо просит тебя?
– Хуже: она ничего не хочет брать от меня. Не знаю почему.
Колвин задумался.
– О'кей, – проговорил он. – Но почему же она не хочет понять положение Карло?
– Очень просто: где-то в глубине души Мария убеждена, что Карло в состоянии все это выдержать. Раз она сама это выдержала.
Несколько минут Колвин размышлял.
– А ты в это веришь?
– Нет, – ответил Пэйджит. – Про Карло не скажешь, что он – клон Марии. В нем заложено нечто иное.
Колвин молчал. Потом подошел к Пэйджиту. Два друга стояли рядом, смотрели в окно.
– Ты прав, – произнес Пэйджит. – Город великолепен. Я влюблен в него с той университетской поры, когда ты впервые показывал его мне.
Колвин повернулся к нему:
– Что ты собираешься делать?
– Ни малейшего представления.
Закрывая собой дверь, Джон Карелли решительно заявил:
– Ты его не увидишь.
– Почему?
– Потому что это мой дом. – У него был неприятный голос. – Меня тошнит от того, что ты крутишься здесь.
– В следующий раз буду встречаться с ним в другом месте. Карло дома?
Карелли скрестил руки на груди.
– Думаешь, раз обрюхатил мою дочь, то получил какие-то права?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96