– Пойдемте выпьем в какой-нибудь тихий бар, – сказал он, как будто мы не виделись всего минут десять. – Если, конечно, у вас есть время.
Мы не стали пожимать рук. Мы ни разу еще этого не делали. Англичане, в отличие от американцев, не обмениваются постоянными рукопожатиями, и Терри Леннокс, хотя и не был англичанином, соблюдал их правила.
Я сказал:
– Заедем ко мне, заберите ваш роскошный чемодан. Он мне надоел.
Он покачал головой.
– Будьте любезны, подержите его у себя.
– Зачем?
– Просто так. Вы не против? Это память о временах, когда я еще не был полным ничтожеством.
– Да ну вас к чертям, – ответил я. – Впрочем, дело ваше.
– Если вы беспокоитесь из-за того, что его могут украсть...
– И это дело ваше. Так как насчет выпивки?..
Мы отправились в бар Виктора. Он отвез меня туда на машине марки "
Юпитер-Джоуэтт", ржавого цвета, с легким парусиновым верхом, всего на два места. Обивка была из светлой кожи, а отделка, кажется, из серебра. Я не слишком увлекаюсь машинами, но от этой проклятой штуки у меня все-таки потекли слюнки. Он сказал, что на второй передаче она выжимает шестьдесят пять миль в час. Коротенький рычаг скоростей едва доходил ему до колен.
– Четыре скорости, – сказал он. – Автоматическое переключение для такой модели еще не придумали. Да оно и ни к чему. Она сразу включает на третью, даже в гору, а при нашем уличном движении больше и не нужно.
– Свадебный подарок?
– Просто подарок. Знаете -"я случайно увидела эту штучку в витрине".
Балуют меня.
– Это приятно, – заметил я. – Если взамен ничего не требуют.
Быстро взглянув на меня, он снова перевел глаза на мокрую мостовую.
Дворники нежно шелестели по стеклу.
– Взамен? Обязательно требуют, приятель. Может, вы думаете, что я несчастлив?
– Прошу прощения, забылся.
– Я богат. На кой черт нужно еще и счастье? – В голосе у него слышалась какая-то незнакомая грусть.
– Как у вас со спиртным?
– Шик-блеск, старина. По непонятной причине держусь. Пока что, во всяком случае.
– Может быть, вы и не были настоящим алкоголиком. В баре Виктора мы сели в уголок и стали пить «лимонную корочку».
– Не умеют здесь смешивать этот коктейль, – сказал он. – Просто берут джин, лимонный сок, добавляют сахара и горькой. А настоящая «лимонная корочка» – это джин пополам с соком зеленого лимона, и больше ничего. Дает мартини сто очков вперед.
– Я по выпивке не большой специалист. Как вас принял Рэнди Старр? У нас он тут слывет крутым парнишкой.
Он откинулся на спинку и задумался.
– Наверное, так и есть. Наверное, все они такие. Но по нему этого не видно. Я знаю парочку таких же ребят в Голливуде, которые нарочно выпендриваются, Рэнди не дает себе этого труда. У себя в Лас-Вегасе он респектабельный бизнесмен. Будете там, зайдите к нему. Вы подружитесь.
– Вряд ли. Не люблю бандитов.
– Не придирайтесь к словам, Марлоу. Мы живем в таком мире. Таким он стал после двух войн, таким и останется. Мы с Рэнди и еще одним парнем однажды вместе попали в переделку. Это нас и связывает.
– Тогда почему вы не попросили его помочь, когда вам было плохо?
Он допил и помахал официанту.
– Потому что он не смог бы мне отказать. Официант принес по второй порции, и я сказал:
– Это все пустые разговоры. Если парень у вас в долгу, вы о нем подумайте. Надо же дать ему шанс расквитаться. Он медленно покачал головой.
– Вы, конечно, правы. Я же попросил у него работу. Но это была работа.
А просить одолжение или подачек – нет.
– Но вы же приняли их от чужого человека. Он посмотрел мне прямо в глаза.
– Чужой человек может притвориться, что не слышит, и пройти мимо.
Мы выпили по три «лимонные корочки», и он был ни в одном глазу.
Настоящего пьяницу уже развезло бы. Так что он, видно, вылечился.
Петом он отвез меня обратно в контору.
– Мы ужинаем в восемь пятнадцать, – сообщил он. – Только миллионеры могут себе это позволить. Только у миллионеров слуги сегодня такое терпят. Будет масса очаровательных гостей.
С тех пор он вроде как привык заглядывать ко мне около пяти. Мы ходили в разные бары, но чаще всего к Виктору. Может быть, для него это место было с чем-то связано, не знаю. Пил он немного, и сам этому удивлялся.
– Должно быть, это, как малярия, – заметил он. – Когда накатывает, кошмарное дело. Когда проходит, словно ничего и не было.
– Не понимаю одного – зачем человеку вашего положения пить с простым сыщиком.
– Скромничаете?
– Просто удивляюсь. Я парень довольно приятный в общении, но вы-то живете в другом мире. Я даже не знаю точно – где, слышал только, что в Энсино. Семейная жизнь у вас должна быть вполне приличная.
– У меня нет семейной жизни.
Мы снова пили «лимонные корочки». В баре было почти пусто. Только у стойки на табуретках поодаль друг от друга сидело несколько пьяниц – из тех, что очень медленно тянутся за первой рюмкой, следя за руками, чтобы чего-нибудь не опрокинуть.
– Не понял. Объяснять будете?
– Большая постановка, сюжет не имеет значения, как говорят в кино.
Наверно, Сильвия вполне счастлива, хотя и не обязательно со мной. В нашем кругу это не столь важно. Если не надо работать или думать о ценах, всегда найдешь чем заниматься. Веселого в этом мало, но богатые этого не знают. Им удовольствия неизвестны. У них нет никаких сильных желаний – разве, может быть, захочется переспать с чужой женой, но разве это можно сравнить с тем, как жене водопроводчика хочется новые занавески для гостиной?
Я ничего не ответил. Решил послушать дальше.
– В основном, я убиваю время, – продолжал он, – а умирает оно долго.
Немножко тенниса, немножко гольфа, немножко плаванья и верховой езды, а также редкое удовольствие созерцать, как друзья Сильвии стараются продержаться до обеда, когда можно снова начать борьбу с похмельем.
– В тот вечер, когда вы уехали в Вегас, она сказала, что не любит пьяниц.
Он криво усмехнулся. Я уже так привык к его шрамам, что замечал их только, если у него вдруг менялось выражение, и становилось заметно, что с одной стороны лицо неподвижно.
– Это она про пьяниц, у которых нет денег. Когда деньги есть, то это просто люди, которые не прочь выпить. Если их рвет на веранде, это забота дворецкого.
– Вам не обязательно все это выносить. Он допил коктейль одним глотком и встал.
– Мне пора бежать, Марлоу. Кроме того, я надоел и вам, и, видит бог, сам себе тоже.
– Мне вы не надоели. Я привык слушать. Может, когда-нибудь до меня дойдет, почему вам нравится быть комнатной собачкой.
Он осторожно потрогал свои шрамы кончиками пальцев и слегка улыбнулся.
– Интересно не то, почему я сижу на шелковой подушке и терпеливо жду, когда меня погладят, – интересно, зачем я ей нужен, вот что.
– Вам нравится шелковая подушка, – сказал я, вставая. – И шелковые простыни, и звонок, по которому входит дворецкий со своей холуйской улыбочкой.
– Возможно. Я вырос в сиротском приюте в Солт Лейк Сити.
Мы вышли на утомленную вечернюю улицу, и он заявил, что хочет пройтись.
Приехали мы в моей машине, и на этот раз мне удалось первым схватить счет и заплатить. Я смотрел, как он уходит. Седые волосы на мгновение блеснули в полосе света от витрин, а потом он растворился в легком тумане.
Он больше нравился мне пьяным, нищим, побитым жизнью, голодным и гордым. А может, мне просто нравилось смотреть на него сверху вниз? Понять его было трудно. В моей профессии иногда надо задать вопросы, а иногда ? дать человеку постепенно закипеть, чтобы он потом сразу выплеснулся. Любой хороший сыщик это знает, Похоже на шахматы или бокс. Некоторые нужно загнать в угол и не давать им обрести равновесие. А с другими побоксируешь, и, глядишь, они принимаются бить сами себя.
Если бы я попросил, он рассказал бы мне всю свою жизнь. Но я ни разу даже не спросил, что случилось у него с лицом. Если бы я попросил, а он бы рассказал, то, возможно, это сберегло бы парочку жизней. Но не обязательно.
Глава 4
В последний раз мы пили в баре в мае месяце, раньше обычного, часа в четыре. Он похудел, казался усталым, но оглядывался вокруг с тихой довольной улыбкой.
– Люблю бары, когда они только что открылись. Когда внутри еще прохладно, воздух свежий, все сияет и бармен последний раз смотрится в зеркало – не сбился ли у него галстук и хорошо ли приглажены волосы. Люблю ровные ряды бутылок за стойкой, и сверкающие стаканы, и предвкушение. Люблю смотреть, как он смешивает самый первый коктейль и ставит его на соломенную подставку, а рядом кладет сложенную салфетку. Люблю потягивать питье медленно. Первая спокойная рюмка в тихом баре – это прекрасно.
Я с ним согласился.
– Спиртное как любовь, – сказал он. – Первый поцелуй – волшебство, второй – близкое знакомство, третий – обычное дело. После этого женщину раздевают.
– Разве это плохо? – спросил я.
– Это волнение порядка, но это нечистое чувство – нечистое в эстетическом смысле. Я не против секса. Он необходим и далеко не всегда безобразен. Но над ним все время надо работать. Чтобы придать ему обаяние, создана миллиардная индустрия, и все миллиарды идут в дело.
Он огляделся и зевнул.
– Я стал плохо спать. Хорошо здесь. Но скоро сюда набьется пьянь, с громкими разговорами, со смехом, и эти чертовы бабы станут махать руками, кривляться, звенеть своими чертовыми браслетами и демонстрировать свой стандартный шарм, который вскоре начнет ощутимо попахивать потом.
– Спокойно, – сказал я. – Да, они живые люди, они потеют, покрываются грязью, ходят в уборную. А вам чего нужно – золотых бабочек, порхающих в розовом тумане?
Он допил, перевернул стакан и стал смотреть, как на краю медленно собралась капля, задрожала и упала.
– Жаль мне ее, – медленно произнес он. – Она такая законченная сука.
Может быть, я даже по-своему хорошо к ней отношусь. Когда-нибудь я ей понадоблюсь. Ведь я единственный, кто не старается ее как-то употребить. А меня-то, может, и не окажется под рукой.
Я молча смотрел на него. Потом сказал:
– Здорово вы собой торгуете.
– Знаю. Я слабак – ни характера, ни самолюбия. Поймал на карусели медное колечко и потрясен, что оно, оказывается, не золотое. У таких, как я, бывает один главный момент в жизни, один взлет на трапеции. А дальше только и стараешься не свалиться с тротуара в канаву.
– О чем речь-то? – Я извлек трубку и начал ее набивать.
– Она напугана. Жутко боится.
– Чего?
– Не знаю. Мы теперь почти не разговариваем. Может быть, своего старика. Харлан Поттер – жестокий сукин сын. Снаружи – сплошная викторианская добродетель. Внутри – настоящий гестаповец. Сильвия ? потаскуха. Он это знает, возмущен и ничего не может поделать. Но он выжидает, следит, и если Сильвия вляпается в крупный скандал, он ее сломает пополам, а половинки закопает за тысячу миль друг от друга.
– Но вы ее муж.
Он приподнял пустой стакан и стукнул им по краю стола. Стакан разбился с резким звоном. Бармен пристально поглядел на нас, но промолчал.
– Вот так, приятель. Вот так. Я ее муж, это точно. Записано в брачном свидетельстве. Я – это три белые ступеньки, и большая зеленая дверь, и медный молоток, которым надо постучать – один длинный, два коротких, – и тогда горничная пустит вас в стодолларовый бордель.
Я встал и бросил на стол деньги.
– Болтаете слишком много, – сказал я, – черт бы вас побрал. Больше вас ни на что не хватает. Пока.
Я ушел, оставив его за столом. Он был потрясен и бледен – насколько это можно разобрать при освещении в баре. Он что-то сказал мне вслед, но я не остановился.
Через десять минут я уже жалел об этом. Но через десять минут fe уже был далеко. В контору он больше не приходил. Совсем, ни разу. Видно, я попал ему в самое больное место.
После этого я не видел его целый месяц. А когда увидел снова, было пять часов утра, едва начинало светать. Настойчивый звонок в дверь выдернул меня из постели. Я протащился по коридору, по гостиной и открыл дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52