Но надобно добавить, что сидел товарищ Фрунзе за классическую мокруху – в Белокаменной убил городового. Тем не менее неподалеку от централа ему памятник поставили.
– Вероятно, потому, что он сумел отсюда сбежать, – с иронией сказал Таранов.
– Вот! – ответил Граф. – Вот общая ошибка. Фрунзе не бегал из централа. Весь его «побег» свелся к тому, что он продолбил стену… в соседнюю камеру. Ему не хватало общения, и он пробил стену. А молва приписывает ему побег. Побег, которого не было. Почему это произошло? Да потому, что всякий арестант хочет слышать об удачном побеге! Почти каждый мечтает о нем… Я и сам дважды бегал. На алтайской зоне пулю словил, чуть не умер. Удачные побеги случаются крайне редко, о них ходят легенды. Да и неудачным фольклор частенько приписывает удачный исход. Поэтому, Иван Сергеич, надобно здраво и трезво смотреть на побеги. – Граф замолчал на несколько секунд, потом добавил: – Вы меня поняли?
– Да, Василий Тимофеевич, я все понял, – ответил Иван.
* * *
Однажды, в самом конце января, Граф ушел на встречу со своим адвокатом. Вернулся спустя час веселый… сели пить чай.
– Весна уж не за горами, – сказал Граф, глядя в жалюзи решки. Две «реснички» жалюзи были выломаны, и там, за окном, бушевало солнце, звучал колокольный звон и кричали вороны, кружась над деревьями кладбища. Кладбище примыкало прямо к стене централа… Иван тоже посмотрел в решку и сказал:
– Классический пейзаж. Называется: «вид из тюремного окна на кладбище».
– Ну зачем так мрачно, Иван Сергеич? Тюрьма – она, конечно, между роддомом и кладбищем…
– Афористично! – перебил Графа Иван. – Глыбко, почти по-шекспировски, Василий Тимофеевич.
– Перебивать старших не совсем прилично, Иван Сергеич. Это во-первых… во-вторых, я, собственно, ничего не имел в виду. Просто Владимирский централ фактически расположен между роддомом с одной стороны и кладбищем – с другой.
Таранов посмотрел ошеломленно. Спросил:
– Вы что – всерьез?
– Какие же шутки? Кладбище вы изволите лично наблюдать в окно… а с другой стороны к стене почти примыкает роддом. Вот так, Иван Сергеич. Ирония судьбы.
Таранову этот факт иронией судьбы не казался. Он выглядел, скорее, утонченным издевательством… впрочем, для человека стороннего это, пожалуй, не более чем анекдот. Но Таранов уже не был сторонним человеком. Он был арестантом.
– Между роддомом и кладбищем, – повторил Иван.
* * *
Прошел январь. Вопреки всяческим ожиданиям, новый век начался далеко не безмятежно – у берегов Турции в шторм переломился сухогруз, перевозивший нелегалов-азиатов. В Штатах обвально упал курс доллара, а фонд Сороса пугал финансовым кризисом планетарного масштаба. В Приморье и на Сахалине прошли сильнейшие снегопады, а цивилизованная Европа обиделась на миролюбивую Америку – та, мол, в Югославии применяла боеприпасы с обедненным ураном. В Калифорнии горели леса, а в Сибири стояли лютые морозы… Лопались теплотрассы и газопроводы. Произошло лунное затмение… В Нью-Йорке был арестован Бородин П. П., а Жириновскому В. В. присвоили звание заслуженного юриста России.
В общем, Апокалипсис конца XX века мало чем отличался от Апокалипсиса начала XXI.
Прошел месяц с тех пор, как Таранов попал во Владимирский централ. О большей части событий на воле он просто не знал – в ШИЗО нет телевизора. Да и не очень интересовал Ивана арест Бородина или смерть в Нью-Йорке великой княгини Веры Константиновны на 95-м году жизни. Первый шок – неизбежный, как ни готовь себя, – уже прошел, и Таранов задумался о том, что ни на шаг не приблизился к цели. К тому, из-за чего, собственно, он и вошел в зарешеченный мир, – к Волку.
Глава 3
КОГДА ЗАПАХЛО ВЕСНОЙ
Вечером первого февраля опер следственного изолятора капитан Пятаков прогуливался на углу Верхней Дубровы и улицы Тихонравова. Погода была не для прогулок – мороз заворачивал за двадцать, по Дуброве свистел северный ветер. Пятаков сильно замерз и уже дважды посмотрел на часы. Еще минуту, решил он, и ухожу. Но когда он собрался уйти, рядом с ним остановился микроавтобус «форд».
Пятаков механически посмотрел на номер и быстро сел в салон. В салоне было тепло, играла музыка.
– Что так долго? – зло спросил опер. – Я уже задубел. Водитель ответил:
– Извини, проверялся… ради твоей же безопасности, Николай.
– Ну-ну. Заботливый ты мужик, Толя. Водитель, а им был попутчик Таранова, лгал – на рандеву с опером он прибыл за сорок минут, и не один, а с напарником. Вдвоем они изучили обстановку вокруг места встречи, и сейчас напарник страховал попутчика со стороны.
– Включи печку на максимум, – попросил тюремный опер.
– Сейчас сделаем тебе Ташкент, – водитель поставил обороты вентилятора на максимум, и из дефлекто-ров хлынул мощный поток теплого воздуха. Николай подставил под дефлектор руки.
– Может, тебе водочки для сугреву? – спросил попутчик. – Питерская, «Русский стандарт».
– Хорошая водка?
– Чудак ты, Коля. За границей ценят только ту русскую водку, что сделана на невской воде… качество гарантирую.
– Давай, – скомандовал опер решительно.
– Возьми в бардачке. Там же и стакан.
Опер достал серебристо-матовую бутылку необычной формы, накатил полстакана. Спросил: закусить есть? – и, услышав ответ: нет, – выдохнул и выпил… сдержанно похвалил: мягкая, легко идет.
– Ну как, Коля, наши дела?
Опер сосредоточенно закурил, ответил:
– Трудно.
– Было бы легко, я бы сам его за руку перевел из одной камеры в другую.
– Не горячись, – сказал опер. – Разработал я одну комбинацию. Если получится, через неделю твой Пивовар будет сидеть вместе с Волком.
– Надо, чтобы получилось, – твердо произнес Толя.
– Это без гарантии. Но… попробую. Скорее всего, получится.
Опер уже отогрелся, да и водка начала действовать – он пришел в благодушное состояние, спросил:
– Выпью еще?
– Пей, – пожал плечами попутчик. Пятаков выпил, они выкурили по сигарете, обсудили незамысловатую комбинацию, и попутчик – сам в прошлом оперативник – сказал:
– Действуй. Сколько бабок тебе надо?
– Еще штуку баксов как минимум. В тюрьме, Толян, все дорого.
Анатолий без слов отсчитал тысячу долларов, которые мгновенно исчезли в кармане опера. Когда Николай выпрыгнул из салона «форда», агент Председателя аккуратно упаковал в полиэтилен бутылку и стакан, из которых пил опер Пятаков, – глядишь, пригодятся при случае.
* * *
Таранов об этой встрече, разумеется, ничего не знал. Он нервничал, все ждал «контакта», но никто на связь не выходил. Неизвестность давила, угнетала Ивана, уже начало казаться, что операция зашла в тупик, что Председатель и Лидер некритично отнеслись к своим оперативным возможностям.
…Девятого февраля пупкарь бросил в распахнутую кормушку:
– Таранов, с вещами на выход. Десять минут у тебя.
Такие слова всегда означают какую-то перемену в жизни сидельца: может, в другую камеру переводят. Может, в другой изолятор, а может, поведут на этап. Иван предположил, что его этапируют в Питер, так как за ним числились грехи и дома.
Он собрал вещи, попрощался с людьми.
– Держись, Иван, – сказал Граф. – Ежели в Питер тебя закинут, то в Крестах-то и стены родные. Все полегче. А скажешь, что во Владимирском остроге шконку телом грел, – зауважают. На меня ссылайся… Да я и сам скоро в Санкт-Петербург зарулю, зашлю письмецо в Кресты.
Заметив удивление на лице Ивана, Граф добавил:
– Скоро, Иван Сергеич, скоро. Нет против меня ничего – скоро освободят… а тебе желаю мужества. И удачи. Думаю, что мы еще встретимся.
Попрощались без сантиментов. За Тарановым пришел пупкарь. «Этапировали» Ивана сорок метров по продолу, в другую хату.
Распахнулась дверь хаты – уже третьей для Ивана в централе. Таранов сделал шаг внутрь… и сразу узнал лицо Волка. Он узнал бы его среди сотен лиц. Ведь именно из-за этого человека он и оказался здесь.
* * *
Дни тянулись медленно и однообразно. Прошел февраль. Дни стали длиннее, с крыши молотила капель. Реального повода для сближения с Волком не подворачивалось. Так, перебрасывались иногда какими-то фразами, о чем-то незначительном беседовали. После жестокой разборки с Пароходом, после двух сроков в ШИЗО о Пивоваре знал весь централ и он пользовался неким весом. Разумеется, вес первоходца, каким бы крутым он ни был, не сопоставим с весом и авторитетом вора.
Первого марта Граф через баландера переслал Таранову бутылку виски, блок сигарет и маляву: «Ухожу на подписку, Иван. Будь здоров. Думаю, еще встретимся. Граф Шувалов».
Иван усмехнулся и вечером угостил Волка дареным виски. Это было естественно – угловому положено оказывать «знаки внимания». Волк виски оценил. Еще более высоко оценил тот факт, что бутылка пришла от вора. Таранов определенно вызвал у него интерес. Тем паче, что Волк отлично знал, за какой «подвиг» Иван угодил на шконку. Знал, но с расспросами не лез, присматривался.
Таранова выдернули в «абвер». Кумовский опер – шустрый, как все опера, цепкий – угостил сигареткой, завел мутный разговор…
Пятаков пытался держаться профессионально-уверенно, но это не очень ему удавалось. Иван фиксировал непроизвольные движения глаз опера, частые прикосновения пальцев рук к носу, покашливание, длинные паузы между фразами. Каждый из этих признаков сам по себе может читаться по-своему, но все вместе они говорят о нервозности и неискренности. Ожидать искренности от кумовского, конечно, и так не приходится. А вот нервозность… с чего бы это?
– Значит, говоришь, хорошо сидится? – уже второй раз задал один и тот же вопрос Пятаков.
– Нормально, – пожал плечами Иван. И тут прозвучала фраза, которую он ждал два месяца:
– С тобой, брат, каши не сваришь… обожжешься.
Этой фразы Иван ждал два месяца, но прозвучала она совершенно неожиданно. Таранов на секунду замешкался, потом ответил:
– Зато пельмени я кручу лихо.
– Сибирские? – уточнил Пятаков.
– Русские, – уверенно произнес Иван. Пароль и отзыв звучали бессмысленно, даже, возможно, глуповато, но могли быть произнесены в присутствии посторонних, и исключали возможность случайного совпадения… Теперь Ивану стала понятна нервозность опера. А Пятаков положил перед Иваном листок бумаги. Таранов прочитал: «О тебе не забыли. Восхищены мужеством. Вопросы решаются на высшем уровне. От брата привет, от Лели тоже. Обнимаю. Л.».
Банальный и безобидный на первый взгляд текст содержал тем не менее три кодовых слова. Они означали, что связному можно доверять, что от Ивана ждут информации, а вопрос с побегом еще не решен, но успешно решается.
Таранов щелкнул зажигалкой и поджег бумагу. Желтое пламя быстро охватило листок и в три секунды съело его.
Пятаков перегнулся через стол и прошептал Таранову на ухо:
– Завтра во время прогулки на Волка наедут. Постарайся оказаться рядом, Пивовар.
От опера Иван ушел окрыленный. Стало ясно, что началась работа.
День был солнечный, оттепельный, весенний. Высоко стоял небесный свод с белыми завитками облаков и черными росчерками галок. Но даже от неба арестантов отделяет решетка. Прогулочные дворики Владимирского централа расположены на крышах корпусов, сверху накрыты ржавой решеткой… На стенах чернели потеки растаявшего снега. С сосулек на решетке срывались капли.
Обычно на прогулке Иван разувался и раздевался до пояса. Бывало, над ним подшучивали, но он оставался невозмутимым – разминался, качал мышцы. Было время, когда в советских лагерях любая «физкультура» находилась под запретом – рассматривалась как возможная подготовка к побегу. Потом запрет сняли.
Вопреки правилу, в тот день Иван не стал разуваться-раздеваться. На вопрос Одессита: что это ты сачкуешь, Пивовар? – ответил, что чувствует себя неважно… Поговорить о здоровье, а точнее, о болезнях Одессит любил. Он прилип к Ивану и стал рассказывать о своем гастрите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Вероятно, потому, что он сумел отсюда сбежать, – с иронией сказал Таранов.
– Вот! – ответил Граф. – Вот общая ошибка. Фрунзе не бегал из централа. Весь его «побег» свелся к тому, что он продолбил стену… в соседнюю камеру. Ему не хватало общения, и он пробил стену. А молва приписывает ему побег. Побег, которого не было. Почему это произошло? Да потому, что всякий арестант хочет слышать об удачном побеге! Почти каждый мечтает о нем… Я и сам дважды бегал. На алтайской зоне пулю словил, чуть не умер. Удачные побеги случаются крайне редко, о них ходят легенды. Да и неудачным фольклор частенько приписывает удачный исход. Поэтому, Иван Сергеич, надобно здраво и трезво смотреть на побеги. – Граф замолчал на несколько секунд, потом добавил: – Вы меня поняли?
– Да, Василий Тимофеевич, я все понял, – ответил Иван.
* * *
Однажды, в самом конце января, Граф ушел на встречу со своим адвокатом. Вернулся спустя час веселый… сели пить чай.
– Весна уж не за горами, – сказал Граф, глядя в жалюзи решки. Две «реснички» жалюзи были выломаны, и там, за окном, бушевало солнце, звучал колокольный звон и кричали вороны, кружась над деревьями кладбища. Кладбище примыкало прямо к стене централа… Иван тоже посмотрел в решку и сказал:
– Классический пейзаж. Называется: «вид из тюремного окна на кладбище».
– Ну зачем так мрачно, Иван Сергеич? Тюрьма – она, конечно, между роддомом и кладбищем…
– Афористично! – перебил Графа Иван. – Глыбко, почти по-шекспировски, Василий Тимофеевич.
– Перебивать старших не совсем прилично, Иван Сергеич. Это во-первых… во-вторых, я, собственно, ничего не имел в виду. Просто Владимирский централ фактически расположен между роддомом с одной стороны и кладбищем – с другой.
Таранов посмотрел ошеломленно. Спросил:
– Вы что – всерьез?
– Какие же шутки? Кладбище вы изволите лично наблюдать в окно… а с другой стороны к стене почти примыкает роддом. Вот так, Иван Сергеич. Ирония судьбы.
Таранову этот факт иронией судьбы не казался. Он выглядел, скорее, утонченным издевательством… впрочем, для человека стороннего это, пожалуй, не более чем анекдот. Но Таранов уже не был сторонним человеком. Он был арестантом.
– Между роддомом и кладбищем, – повторил Иван.
* * *
Прошел январь. Вопреки всяческим ожиданиям, новый век начался далеко не безмятежно – у берегов Турции в шторм переломился сухогруз, перевозивший нелегалов-азиатов. В Штатах обвально упал курс доллара, а фонд Сороса пугал финансовым кризисом планетарного масштаба. В Приморье и на Сахалине прошли сильнейшие снегопады, а цивилизованная Европа обиделась на миролюбивую Америку – та, мол, в Югославии применяла боеприпасы с обедненным ураном. В Калифорнии горели леса, а в Сибири стояли лютые морозы… Лопались теплотрассы и газопроводы. Произошло лунное затмение… В Нью-Йорке был арестован Бородин П. П., а Жириновскому В. В. присвоили звание заслуженного юриста России.
В общем, Апокалипсис конца XX века мало чем отличался от Апокалипсиса начала XXI.
Прошел месяц с тех пор, как Таранов попал во Владимирский централ. О большей части событий на воле он просто не знал – в ШИЗО нет телевизора. Да и не очень интересовал Ивана арест Бородина или смерть в Нью-Йорке великой княгини Веры Константиновны на 95-м году жизни. Первый шок – неизбежный, как ни готовь себя, – уже прошел, и Таранов задумался о том, что ни на шаг не приблизился к цели. К тому, из-за чего, собственно, он и вошел в зарешеченный мир, – к Волку.
Глава 3
КОГДА ЗАПАХЛО ВЕСНОЙ
Вечером первого февраля опер следственного изолятора капитан Пятаков прогуливался на углу Верхней Дубровы и улицы Тихонравова. Погода была не для прогулок – мороз заворачивал за двадцать, по Дуброве свистел северный ветер. Пятаков сильно замерз и уже дважды посмотрел на часы. Еще минуту, решил он, и ухожу. Но когда он собрался уйти, рядом с ним остановился микроавтобус «форд».
Пятаков механически посмотрел на номер и быстро сел в салон. В салоне было тепло, играла музыка.
– Что так долго? – зло спросил опер. – Я уже задубел. Водитель ответил:
– Извини, проверялся… ради твоей же безопасности, Николай.
– Ну-ну. Заботливый ты мужик, Толя. Водитель, а им был попутчик Таранова, лгал – на рандеву с опером он прибыл за сорок минут, и не один, а с напарником. Вдвоем они изучили обстановку вокруг места встречи, и сейчас напарник страховал попутчика со стороны.
– Включи печку на максимум, – попросил тюремный опер.
– Сейчас сделаем тебе Ташкент, – водитель поставил обороты вентилятора на максимум, и из дефлекто-ров хлынул мощный поток теплого воздуха. Николай подставил под дефлектор руки.
– Может, тебе водочки для сугреву? – спросил попутчик. – Питерская, «Русский стандарт».
– Хорошая водка?
– Чудак ты, Коля. За границей ценят только ту русскую водку, что сделана на невской воде… качество гарантирую.
– Давай, – скомандовал опер решительно.
– Возьми в бардачке. Там же и стакан.
Опер достал серебристо-матовую бутылку необычной формы, накатил полстакана. Спросил: закусить есть? – и, услышав ответ: нет, – выдохнул и выпил… сдержанно похвалил: мягкая, легко идет.
– Ну как, Коля, наши дела?
Опер сосредоточенно закурил, ответил:
– Трудно.
– Было бы легко, я бы сам его за руку перевел из одной камеры в другую.
– Не горячись, – сказал опер. – Разработал я одну комбинацию. Если получится, через неделю твой Пивовар будет сидеть вместе с Волком.
– Надо, чтобы получилось, – твердо произнес Толя.
– Это без гарантии. Но… попробую. Скорее всего, получится.
Опер уже отогрелся, да и водка начала действовать – он пришел в благодушное состояние, спросил:
– Выпью еще?
– Пей, – пожал плечами попутчик. Пятаков выпил, они выкурили по сигарете, обсудили незамысловатую комбинацию, и попутчик – сам в прошлом оперативник – сказал:
– Действуй. Сколько бабок тебе надо?
– Еще штуку баксов как минимум. В тюрьме, Толян, все дорого.
Анатолий без слов отсчитал тысячу долларов, которые мгновенно исчезли в кармане опера. Когда Николай выпрыгнул из салона «форда», агент Председателя аккуратно упаковал в полиэтилен бутылку и стакан, из которых пил опер Пятаков, – глядишь, пригодятся при случае.
* * *
Таранов об этой встрече, разумеется, ничего не знал. Он нервничал, все ждал «контакта», но никто на связь не выходил. Неизвестность давила, угнетала Ивана, уже начало казаться, что операция зашла в тупик, что Председатель и Лидер некритично отнеслись к своим оперативным возможностям.
…Девятого февраля пупкарь бросил в распахнутую кормушку:
– Таранов, с вещами на выход. Десять минут у тебя.
Такие слова всегда означают какую-то перемену в жизни сидельца: может, в другую камеру переводят. Может, в другой изолятор, а может, поведут на этап. Иван предположил, что его этапируют в Питер, так как за ним числились грехи и дома.
Он собрал вещи, попрощался с людьми.
– Держись, Иван, – сказал Граф. – Ежели в Питер тебя закинут, то в Крестах-то и стены родные. Все полегче. А скажешь, что во Владимирском остроге шконку телом грел, – зауважают. На меня ссылайся… Да я и сам скоро в Санкт-Петербург зарулю, зашлю письмецо в Кресты.
Заметив удивление на лице Ивана, Граф добавил:
– Скоро, Иван Сергеич, скоро. Нет против меня ничего – скоро освободят… а тебе желаю мужества. И удачи. Думаю, что мы еще встретимся.
Попрощались без сантиментов. За Тарановым пришел пупкарь. «Этапировали» Ивана сорок метров по продолу, в другую хату.
Распахнулась дверь хаты – уже третьей для Ивана в централе. Таранов сделал шаг внутрь… и сразу узнал лицо Волка. Он узнал бы его среди сотен лиц. Ведь именно из-за этого человека он и оказался здесь.
* * *
Дни тянулись медленно и однообразно. Прошел февраль. Дни стали длиннее, с крыши молотила капель. Реального повода для сближения с Волком не подворачивалось. Так, перебрасывались иногда какими-то фразами, о чем-то незначительном беседовали. После жестокой разборки с Пароходом, после двух сроков в ШИЗО о Пивоваре знал весь централ и он пользовался неким весом. Разумеется, вес первоходца, каким бы крутым он ни был, не сопоставим с весом и авторитетом вора.
Первого марта Граф через баландера переслал Таранову бутылку виски, блок сигарет и маляву: «Ухожу на подписку, Иван. Будь здоров. Думаю, еще встретимся. Граф Шувалов».
Иван усмехнулся и вечером угостил Волка дареным виски. Это было естественно – угловому положено оказывать «знаки внимания». Волк виски оценил. Еще более высоко оценил тот факт, что бутылка пришла от вора. Таранов определенно вызвал у него интерес. Тем паче, что Волк отлично знал, за какой «подвиг» Иван угодил на шконку. Знал, но с расспросами не лез, присматривался.
Таранова выдернули в «абвер». Кумовский опер – шустрый, как все опера, цепкий – угостил сигареткой, завел мутный разговор…
Пятаков пытался держаться профессионально-уверенно, но это не очень ему удавалось. Иван фиксировал непроизвольные движения глаз опера, частые прикосновения пальцев рук к носу, покашливание, длинные паузы между фразами. Каждый из этих признаков сам по себе может читаться по-своему, но все вместе они говорят о нервозности и неискренности. Ожидать искренности от кумовского, конечно, и так не приходится. А вот нервозность… с чего бы это?
– Значит, говоришь, хорошо сидится? – уже второй раз задал один и тот же вопрос Пятаков.
– Нормально, – пожал плечами Иван. И тут прозвучала фраза, которую он ждал два месяца:
– С тобой, брат, каши не сваришь… обожжешься.
Этой фразы Иван ждал два месяца, но прозвучала она совершенно неожиданно. Таранов на секунду замешкался, потом ответил:
– Зато пельмени я кручу лихо.
– Сибирские? – уточнил Пятаков.
– Русские, – уверенно произнес Иван. Пароль и отзыв звучали бессмысленно, даже, возможно, глуповато, но могли быть произнесены в присутствии посторонних, и исключали возможность случайного совпадения… Теперь Ивану стала понятна нервозность опера. А Пятаков положил перед Иваном листок бумаги. Таранов прочитал: «О тебе не забыли. Восхищены мужеством. Вопросы решаются на высшем уровне. От брата привет, от Лели тоже. Обнимаю. Л.».
Банальный и безобидный на первый взгляд текст содержал тем не менее три кодовых слова. Они означали, что связному можно доверять, что от Ивана ждут информации, а вопрос с побегом еще не решен, но успешно решается.
Таранов щелкнул зажигалкой и поджег бумагу. Желтое пламя быстро охватило листок и в три секунды съело его.
Пятаков перегнулся через стол и прошептал Таранову на ухо:
– Завтра во время прогулки на Волка наедут. Постарайся оказаться рядом, Пивовар.
От опера Иван ушел окрыленный. Стало ясно, что началась работа.
День был солнечный, оттепельный, весенний. Высоко стоял небесный свод с белыми завитками облаков и черными росчерками галок. Но даже от неба арестантов отделяет решетка. Прогулочные дворики Владимирского централа расположены на крышах корпусов, сверху накрыты ржавой решеткой… На стенах чернели потеки растаявшего снега. С сосулек на решетке срывались капли.
Обычно на прогулке Иван разувался и раздевался до пояса. Бывало, над ним подшучивали, но он оставался невозмутимым – разминался, качал мышцы. Было время, когда в советских лагерях любая «физкультура» находилась под запретом – рассматривалась как возможная подготовка к побегу. Потом запрет сняли.
Вопреки правилу, в тот день Иван не стал разуваться-раздеваться. На вопрос Одессита: что это ты сачкуешь, Пивовар? – ответил, что чувствует себя неважно… Поговорить о здоровье, а точнее, о болезнях Одессит любил. Он прилип к Ивану и стал рассказывать о своем гастрите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37