– Ну, в самом деле? Действительно, еще сюда собираешься?
– Может быть. А что, здесь всегда так? В этом славном местечке царит такое же оживление, как в пустом камине.
– Подожди, скоро битком будет набито, тогда ты захочешь, чтобы всё было как сейчас. – Потягивая виски, она откинулась на бархат позолоченного кресла. Ладонью вытянутой руки она гладила атласную, точно на пуговицах, обивку стен кабины. – Скажи спасибо, что здесь тихо, – заметила Вероника. – У нас есть шанс узнать друг друга. Совсем как у тех двоих. – Она многозначительно указала мундштуком на двух девушек, которые танцевали друг с другом. Безвкусно одетые, с несуразными пучками на голове, увешанные фальшивыми ожерельями, они походили на пару цирковых лошадей. Поймав взгляд Вероники, они заулыбались, а потом принялись нашептывать что-то сокровенное друг другу на ухо.
Наблюдая, как кружатся девицы, я поинтересовался:
– Ваши приятельницы?
– Не совсем.
– А их что... вместе?
Она пожала плечами.
– Ну, если только хорошо заплатишь. – Засмеявшись, она выпустила облачко дыма из своего дерзкого носика. – Просто ноги разминают.
– А кто та, что повыше?
– Ибола. По-венгерски означает «фиалка».
– А блондинка?
– Это Митци. – Вероника слегка сердито произнесла имя девушки. – Может, тебе хочется с ними поболтать? – Она достала пудреницу и стала придирчиво рассматривать помаду на своих губах в крошечном зеркальце. – В любом случае мне пора – мама будет беспокоиться.
– Не надо разыгрывать передо мной Красную Шапочку. Мы оба знаем, что твоя мама не станет возражать, если ты сойдешь с тропинки и пойдешь лесом. А что до тех искорок, так ведь мужчина вправе взглянуть в окно, не так ли?
– Конечно, но зачем прижиматься к нему носом? Тем более когда ты со мной?
– Послушай, Вероника, – сказал я, – да ты отчитываешь меня, будто сварливая жена. Честно говоря, именно такого рода речи прежде всего и толкают мужчин в подобные места. – Я улыбнулся, давая понять, что не сержусь. – А тут появляешься ты с металлическими нотками в голосе. Может показаться, что от чего ушел, к тому и пришел.
Она улыбнулась мне в ответ:
– Пожалуй, ты прав.
– Знаешь, сдается мне, что ты новичок в этом сладком занятии.
– Господи, – сказала она, и улыбка ее стала печальной, – а кто нет?
Не устань я так сильно, может, задержался бы в «Казанове» дольше и даже пошел бы домой с Вероникой. Вместо этого я вручил ей пачку сигарет за то, что она составила мне компанию, и условился встретиться здесь же завтра вечером.
Поздняя ночь – не лучшее время сравнивать Вену с любой другой столицей, за исключением, может, потерянной Атлантиды. Изъеденный молью зонтик остается открытым дольше, чем Вена. После нескольких стаканов Вероника объяснила мне, что австрийцы предпочитают проводить вечера дома, но если уж они решают прокутить всю ночь напролет, то начинают обычно рано – около шести или семи.
И действительно, назад в пансион «Каспиан» я плелся по пустынной улице, хотя было-то всего половина одиннадцатого, в сопровождении собственной тени и звука своих нетвердых шагов.
После наполненного гарью Берлина воздух Вены казался чистым, как песня птицы. Но ночь выдалась холодная, и, продрогнув, хотя был в пальто, я прибавил шагу. Мне не нравилась тишина, и я вспомнил предупреждение доктора Либля о советском пристрастии к ночным похищениям.
Пересекая площадь Героев в направлении Народного парка и находясь уже по ту сторону Кольца города Иосифа, я мысленно то и дело обращался к Иванам. Даже здесь, вдалеке от советского сектора, повсюду можно было заметить убедительные свидетельства их вездесущности. Императорский дворец Габсбургов был одним из многих общественных зданий в этом международно управляемом городе, который заняла Красная Армия. Над главным входом красовалась огромная красная звезда, в центре которой был профиль Сталина, а напротив – гораздо более тусклый профиль Ленина.
Когда я проходил мимо разрушенного Музея истории искусств, я почувствовал, что позади меня кто-то крадется, и этот «кто-то» старается держаться в тени, прячется за кучами булыжника. Я тотчас остановился и огляделся – никого. Вдруг примерно метрах в тридцати от меня, около статуи, от которой остался лишь торс – нечто подобное я как-то видел в морге, – послышался шорох, и несколько камешков скатилось с большой булыжной кучи.
– Вам что, одиноко? – Я выпил более чем достаточно, чтобы без тени смущения задавать подобный идиотский вопрос. Мой голос эхом отразился от стены разрушенного музея. – Если вы в музей, то мы уже закрылись. Бомбы, знаете ли, ужасные штуки. – Ответа не последовало, и я продолжил ерничать: – Если вы шпион, то вам везет. Это новый род занятий, особенно для жителей Вены. Вам не нужно верить мне на слово, мне сказал это один иван.
Все еще посмеиваясь про себя, я повернулся и пошел прочь, не дав себе труда посмотреть, следуют ли за мной, но, переходя через Мария-Хильфер-штрассе, я снова услышал шаги, когда остановился прикурить сигарету.
Любой, кто знает Вену, скажет вам, что я выбрал не самую короткую дорогу к Шкодагассе. Я и сам это знал. Но та моя ипостась, на которую, по-видимому, больше всего повлиял алкоголь, хотела узнать точно, кто за мной следит и почему.
Американский часовой, стоявший возле Штифтсказерне, явно продрог до смерти. Он внимательно следил за мной, пока я проходил мимо по другой стороне улицы, и я подумал, что, возможно, он даже узнал человека, сидевшего у меня на хвосте. Это наверняка его соотечественник из отдела специальных расследований военной полиции, в которой он и сам служит. Возможно, они вместе играли в бейсбол или в какую-нибудь другую игру, которой развлекались американские солдаты, когда не ели и не охотились за женщинами.
Взбираясь по склону широкой улицы, я поглядел налево и сквозь дверной проем увидел узкий проход в несколько ступенек, который, похоже, вел к прилегающей улице. Инстинктивно я нырнул в проход. Возможно, Вена и не могла похвастаться бурной и многообразной ночной жизнью, но она была идеальным местом для пешехода. Человек, ориентирующийся среди лабиринта улиц и руин и помнящий такие удобные переходы, запросто устроил бы даже самому ловкому полицейскому кордону погоню почище, чем Жан Вальжан, подумал я.
Впереди меня кто-то невидимый тоже шел по ступенькам, и, подумав, что мой «хвост» может принять эти шаги за мои, я прижался к стене и затаился в темноте.
Не прошло и минуты, как я услышал приближающийся топот. Потом шаги стихли в начале перехода. Видимо, мой преследователь раздумывал, безопасно или нет идти за мной. Услышав звук шагов другого человека, он решительно двинулся вперед.
Я вышел из тени и с такой силой ударил его в живот, что на мгновение заподозрил, как бы не пришлось нагибаться и собирать костяшки собственных пальцев, и, пока незнакомец лежал на ступеньках, хватая ртом воздух, я сорвал пальто с его плеч и связал ему руки. Пистолета при нем не оказалось, поэтому я выудил его бумажник из нагрудного кармана и достал удостоверение личности.
– "Капитан Джон Белински, – прочитал я вслух, – четыреста тридцатый отряд службы контрразведки Соединенных Штатов". Что такое? Ты – приятель мистера Шилдса?
Мужчина медленно сел.
– Пошел ты, капустник! – сказал он раздраженно.
– Тебе приказали следить за мной? – Я швырнул удостоверение ему на колени и обыскал другие отделения бумажника. – Знаешь, Джонни, попроси-ка лучше другое назначение. Такого рода дела у тебя плохо получаются. Я даже видывал танцующих стриптизеров, которые были не так заметны, как ты.
Ничего интересного в его бумажнике не оказалось: несколько долларов, австрийские шиллинги, билет в кино, почтовые марки, карточка на комнату из отеля Захера и фотография хорошенькой девушки.
– Закончили? – спросил он по-немецки.
Я бросил ему бумажник.
– Миленькая девочка, Джонни, – сказал я. – Ты за ней тоже следил? Может, нужно дать тебе мою фотографию? А на обороте написать адрес, чтобы легче было?
– Я... тебя, капустник...
– Джонни, – сказал я, двинувшись назад к Мария-Хильфер-штрассе, – спорим, ты говоришь это всем девчонкам!
Глава 15
Пихлер лежал под массивной каменной глыбой, словно какой-нибудь архаичный автомеханик из неолита, занятый починкой доисторической каменной оси, крепко зажав орудия своей профессии – молоток и зубило – в запыленных, испачканных кровью руках. Казалось, высекая надпись на черном камне, он на минуту остановился, чтобы перевести дух и разобрать слова, которые как бы выходили из его грудной клетки. Но ни один из каменотесов никогда не работал в таком положении, под таким углом к надписи. И никогда он не сможет вновь вдохнуть воздух, так как человеческая грудь хотя и достаточно крепкая клетка для нежных подвижных зверьков – сердца и легких, но ее ничего не стоит раздавить полированной мраморной глыбой в полтонны весом.
На первый взгляд все было довольно похоже на несчастный случай, но существовал один способ в этом удостовериться. Оставив Пихлера во дворе, там, где его и нашел, я вошел в его контору.
Я мало что помнил из его рассказа о принятой им системе учета. По мне, все эти прелести двойной бухгалтерии нужны не более чем пара старых галош. Но подобно любому, кто занимается собственным бизнесом, каким бы маленьким он ни был, я имел зачаточное представление о тех мелочах, в которых детали одной бухгалтерской книги должны совпадать с деталями другой. И не нужен был Вильям Рандольф Херст, чтобы понять: пихлеровские книги претерпели изменения, но не при помощи каких-нибудь бухгалтерских ухищрений – кто-то просто-напросто вырвал пару страниц. Сам собой напрашивался лишь один вывод: смерть Пихлера была чем угодно, но не несчастным случаем. Интересно, догадался ли его убийца вместе с соответствующими страницами из бухгалтерских книг похитить и набросок надгробного камня доктора Абса? Я вернулся во двор и, внимательно все осмотрев, через несколько минут обнаружил несколько пыльных папок, прислоненных к стене мастерской, находящейся в глубине двора. Я развязал первую папку и стал споро разбирать чертежи, совершенно не горя желанием быть кем-нибудь застигнутым за обыском владения человека, раздавленного насмерть и лежащего сейчас меньше чем в десяти метрах от меня. И, найдя наконец нужный эскиз, я бросил на него лишь беглый взгляд, потом свернул и положил в карман пальто.
В город я вернулся на трамвае и прямо возле конечной остановки зашел в кафе «Шварценберг», что на Кэртнерринг. Я заказал омлет с кофе, а затем расстелил на столе чертеж. Размером он был с развернутую газету, на копии заказа, прикрепленной в правом верхнем углу, четко виднелось имя клиента: Макс Абс. Надпись гласила: "Священной памяти Мартина Альберса, рожденного в 1899 году и убитого 9 апреля 1945 года. От любящей жены Лени и сыновей Манфреда и Рольфа «ГОВОРЮ ВАМ ТАЙНУ: НЕ ВСЕ МЫ УМРЕМ, НО ВСЕ ИЗМЕНИМСЯ. ВДРУГ, ВО МГНОВЕНИЕ ОКА, ПРИ ПОСЛЕДНЕЙ ТРУБЕ, ИБО ВОСТРУБИТ, И МЕРТВЫЕ ВОСКРЕСНУТ НЕТЛЕННЫМИ, А МЫ ИЗМЕНИМСЯ» Первое послание Коринфянам, глава 15:51 – 52.
На заказе Макса Абса был указан его адрес, но кроме факта, что доктор заплатил за памятник под именем человека, который был мертв, – зять, может? – и что памятник стал причиной смерти человека, сделавшего его, я ничего больше не узнал.
Официант, чьи седеющие вьющиеся волосы напоминали нимб, сияющий над лысеющей головой, вернулся с медным подносиком, на котором стояли тарелка с омлетом и стакан воды, по обычаю венских кафе подаваемой к кофе. Он взглянул на чертеж, прежде чем я успел его убрать, чтобы освободить место для подноса, и сказал с сочувственной улыбкой:
– "Благословенны скорбящие, ибо утешены будут".
Я поблагодарил его за подобные мысли, дав щедрые чаевые, и спросил его, откуда можно послать телеграмму, а затем – где находится Берггассе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49