– Вы имеете право на собственное мнение, доктор Либль, и весьма похожи на большинство адвокатов, которых я знаю: даже если ваша сестра послала бы вам приглашение на свою свадьбу, вы бы удовлетворились только в том случае, если бы оно было подписано, заверено печатью, причем в присутствии двух свидетелей. Возможно, будь наш клиент более общительным...
– По-вашему, он что-то утаивает? Ах да, вы говорили то же самое вчера по телефону, но, не совсем понимая, что вы имели в виду, я не чувствовал себя вправе воспользоваться... – он помедлил немного, размышляя, уместно или нет употребить это слово, но решил, что уместно, – горем герра Беккера, чтобы делать такое заявление.
– Очень чутко с вашей стороны. Но, возможно, эта фотография встряхнет его память.
– Я очень на это надеюсь. И быть может, он острее осознает тяжесть своей утраты и как-то проявит горе.
– Такого рода чувство вполне в духе венцев.
Но, увидев Беккера, я подумал: «Похоже, его мало что трогает». После того как пачка сигарет убедила охранника оставить нас втроем в комнате для допросов, я попытался выяснить причину.
– Мне очень жаль Тродл, – посочувствовал я, – такая милая девушка. – Он кивнул безо всякого выражения, будто выслушивал какое-нибудь правило судебной процедуры в изложении Либля. – Однако ты, кажется, ее гибелью не очень расстроен.
– Я отношусь к этому самым лучшим образом, какой знаю, – тихо сказал он. – Что я могу сделать? Скорее всего, они даже не позволят мне присутствовать на ее похоронах. Что, ты думаешь, я могу чувствовать?
Я повернулся к Либлю и попросил его покинуть комнату на минутку.
– Мне хотелось бы кое-что сказать герру Беккеру лично.
Либль вопросительно посмотрел на Беккера, тот коротко ему кивнул. Ни один из нас не произнес ни слова, пока за адвокатом не закрылась тяжелая дверь.
– Выкладывай, Берни, – сказал Беккер, чуть ли не зевая при этом. – Что у тебя на уме?
– Твой дружок из Организации – вот кто убил Тродл, – сказал я, внимательно высматривая на его длинном лице хоть какое-нибудь проявление эмоций. Я не был уверен в правильности этого предположения, но мне очень хотелось узнать, что может заставить его раскрыться. Но этого не случилось. – Они и мне поручали ее убить.
– Итак, – сказал он, сузив глаза, – ты в Организации. – В его интонации сквозила осторожность. – Когда это случилось?
– Твой приятель Кениг завербовал меня.
Казалось, его лицо немного расслабилось.
– Ну, я знал: это лишь дело времени. Если быть честным, то я совсем не был уверен, что ты не состоял в ней, когда приехал в Вену. С твоим прошлым ты как раз человек, которого они не задумываясь завербуют. Если ты уже там, то, похоже, очень постарался. Я восхищен. Так значит, Кениг распорядился, чтобы ты убил Тродл?
– Он сказал, что она – шпионка МВД, и показал мне фотографию, где она разговаривает с полковником Порошиным.
Беккер печально улыбнулся.
– Она не была шпионкой, – сказал он, качая головой, – как, впрочем, и моей подружкой. Она была девушкой Порошина. А невестой моей называлась для того, чтобы я мог поддерживать связь с Порошиным, пока нахожусь в тюрьме. Либль об этом ничего не знает. Порошин сказал, что тебе совсем не хотелось ехать в Вену и у тебя, по всей видимости, не очень-то хорошее мнение обо мне. Он даже сомневался, останешься ли ты надолго, когда приедешь. Поэтому он попросил Тродл немного с тобой поработать, убедить тебя, что на воле есть женщина, которая любит меня, нуждается во мне. Он тонкий знаток характеров, Берни. Ну же, признайся, ведь она отчасти стала причиной того, что ты зацепился за мой случай. Ты наверняка решил: мать и ребенок заслуживают оправдания, даже если его не заслуживаю я.
Теперь Беккер наблюдал за мной, ожидая какой-нибудь реакций. Довольно странно, но я совсем не сердился, видимо, привык узнавать, что каждый раз владею лишь половиной правды.
– Так, я полагаю, она даже и медсестрой не была?
– О, вот медсестрой она как раз и была на самом деле. И воровала пенициллин, а я продавал его на черном рынке. Я и познакомил ее с Порошиным. – Он пожал плечами. – Долгое время я ничего не знал об их отношениях, но, узнав, не удивился. Тродл нравилось хорошо проводить время, как, кстати, и большинству женщин в этом городе Мы с ней некоторое время даже были любовниками, но подобные романы в Вене весьма скоротечны.
– Твоя жена сказала, что ты будто бы достал Порошину пенициллин от триппера? Это правда?
– Я действительно доставал ему пенициллин, но не для него самого, а для сына. Мальчик страдал воспалением спинного мозга. Это тяжелая болезнь, а у него на родине антибиотики – большой дефицит. В Советском Союзе не хватает всего, кроме власти.
Потом Порошин оказал мне одну-две услуги. Помог с документами, устроил сигаретную концессию и еще кое-что в том же духе. Мы почти подружились. И когда люди из Организации стали вербовать меня, я ему все рассказал. А почему бы и нет? Я считал, что Кениг и его дружки – свора пауков, но мне нравилось зарабатывать на них деньги, и, откровенно говоря, я выполнял для Организации только случайные курьерские поручения в Берлине. Порошин же очень хотел, чтобы я с ними сблизился, и, когда он предложил мне кучу денег, я согласился попробовать. Но они в организации до абсурда подозрительны, Берни. Стоило мне проявить чуть больший интерес к работе на них, они тут же настояли, чтобы я подвергся допросу о моей службе в СС и о заключении в советском лагере для военнопленных. Их очень беспокоило, с чего это меня освободили. Они сразу ничего не сказали, но после всего случившегося мне стало ясно: решив, что мне нельзя доверять, они убрали меня.
Беккер закурил и откинулся на жесткую спинку стула.
– Почему ты не рассказал этого полиции?
Он засмеялся:
– Думаешь, не рассказал? Когда я говорил им об Организации, эти тупые ублюдки решили, что речь идет о «Подпольных оборотнях». Ну, знаешь, эта чушь о нацистской террористической группе.
– Так вот откуда у Шилдса появилась эта идея!
– Шилдс? – фыркнул Беккер. – Да он форменный идиот!
– Ну хорошо, а мне-то ты почему не рассказал об Организации?
– Берни, я не был уверен, что они тебя не завербовали раньше, в Берлине. Экс-Крипо, экс-Абвер, – ты был именно тем, кто им нужен. А расскажи я тебе обо всем, если бы ты не состоял в Организации, то ты, возможно, стал бы ходить по Вене и задавать вопросы. Где гарантии, что все бы не кончилось твоей смертью, как случилось с двумя моими деловыми партнерами? А так ты в любом случае оставался только обыкновенным детективом, которого я знал и которому доверял. Понимаешь?
Я утвердительно хмыкнул и достал свои собственные сигареты.
– Тем не менее ты должен был мне все рассказать.
– Возможно. – Он жадно затянулся сигаретой. – Послушай, Берни. Мое первоначальное предложение все еще в силе. Тридцать тысяч долларов, если ты вытянешь меня из этой ямы, поэтому...
– Вот что, – сказал я, прерывая его, и извлек фотографию Мюллера – маленькую, размером с паспортную. – Ты его узнаешь?
– Нет, но эту фотографию я видел раньше, Берни. По-моему, Тродл показывала ее мне до того, как ты приехал в Вену.
– Да? Она не говорила, как на нее наткнулась?
– Думаю, через Порошина. – Он посмотрел на фотографию внимательнее. – Петлицы с дубовыми листьями, серебряная тесьма на плечах. По виду – бригадефюрер СС. Кто этот человек?
– Генрих Мюллер.
– Гестаповский Мюллер?
– Официально он мертв, поэтому постарайся до поры до времени об этом помалкивать, но я объединился с американским агентом из комиссии по военным преступлениям, который интересуется делом Линдена. Он работал с ним в одном отделе. Пистолет, из которого застрелили Линдена, принадлежал Мюллеру, и из него был убит еще один человек. Его предположительно считают Мюллером. Таким образом настоящий Мюллер, возможно, остался жив. Естественно, люди из комиссии по военным преступлениям очень хотят любой ценой добраться до него. И это их желание в данный момент крепко держит тебя здесь.
– Я бы не возражал, если бы только крепко держало, но местечко, которое у них на уме, имеет крюки и петли. Ты не против объяснить конкретнее, что это значит?
– Это значит, что они не собираются предпринять какие-либо действия, способные спугнуть Мюллера из Вены.
– Предположив, что он здесь.
– Правильно. И так как это разведывательная операция, они не собираются привлекать к ней военную полицию. Стоит сейчас снять с тебя обвинения, и в Организации тотчас насторожатся, как бы расследование не началось снова.
– Так что же остается мне, Господи Боже?
– Этот американский агент, с которым я работаю, обещал мне отпустить тебя, если мы сможем на твое место посадить Мюллера, попытаемся выманить его.
– А до этого процессу позволят продолжаться. Может быть, и приговор тоже будет вынесен для пущей убедительности?
– Что-то вроде этого.
– И ты просишь меня пока ничего не говорить.
– А что ты можешь сказать? Что Линден, возможно, убит человеком, который вот уже три года, как мертв?
– Это так. – Беккер отшвырнул сигарету в угол комнаты. – Чертовски жестоко.
– Ты что, хочешь снять с головы берет? Послушай, они знают, что ты вытворял в Минске, а потому и не настолько щепетильны, чтобы не играть твоей жизнью. Честно говоря, им все равно, будешь ты висеть или нет. Это твой единственный шанс, так и знай.
Беккер угрюмо кивнул:
– Хорошо.
Я уже встал, чтобы уйти, но меня остановила внезапная мысль.
– Интересно, – спросил я, – почему тебя освободили из советского лагеря для военнопленных?
– Ты был в плену и знаешь, что происходило с теми, кто служил в СС.
– Так почему, я спрашиваю.
Мгновение он колебался. Потом сказал:
– Со мной вместе сидел человек, которого собирались освободить. Он был очень болен и скоро бы умер. Зачем его репатриировать? – Беккер пожал плечами и посмотрел мне прямо в глаза. – Поэтому я задушил его. Наглотался камфары – кстати, чуть себя не убил – и занял его место. – Он пристально смотрел на меня. – Я отчаялся, Берни. Ты же помнишь, как лихо там было.
– Да, помню, – сказал я, стараясь скрыть свое отвращение, и не смог. – Но знаешь, расскажи ты мне все это раньше – с удовольствием дал бы им тебя повесить.
Я взялся за дверную ручку.
– Еще есть время. Что же ты?
Скажи я ему правду, Беккер вряд ли бы понял. Он, возможно, подумал бы, что метафизика – это нечто используемое для производства дешевого пенициллина на потребу черного рынка. Поэтому я покачал головой и сказал:
– Считай, я заключил кое с кем сделку.
Глава 30
Я встретился с Кенигом в кафе «Шперл» на Гумпендорферштрассе, которая находилась во французском секторе, но близко к Кольцу. Это было большое мрачное заведение в новом стиле, с многочисленными зеркалами, от которых светлее не становилось, и несколькими бильярдными столами в полразмера. Каждый из них был освещен лампой, свисавшей с пожелтевшего потолка на медном креплении, которое выглядело, как будто его сняли со старой подводной лодки.
Терьер Кенига смиренно восседал недалеко от хозяина, наблюдая за его одинокой, но глубокомысленной игрой. Я заказал кофе и приблизился к столу.
Он тщательно примерился к шару, а затем принялся натирать конец кия мелом, молчаливо приветствуя мое появление кивком.
– Моцарт особенно любил эту игру, – сказал он, опуская глаза на сукно. – Он, без сомнения, находил ее подходящим воспроизведением четкого динамизма своего интеллекта.
Он глянул на шар, точно прицеливающийся снайпер, и после долгой паузы ударил белым шаром в первый красный, а тот в свою очередь – в другой. Этот второй красный шар прокатился вдоль всего стола, закачался на краю лузы и, вызвав тихий шепот удовлетворения у игрока, так как более изящного проявления законов тяготения и движения не существует, бесшумно скользнул, скрывшись из виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49