Не разгибаясь, я прижал свой нос к щели между полом и дверью. От проникающего из квартиры воздуха перехватило горло и легкие. Я быстро отвернулся от двери, и с кашлем половина содержимого моего желудка выплеснулась на нижний марш лестницы. Отдышавшись, я выпрямился и помотал головой, пытаясь прийти в себя. Трудно представить, чтобы кто-нибудь мог жить в квартире с таким воздухом. Я поглядел вниз – никого – и, отступив от двери, с силой ударил по замку здоровой ногой, но дверь даже не шелохнулась. Я еще раз оглянулся на лестничную клетку, чтобы посмотреть, привлек ли кого-либо поднятый мною шум, и, никого не обнаружив, ударил снова.
Дверь со стуком открылась, и ужасный ядовитый запах хлынул на меня с такой силой, что я пошатнулся и чуть было не покатился вниз по лестнице. Прикрыв нос и рот лацканом пальто, я ринулся в темную квартиру, с трудом ориентируясь среди неясных контуров, подошел к окну, раздвинул тяжелые бархатные портьеры и распахнул створки рамы.
От мерзкого запаха у меня выступили слезы на глазах, и я глубоко вдохнул свежий воздух. Дети, возвращавшиеся из школы домой, помахали мне, и я слабо ответил на их приветствие.
Дождавшись, пока сквозняк немного проветрит комнату, я нырнул в глубь квартиры в поисках сам не знаю чего. По моему мнению, вещество с таким запахом могло предназначаться для борьбы с паразитами размерами не менее чем слон.
Возле двери в спальню я споткнулся о какой-то предмет на полу. Это оказался дешевый жестяной поднос, каких много в кафе или барах.
По выражению лиц супругов Дрекслер, лежавших бок о бок на постели, можно было подумать, что они все еще спят. Я откинул стеганое одеяло и расстегнул пижаму господина Дрекслера, обнажив сильно вздувшийся живот с выступившими венами и волдырями, похожий на сыр с синими прожилками. Я слегка надавил на него пальцем – твердый. Я знал, если нажать сильнее, то раздастся треск выходящих из трупа газов, свидетельствующий о разложении внутренних органов. По-видимому, смерть супругов наступила как минимум неделю назад.
Я снова накрыл их одеялом и вернулся в гостиную. Какое-то время я беспомощно разглядывал книги и бумаги, лежавшие на столе, бессмысленно пытаясь отыскать какие-то улики, но все еще не мог отделаться от неуловимого чувства безысходности и понял, что лишь понапрасну теряю время.
Выйдя на улицу, под перламутрового цвета небо, я направился в сторону станции городской железной дороги, когда мой взгляд наткнулся на любопытный предмет. На улицах Берлина до сих пор валялось полным-полно ненужного военного снаряжения, и я не обратил бы на него внимания, если бы не знал причины смерти Дрекслеров. На груде булыжников в сточной канаве лежал противогаз. Я потянул его за резиновый ремень, и мне под ноги скатилась пустая жестяная банка. В один миг размытые контуры сценария убийства обрели реальные образы и краски. Я отбросил противогаз и опустился на корточки, чтобы прочесть надпись на ржавой металлической поверхности банки: «Циклон-Б. Отравляющий газ. Опасен для жизни! Хранить в сухом прохладном месте! Защищать от солнца и огня. Использовать с предельной осторожностью».
Я мысленно представил себе человека, стоящего под дверью квартиры Дрекслеров. Поздняя ночь. Нервничая, он наполовину выкуривает пару сигарет, затем надевает противогаз и поправляет ремешки, чтобы удостовериться, плотно ли он прилегает к телу. Убедившись, что все в порядке, человек открывает банку с кристаллической синильной кислотой, которая при контакте с воздухом сразу же превращается в жидкость. Он опрокидывает содержимое банки на взятый с собой поднос и быстро просовывает его под дверь квартиры Дрекслеров. Супруги мирно посапывали во сне, постепенно теряя сознание, когда газ «Циклон-Б», впервые испытанный на человеке в концентрационных лагерях, начал блокировать поступление кислорода в кровь. Преступник счел маловероятным, что Дрекслеры оставят открытым окно в такую погоду, но наверняка он на всякий случай подложил что-нибудь под дверь – пальто или одеяло, – чтобы препятствовать поступлению свежего воздуха в квартиру и предохранить от смерти кого-либо еще в доме. Даже небольшая доза этого газа считается смертельной. Пятнадцать – двадцать минут спустя, когда кристаллы полностью растворились, убийца, весьма довольный, что газ сделал свое тихое смертельное дело и что еще двое евреев – не важно, по какой причине, – присоединились к шести миллионам своих погибших соплеменников, поднял пальто, снял противогаз, подобрал пустую банку (поднос, оставшийся в квартире, его не волновал, потому что на нем не осталось следов: он наверняка надел перчатки, чтобы управляться с газом «Циклон-Б») и ушел в ночь.
Оставалось только изумляться простоте содеянного.
Глава 9
Где-то в заснеженной темноте вверх по улице прогрохотал джип. Я вытер рукавом запотевшее окно и увидел отражение знакомого мне лица.
– Господин Гюнтер, – произнес мужчина, когда я обернулся. – Я так и подумал, что это вы.
Тонкий слой снега запорошил ему волосы, и его квадратной формы голова с торчащими, совершенно круглыми ушами напоминала ведерко для льда.
– Бог мой, Нойман! – воскликнул я. – Я был абсолютно уверен, что ты погиб.
Он стряхнул с головы снег и снял пальто.
– Не возражаете, если я присоединюсь к вам? Моя девушка еще не пришла.
– С каких это пор у тебя появилась подружка, Нойман? В конце концов, за одну ты уже поплатился.
Он нервно дернулся.
– Послушайте, если вы собираетесь...
– Успокойся, – примирительно сказал я. – Садись. – Я махнул официанту. – Что ты будешь?
– Благодарю, только пиво. – Он сел и стал критически разглядывать меня прищуренными глазами. – Вы почти не изменились, господин Гюнтер. Немного постарели, слегка поседели и довольно сильно похудели – но все такой же.
– Я особенно не задумываюсь, что из себя представляю, но если ты полагаешь, что я хоть чуть изменился... – сказал я многозначительно, – то знай: все, сейчас тобой сказанное, почти слово в слово совпадает с описанием восьмилетней давности.
– Неужели прошло столько лет с тех пор, как мы в последний раз виделись?
– Да, с начала Второй мировой войны. А ты все еще подслушиваешь через замочную скважину?
– Господин Гюнтер, да вы ничего не знаете? – фыркнул он. – Я теперь тюремный надзиратель в Тегеле.
– Ушам своим не верю. Ты же бесчестен, как ворованное кресло-качалка.
– Ей-богу, господин Гюнтер, сущая правда. Янки доверили мне охранять нацистских военных преступников.
– И ты, уж надо думать, вовсю стараешься?
Наш разговор прервал официант.
– Вот ваше пиво, – сказал он, ставя кружку перед Нойманом.
Я начал было говорить, но американцы за соседним столиком разразились громким смехом. Затем один из них – сержант – сказал что-то еще, и теперь захохотал уже и Нойман.
– Он утверждает, что не верит в братские связи с нами, – объяснил Нойман. – Говорит, мол, не хочу я относиться к хорошенькой фрейлейн как к собственному брату.
Я с улыбкой оглянулся на американцев.
– Нойман, а говорить по-английски ты выучился, работая в Тегеле?
– Конечно. Я и еще много чему научился.
– Ну, скажем, информатором ты и прежде был хорошим.
– К примеру, – начал он, понизив голос, – я слышал, что Советы остановили на границе британский военный поезд и отцепили два вагона с немецкими пассажирами. Якобы это месть за образование Бизонии. – Под Бизонией он подразумевал объединение британской и американской зон Германии. Нойман отхлебнул немного пива и пожал плечами. – Не исключено, что начнется еще одна война.
– Очень сомневаюсь, – ответил я. – Животы надорвут.
– Не знаю, может быть.
Он отставил кружку, достал коробку с нюхательным табаком, который предложил мне. Я отрицательно покачал головой и скривился, наблюдая за тем, как он взял щепотку и заложил ее в ноздрю.
– Вы участвовали в боевых действиях во время войны?
– Ну, Нойман, тебе ли не знать... Кто же задает такие вопросы в наши дни? Или ты хочешь, чтобы я спросил, как ты достал денацификационное удостоверение?
– Смею вас уверить, что я получил его вполне законно. – Он вынул из бумажника и развернул листок. – Я никогда ни в чем предосудительном не участвовал. Вот здесь так и сказано: «Свободен от нацистской заразы», и я горжусь этим. Я даже в армии не был.
– Только потому, что тебя не призывали.
– Я свободен от нацистской заразы, – зло повторил он.
– Должно быть, это единственная из всех существующих зараз, которой у тебя никогда не было.
– Кстати, а что вы здесь делаете? – усмехнулся он в ответ.
– Время от времени захожу сюда отдохнуть.
– Но я ни разу вас здесь не видел, хотя частенько наведываюсь в это заведение.
– Довольно уютное местечко, не правда ли? Вот только не пойму, неужели твое жалованье тюремщика так велико, что позволяет развлекаться в подобных местах?
Нойман уклончиво пожал плечами.
– Наверняка ты выполняешь чьи-то поручения, – предположил я.
– Как и вы, не так ли? – Он едко улыбнулся. – Держу пари, что вы здесь по делам.
– Возможно.
– Могу помочь.
– Ну что ж, не откажусь. – Я вынул свой бумажник и показал ему пятидолларовый банкнот. – Ты слышал что-нибудь о человеке по имени Эдди Холл? Он иногда приходил сюда. Занимается рекламным бизнесом. Его фирма называется «Рекло и Вербе Централе».
Нойман сглотнул и уныло уставился на банкнот.
– Нет, – сказал он огорченно. – Я не знаю его, но могу кое-кого расспросить. Бармен – мои друг. Он мог бы...
– Я уже его спрашивал. Парень не из разговорчивых, но, похоже, он тоже не знает Холла.
– Эта рекламная контора, как, вы сказали, она называется?
– "Рекло и Вербе Централе". Находится на Вильмерсдорферштрассе. Я наведался туда сегодня днем, и мне сказали, что господин Эдди Холл отправился по делам в центральный офис фирмы в Пуллахе.
– Ну, значит, он там. В Пуллахе.
– Но я никогда не слышал о такой фирме и не могу себе представить, чтоб в Пуллахе были какие-либо компании.
– Может, вы ошибаетесь?
– Что ж, – сказал я. – Теперь моя очередь удивляться.
Нойман улыбнулся и кивнул на пять долларов, которые я стал засовывать назад в бумажник.
– За эти деньги я мог бы рассказать вам все, что знаю об этом месте.
– Ну выкладывай.
Он кивнул, и я бросил ему через стол банкнот.
– Это уже лучше. Пуллах – небольшой городишко под Мюнхеном. Там располагается штаб почтового цензурного ведомства армии США. Кстати, почта всех военнослужащих в Тегеле проходит через него.
– И это все?
– А что бы вы еще хотели знать? Среднее годовое количество осадков?
– Ну ладно. Не думаю, что все изложенное тобой мне о чем-нибудь говорит, но в любом случае спасибо.
– Может, сообщить вам, если этот Эдди Холл вдруг появится здесь?
– А почему бы и нет? Завтра я отбываю в Вену. Когда доберусь, пошлю тебе телеграмму с адресом, где остановлюсь, на тот случай, если ты что-то разузнаешь. Расчет – после получения информации.
– Мой Бог! Вот бы туда поехать. Знали бы вы, как я люблю Вену.
– Ты никогда не производил на меня впечатление космополита, Нойман.
– Я полагаю, вас не затруднит передать письма нескольким австрийцам в Вене.
– Что? Стать почтальоном для нацистских военных преступников? Нет уж, уволь.
Допив пиво, я взглянул на часы.
– Ты думаешь, она придет, твоя девушка?
Я встал, собираясь уйти.
– А который час? – спросил он, нахмурив брови.
Я показал ему циферблат «Ролекса» на моем запястье. Часы я уже почти решил не продавать. Нойман поморщился, рассмотрев, который час.
– Похоже, девушка над тобой посмеялась.
Он печально покачал головой.
– Да, видимо, она уже не придет. Ах, эти женщины...
Я дал ему сигарету.
– В наши дни единственная женщина, которой можно доверять, – это чужая жена.
– Да, прогнивший мир, господин Гюнтер.
– Не говори о нашем разговоре никому, договорились?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49