Теперь же, превращенный в руины, он удивительным образом оставался открытым для гостей, а в связи с тем, что располагался он в советском секторе, пятнадцать его номеров обычно занимали русские офицеры. Маленький ресторан в цокольном этаже не только выжил, но и процветал. И все потому, что его посещали исключительно немцы, расплачиваясь продовольственными карточками за завтрак или ужин без боязни быть вышвырнутыми из-за стола при появлении более состоятельных американцев или британцев, что частенько случалось в большинстве других ресторанов Берлина.
Весьма экзотический вход в «Адлон» располагался среди груды булыжников на Вильгельмштрассе, неподалеку от бункера фюрера, где Гитлер встретил свою смерть и который теперь запросто можно было посетить, вручив пару сигарет одному из полицейских, призванных отгонять людей от него. И никто не усматривал ничего странного в том, что после окончания войны все берлинские полицейские разжирели, словно преуспевающие купцы.
Я пообедал чечевичным супом, «гамбургером» из репы и консервированными фруктами, попутно обдумывая дело Беккера, расплатился купонами и подошел к стойке для регистрации постояльцев отеля, чтобы позвонить.
На мой звонок в Советском военном представительстве в Карлсхорсте ответили довольно быстро, но, казалось, прошла вечность, пока меня соединили с полковником Порошиным. Не помогло и то, что я говорил по-русски, дабы ускорить его вызов; единственное, чего я этим добился, – это подозрительный взгляд местного швейцара. Наконец мне ответил Порошин, судя по голосу, искренне довольный тем, что я изменил решение. Мы условились, что через пятнадцать минут на Унтер-ден-Линден, около портрета Сталина, меня будет ждать штабной автомобиль.
Полдень выдался влажным, и я, постояв минут десять в дверях «Ад-лона», возле узенькой служебной лестницы, неторопливо направился вверх по Вильгельмштрассе. Оставив за спиной Бранденбургские ворота, я подошел к огромному портрету товарища Председателя, установленному в центре улицы. По обе стороны портрета расположились два плаката поменьше с изображением серпа и молота.
Поджидая машину, я не мог отделаться от ощущения, что Сталин пристально смотрит на меня, по-видимому, этот эффект был преднамеренно задуман художником. Глаза на портрете были глубокими, черными и колючими, а под тараканьими усами скрывалась тяжелая, как вечная мерзлота, улыбка. Меня всегда удивляло, что находились люди, которые относились к этому кровожадному монстру, как к дядюшке Джо; мне он казался таким же добродушным, как царь Ирод.
Подъехал автомобиль Порошина, звук его мотора утонул в гуле пролетавшей над городом эскадрильи истребителей Як-3. Сидя в машине, я беспомощно озирался на заднем сиденье, а широкоплечий водитель с татарским лицом жал акселератор «БМВ» и на большой скорости гнал автомобиль в восточном направлении, к Александр-плац, затем к Франкфуртералле и Карлсхорсту.
– Я всегда полагал, что немецким гражданским лицам запрещено ездить в штабных автомобилях, – сказал я водителю по-русски.
– Верно, – ответил он, – полковник предупредил, что, если нас остановят, мне придется выдать вас за арестованного.
Татарин громко захохотал, заметив в моих глазах неподдельный страх, а мне осталось одно утешение: пока мы мчимся с такой бешеной скоростью, нас остановит только противотанковое орудие.
Через несколько минут мы приехали в Карлсхорст.
Поселок из нескольких десятков вилл со скаковым кругом, Карлсхорст, прозванный «маленьким Кремлем», был теперь полностью изолированной русской территорией, на которую немцы могли попасть только по специальному разрешению. Или, как я, под защитой флажка на капоте автомобиля Порошина. Мы миновали несколько контрольно-пропускных пунктов и наконец остановились перед старинным зданием госпиталя Святого Антония на Цеппелинштрассе, где теперь размещалась Советская военная администрация Берлина. Автомобиль затормозил и остановился в тени постамента высотой метров пять, увенчанного огромной красной советской звездой. Водитель Порошина вышел из машины, щеголевато открыл мне дверцу и, не обращая внимания на караульных, проводил меня вверх по лестнице к парадной двери. На мгновение я замешкался в дверях, осматривая блестящие новенькие автомобили и мотоциклы марки «БМВ».
– Здесь кто-то продает автомобили? – поинтересовался я.
– Они с завода «БМВ» в Айзенахе, – гордо сказал мой водитель. – Теперь уже русского.
С тягостными мыслями по этому поводу я и остался дожидаться в приемной, пропахшей карболкой. Самым выдающимся украшением комнаты был портрет Сталина с лозунгом внизу, который гласил: «Сталин – мудрый учитель и защитник трудового народа». Даже Ленин на картине, значительно меньших размеров, чем портрет мудреца, судя по выражению его лица, казалось, был озадачен этим высокопарным высказыванием.
Я увидел два портрета тех же самых известных персонажей и на стене кабинета Порошина, расположенного на верхнем этаже здания представительства. Тщательно отглаженный оливково-коричневый китель молодого полковника висел за стеклянной дверью шкафа, а сам он был одет в черкеску, подпоясанную черным кушаком. Что касается чистоты его мягких хромовых сапог, то он сошел бы в них за студента Московского университета. Он оставил свой бокал и вышел из-за стола, когда татарин ввел меня в его кабинет.
– Садитесь, пожалуйста, господин Гюнтер, – сказал он, указывая на деревянный венский стул. Татарин ждал, когда его отпустят. Порошин наполнил свой бокал и поднес мне для экспертизы.
– Не хотите ли немного овальтина, господин Гюнтер?
– Овальтина? Нет, спасибо, я ненавижу лекарства.
– Неужели? – В его голосе звучало удивление. – А мне он нравится.
– По-моему, еще слишком рано отправляться спать, не правда ли?
Порошин продолжал с улыбкой:
– Может, вы предпочитаете немного водки? – Он открыл ящик стола, вынул бутылку, затем стакан и поставил их передо мной на стол.
Я налил себе полный стакан. Краем глаза я увидел, как татарин с вожделением взглянул на мой стакан и сглотнул. Порошин тоже это заметил. Он наполнил другой стакан и поставил его на картотечный шкаф – прямо над головой солдата.
– Это казачье отродье нужно дрессировать, как собак, – объяснил он. – Для них пьянство – почти религиозный обряд. Не так ли, Ерошка?
– Так точно, – тупо произнес тот.
– На днях он устроил погром в баре, оскорбил официантку, ударил сержанта. Я бы за это его расстрелял. А может, это сделать сейчас, а, Ерошка? Как только ты дотронешься до этого стакана без разрешения. Ты понял?
– Так точно.
Порошин достал большой тяжелый револьвер и положил его на стол, тем самым подчеркивая серьезность своего намерения. Затем снова сел.
– Думаю, вы довольно хорошо осведомлены об армейской дисциплине, господин Гюнтер. Где, вы говорили, служили во время войны?
– Я не говорил об этом.
Он откинулся на спинку стула и положил обутые в сапоги ноги на край стола. Водка в моем стакане задрожала и перелилась через край, когда он задел книгу для записей.
– Ах да, действительно не говорили. Но могу себе представить, что с вашей квалификацией вы, должно быть, служили в органах разведки.
– Какую квалификацию вы имеете в виду?
– Бросьте, уж очень вы скромный. Хорошо говорите по-русски, работали в криминальной полиции. Как сказал адвокат Эмиля, вы вместе с Беккером работали в Берлинской комиссии по расследованию убийств, причем вы были комиссаром. Это довольно высокий пост, не так ли?
Я сделал изрядный глоток водки и постарался сохранить спокойствие, ведь подспудно ожидал чего-либо в этом роде.
– Я служил рядовым солдатом и даже не состоял в партии.
– Как теперь выясняется, членами партии были считанные единицы. Удивительно, не правда ли? – Он улыбнулся и приветственно поднял указательный палец. – Оставайтесь таким же скромным, если вам это нравится, господин Гюнтер, но я наведу о вас справки, запомните мои слова, причем исключительно ради собственного любопытства.
– Иногда любопытство похоже на Ерошкину жажду, – сказал я, – лучше оставить его неудовлетворенным. За исключением бескорыстного интеллектуального любопытства, которым обладают лишь философы. Ответы, знаете ли, иногда разочаровывают. – Я допил водку и поставил стакан на книгу записей рядом с его сапогами. – Но я пришел сюда без шифра в носках и лишь для того, чтобы поговорить об изложенном вами деле, полковник. Не лучше ли угостить меня сигаретой из тех, которые вы курили утром, и удовлетворить мое любопытство, сообщив по крайней мере один или два факта по этому делу?
Порошин наклонился вперед и стукнул о стол открытым серебряным портсигаром.
– Угощайтесь, – сказал он.
Я взял сигарету и прикурил от причудливой серебряной зажигалки, отлитой в виде артиллерийского орудия, затем осмотрел ее критически, будто оценщик из ломбарда. Порошин раздражал меня, хотелось как-то отыграться на нем.
– Хорошая добыча, – сказал я. – Это немецкое полевое орудие. Вы купили эту вещицу или никого не оказалось дома, когда вы позвонили в дверь?
Порошин прикрыл глаза, фыркнул, затем встал и направился к окну. Он открыл раму и расстегнул ширинку.
– Одни неприятности с этим овальтином, – сказал он, по-видимому ничуть не смущенный моей попыткой оскорбить его, – и мочегонит же, скажу я вам. – Начав мочиться, он оглянулся через плечо на татарина, который так и стоял перед шкафом со стаканом водки на нем. – Пей и убирайся, свинья.
Солдат, не раздумывая, одним глотком опустошил стакан и быстро вышел из кабинета, закрыв за собой дверь.
– Если бы вы видели, в каком виде такая деревенщина, как он, оставляет после себя туалет, поняли бы, почему я предпочитаю мочиться в окно, – объяснил Порошин, застегиваясь. Он закрыл раму и вернулся на свое место. Его сапоги опять оказались на столе. – Мои русские парни временами делают жизнь в этом секторе несносной. Благодарю Бога за таких людей, как Эмиль. Он умеет развлечь при случае, и к тому же очень состоятельный. Он мог достать практически все. Забыл, как называют таких типов на черном рынке?
– Оборотистые Хайни.
– Да, так. Если хотелось развлечься, Эмиль тотчас все организовывал. – Он засмеялся своим воспоминаниям, что меня здорово покоробило. – Я никогда не встречал мужчины, у которого было столько знакомых девушек. Конечно, все они проститутки, впрочем, это не слишком серьезное преступление в наши дни, не так ли? Зато какие красотки, скажу я вам!
– Это красотки его любят.
– Эмиль был также весьма изобретательным, переправляя товар через границу. Вы называете ее зеленым кордоном, не так ли?
Я кивнул:
– Да, если вы имеете в виду леса.
– Ловкий контрабандист и зарабатывал большие деньги. Пока он не вляпался в эту историю, прекрасно жил в Вене: большой дом, шикарный автомобиль и хорошенькая подруга.
– Вы когда-нибудь пользовались его услугами? Я имею в виду не красоток.
Порошин повторил:
– Эмиль мог достать все.
– Его услуги включали поставку информации?
Он пожал плечами:
– Время от времени. Но Эмиль делал все исключительно ради денег. Сомневаюсь, что он не занимался тем же самым в пользу американцев. Однако в этом случае он получал работу от австрийца по имени Кениг, который занимался рекламным бизнесом. Его компания называлась «Рекло и Вербе Централе», он имел офисы здесь, в Берлине, и в Вене. Кенигу было нужно, чтобы Эмиль регулярно брал образцы товаров из офиса в Вене и перевозил их в Берлин. Как он говорил, эта работа слишком важная, чтобы доверить ее почте или курьеру. Сам же Кениг ездить не решался, так как, по его словам, боялся денацификации. Эмиль, конечно, подозревал: посылки содержат кое-что еще помимо рекламируемых товаров, но оплата была достаточно хорошей, чтобы не задавать вопросов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Весьма экзотический вход в «Адлон» располагался среди груды булыжников на Вильгельмштрассе, неподалеку от бункера фюрера, где Гитлер встретил свою смерть и который теперь запросто можно было посетить, вручив пару сигарет одному из полицейских, призванных отгонять людей от него. И никто не усматривал ничего странного в том, что после окончания войны все берлинские полицейские разжирели, словно преуспевающие купцы.
Я пообедал чечевичным супом, «гамбургером» из репы и консервированными фруктами, попутно обдумывая дело Беккера, расплатился купонами и подошел к стойке для регистрации постояльцев отеля, чтобы позвонить.
На мой звонок в Советском военном представительстве в Карлсхорсте ответили довольно быстро, но, казалось, прошла вечность, пока меня соединили с полковником Порошиным. Не помогло и то, что я говорил по-русски, дабы ускорить его вызов; единственное, чего я этим добился, – это подозрительный взгляд местного швейцара. Наконец мне ответил Порошин, судя по голосу, искренне довольный тем, что я изменил решение. Мы условились, что через пятнадцать минут на Унтер-ден-Линден, около портрета Сталина, меня будет ждать штабной автомобиль.
Полдень выдался влажным, и я, постояв минут десять в дверях «Ад-лона», возле узенькой служебной лестницы, неторопливо направился вверх по Вильгельмштрассе. Оставив за спиной Бранденбургские ворота, я подошел к огромному портрету товарища Председателя, установленному в центре улицы. По обе стороны портрета расположились два плаката поменьше с изображением серпа и молота.
Поджидая машину, я не мог отделаться от ощущения, что Сталин пристально смотрит на меня, по-видимому, этот эффект был преднамеренно задуман художником. Глаза на портрете были глубокими, черными и колючими, а под тараканьими усами скрывалась тяжелая, как вечная мерзлота, улыбка. Меня всегда удивляло, что находились люди, которые относились к этому кровожадному монстру, как к дядюшке Джо; мне он казался таким же добродушным, как царь Ирод.
Подъехал автомобиль Порошина, звук его мотора утонул в гуле пролетавшей над городом эскадрильи истребителей Як-3. Сидя в машине, я беспомощно озирался на заднем сиденье, а широкоплечий водитель с татарским лицом жал акселератор «БМВ» и на большой скорости гнал автомобиль в восточном направлении, к Александр-плац, затем к Франкфуртералле и Карлсхорсту.
– Я всегда полагал, что немецким гражданским лицам запрещено ездить в штабных автомобилях, – сказал я водителю по-русски.
– Верно, – ответил он, – полковник предупредил, что, если нас остановят, мне придется выдать вас за арестованного.
Татарин громко захохотал, заметив в моих глазах неподдельный страх, а мне осталось одно утешение: пока мы мчимся с такой бешеной скоростью, нас остановит только противотанковое орудие.
Через несколько минут мы приехали в Карлсхорст.
Поселок из нескольких десятков вилл со скаковым кругом, Карлсхорст, прозванный «маленьким Кремлем», был теперь полностью изолированной русской территорией, на которую немцы могли попасть только по специальному разрешению. Или, как я, под защитой флажка на капоте автомобиля Порошина. Мы миновали несколько контрольно-пропускных пунктов и наконец остановились перед старинным зданием госпиталя Святого Антония на Цеппелинштрассе, где теперь размещалась Советская военная администрация Берлина. Автомобиль затормозил и остановился в тени постамента высотой метров пять, увенчанного огромной красной советской звездой. Водитель Порошина вышел из машины, щеголевато открыл мне дверцу и, не обращая внимания на караульных, проводил меня вверх по лестнице к парадной двери. На мгновение я замешкался в дверях, осматривая блестящие новенькие автомобили и мотоциклы марки «БМВ».
– Здесь кто-то продает автомобили? – поинтересовался я.
– Они с завода «БМВ» в Айзенахе, – гордо сказал мой водитель. – Теперь уже русского.
С тягостными мыслями по этому поводу я и остался дожидаться в приемной, пропахшей карболкой. Самым выдающимся украшением комнаты был портрет Сталина с лозунгом внизу, который гласил: «Сталин – мудрый учитель и защитник трудового народа». Даже Ленин на картине, значительно меньших размеров, чем портрет мудреца, судя по выражению его лица, казалось, был озадачен этим высокопарным высказыванием.
Я увидел два портрета тех же самых известных персонажей и на стене кабинета Порошина, расположенного на верхнем этаже здания представительства. Тщательно отглаженный оливково-коричневый китель молодого полковника висел за стеклянной дверью шкафа, а сам он был одет в черкеску, подпоясанную черным кушаком. Что касается чистоты его мягких хромовых сапог, то он сошел бы в них за студента Московского университета. Он оставил свой бокал и вышел из-за стола, когда татарин ввел меня в его кабинет.
– Садитесь, пожалуйста, господин Гюнтер, – сказал он, указывая на деревянный венский стул. Татарин ждал, когда его отпустят. Порошин наполнил свой бокал и поднес мне для экспертизы.
– Не хотите ли немного овальтина, господин Гюнтер?
– Овальтина? Нет, спасибо, я ненавижу лекарства.
– Неужели? – В его голосе звучало удивление. – А мне он нравится.
– По-моему, еще слишком рано отправляться спать, не правда ли?
Порошин продолжал с улыбкой:
– Может, вы предпочитаете немного водки? – Он открыл ящик стола, вынул бутылку, затем стакан и поставил их передо мной на стол.
Я налил себе полный стакан. Краем глаза я увидел, как татарин с вожделением взглянул на мой стакан и сглотнул. Порошин тоже это заметил. Он наполнил другой стакан и поставил его на картотечный шкаф – прямо над головой солдата.
– Это казачье отродье нужно дрессировать, как собак, – объяснил он. – Для них пьянство – почти религиозный обряд. Не так ли, Ерошка?
– Так точно, – тупо произнес тот.
– На днях он устроил погром в баре, оскорбил официантку, ударил сержанта. Я бы за это его расстрелял. А может, это сделать сейчас, а, Ерошка? Как только ты дотронешься до этого стакана без разрешения. Ты понял?
– Так точно.
Порошин достал большой тяжелый револьвер и положил его на стол, тем самым подчеркивая серьезность своего намерения. Затем снова сел.
– Думаю, вы довольно хорошо осведомлены об армейской дисциплине, господин Гюнтер. Где, вы говорили, служили во время войны?
– Я не говорил об этом.
Он откинулся на спинку стула и положил обутые в сапоги ноги на край стола. Водка в моем стакане задрожала и перелилась через край, когда он задел книгу для записей.
– Ах да, действительно не говорили. Но могу себе представить, что с вашей квалификацией вы, должно быть, служили в органах разведки.
– Какую квалификацию вы имеете в виду?
– Бросьте, уж очень вы скромный. Хорошо говорите по-русски, работали в криминальной полиции. Как сказал адвокат Эмиля, вы вместе с Беккером работали в Берлинской комиссии по расследованию убийств, причем вы были комиссаром. Это довольно высокий пост, не так ли?
Я сделал изрядный глоток водки и постарался сохранить спокойствие, ведь подспудно ожидал чего-либо в этом роде.
– Я служил рядовым солдатом и даже не состоял в партии.
– Как теперь выясняется, членами партии были считанные единицы. Удивительно, не правда ли? – Он улыбнулся и приветственно поднял указательный палец. – Оставайтесь таким же скромным, если вам это нравится, господин Гюнтер, но я наведу о вас справки, запомните мои слова, причем исключительно ради собственного любопытства.
– Иногда любопытство похоже на Ерошкину жажду, – сказал я, – лучше оставить его неудовлетворенным. За исключением бескорыстного интеллектуального любопытства, которым обладают лишь философы. Ответы, знаете ли, иногда разочаровывают. – Я допил водку и поставил стакан на книгу записей рядом с его сапогами. – Но я пришел сюда без шифра в носках и лишь для того, чтобы поговорить об изложенном вами деле, полковник. Не лучше ли угостить меня сигаретой из тех, которые вы курили утром, и удовлетворить мое любопытство, сообщив по крайней мере один или два факта по этому делу?
Порошин наклонился вперед и стукнул о стол открытым серебряным портсигаром.
– Угощайтесь, – сказал он.
Я взял сигарету и прикурил от причудливой серебряной зажигалки, отлитой в виде артиллерийского орудия, затем осмотрел ее критически, будто оценщик из ломбарда. Порошин раздражал меня, хотелось как-то отыграться на нем.
– Хорошая добыча, – сказал я. – Это немецкое полевое орудие. Вы купили эту вещицу или никого не оказалось дома, когда вы позвонили в дверь?
Порошин прикрыл глаза, фыркнул, затем встал и направился к окну. Он открыл раму и расстегнул ширинку.
– Одни неприятности с этим овальтином, – сказал он, по-видимому ничуть не смущенный моей попыткой оскорбить его, – и мочегонит же, скажу я вам. – Начав мочиться, он оглянулся через плечо на татарина, который так и стоял перед шкафом со стаканом водки на нем. – Пей и убирайся, свинья.
Солдат, не раздумывая, одним глотком опустошил стакан и быстро вышел из кабинета, закрыв за собой дверь.
– Если бы вы видели, в каком виде такая деревенщина, как он, оставляет после себя туалет, поняли бы, почему я предпочитаю мочиться в окно, – объяснил Порошин, застегиваясь. Он закрыл раму и вернулся на свое место. Его сапоги опять оказались на столе. – Мои русские парни временами делают жизнь в этом секторе несносной. Благодарю Бога за таких людей, как Эмиль. Он умеет развлечь при случае, и к тому же очень состоятельный. Он мог достать практически все. Забыл, как называют таких типов на черном рынке?
– Оборотистые Хайни.
– Да, так. Если хотелось развлечься, Эмиль тотчас все организовывал. – Он засмеялся своим воспоминаниям, что меня здорово покоробило. – Я никогда не встречал мужчины, у которого было столько знакомых девушек. Конечно, все они проститутки, впрочем, это не слишком серьезное преступление в наши дни, не так ли? Зато какие красотки, скажу я вам!
– Это красотки его любят.
– Эмиль был также весьма изобретательным, переправляя товар через границу. Вы называете ее зеленым кордоном, не так ли?
Я кивнул:
– Да, если вы имеете в виду леса.
– Ловкий контрабандист и зарабатывал большие деньги. Пока он не вляпался в эту историю, прекрасно жил в Вене: большой дом, шикарный автомобиль и хорошенькая подруга.
– Вы когда-нибудь пользовались его услугами? Я имею в виду не красоток.
Порошин повторил:
– Эмиль мог достать все.
– Его услуги включали поставку информации?
Он пожал плечами:
– Время от времени. Но Эмиль делал все исключительно ради денег. Сомневаюсь, что он не занимался тем же самым в пользу американцев. Однако в этом случае он получал работу от австрийца по имени Кениг, который занимался рекламным бизнесом. Его компания называлась «Рекло и Вербе Централе», он имел офисы здесь, в Берлине, и в Вене. Кенигу было нужно, чтобы Эмиль регулярно брал образцы товаров из офиса в Вене и перевозил их в Берлин. Как он говорил, эта работа слишком важная, чтобы доверить ее почте или курьеру. Сам же Кениг ездить не решался, так как, по его словам, боялся денацификации. Эмиль, конечно, подозревал: посылки содержат кое-что еще помимо рекламируемых товаров, но оплата была достаточно хорошей, чтобы не задавать вопросов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49