Наверное, из чистого любопытства. А может быть, мое подсознание подсказало, что и мне когда-нибудь понадобится средство, помогающее безболезненно уйти. Я долго, словно зачарованный, смотрел на крошечные капсулы цианида, испытывая странное чувство облегчения. Потом я спрятал одну из них в отворот брюк, а другую решил хранить у себя во рту – ту, которая, вне всякого сомнения, убьет меня. Я подумал об иронии судьбы – ее особенно подчеркивала ситуация, в которой я очутился, вспомнив, что именно благодаря Артуру Небе эти смертоносные капсулы попали в руки высших чинов СС, а не к секретным агентам, для кого они, в сущности, и создавались, от них же, – ко мне. Капсула, которая лежала сейчас у меня на ладони, вполне вероятно, предназначалась самому Артуру Небе. Вот, оказывается, каким размышлениям, как ни парадоксально, предается человек в свои последние часы.
Я сунул капсулу в рот и осторожно зажал ее между коренными зубами. Хватит ли у меня мужества раздавить ее, когда придет время? Я пододвинул капсулу языком к краю зубов, а потом задвинул ее в самый угол рта. Потрогав пальцами кожу на щеке, я почувствовал капсулу. А вдруг они ее заметят? Камеру освещала единственная голая лампочка, которая свешивалась с деревянной балки, держась, как мне показалось, на паутинке. И все-таки я не мог избавиться от мысли, что капсула, лежавшая у меня во рту, была очень хорошо заметна.
Услышав, что в замке поворачивается ключ, я понял: скоро я это узнаю.
В дверь вошел латыш, держа в одной руке свой огромный кольт, в другой – маленький поднос.
– Отойди от двери, – грубо приказал он.
– Что это? – спросил я, на заду отползая к стене. – Еда? Вы бы лучше сообщили администрации отеля, что мне больше всего хочется курить.
– Скажи спасибо и за это, – прорычал он, осторожно опустился на корточки и поставил поднос на пыльный пол. На подносе стоял кофейник и лежал большой кусок слоеного пирога. – Кофе только что сварен. Пирог домашнего приготовления.
На мгновение мне в голову пришла безумная мысль броситься на него, но я сказал себе, что человек в таком ослабленном состоянии, в котором находился я, движется не быстрее, чем замерзший водопад. И меня не было ни единого шанса побороть огромного латыша – с таким же успехом я мог бы завести с ним философскую беседу. Кажется, он увидел, как в моих глазах мелькнула надежда, однако капсулу в моем рту не заметил.
– Пошевеливайся, – сказал он. – Попробуй что-нибудь. Хотелось бы, чтобы ты попробовал, как я врежу тебе по коленной чашечке. – Хохоча, как придурковатый медведь гризли, он задом выбрался из моей камеры и с грохотом захлопнул дверь.
Судя по внушительным размерам, Райнис наверняка не прочь был вкусно поесть. Временами, когда ему некого бить или убивать, еда, пожалуй, его единственная радость. Может быть, он даже склонен к обжорству. Мне пришла в голову мысль оставить пирог нетронутым, а в начинку засунуть одну из моих капсул с цианидом. Райнис, вероятно, не сможет удержаться от искушения съесть его, и позже, возможно много позже, после того, как я умру, молчаливый латыш съест мой пирог и последует за мной в мир иной. Это будет хоть немного утешать меня в последний час.
Злорадно обдумывая свой план, я решил выпить кофе, но вспомнил о смертоносной капсуле у себя во рту. А вдруг она растворится в горячей воде? На всякий случай я выплюнул ее и, решив привести в исполнение свой план мести, засунул указательным пальцем во фруктовую начинку пирога.
Вообще-то говоря, я с удовольствием умял бы все это сам – и пирог и яд, – такой зверский голод испытывал в эту минуту: прошло уже пятнадцать часов с тех пор, как я съел свой скромный венский завтрак. Кофе оказался и в самом деле очень хорош. Я решил, что только Артур Небе мог приказать латышу принести мне ужин.
Прошел еще час. Мне на раздумья оставалось еще восемь часов, восемь томительных часов ожидания, пока наконец не наступит момент, когда уже не будет никакой надежды, никакой возможности отсрочить приведение смертного приговора в исполнение и мне придется расстаться с жизнью. Я попытался уснуть, но не мог. И тут с невероятной остротой понял, что должен чувствовать Беккер, ожидая виселицы. По крайней мере, у меня было одно преимущество – капсулы с ядом.
Близилась полночь, когда в замке снова повернулся ключ. Я быстро вытащил вторую капсулу из отворота брюк и на всякий случай засунул ее за щеку: вдруг они решат обыскать мою одежду. Но это был не Райнис, пришедший забрать поднос, а Артур Небе. В руке он держал автоматический пистолет.
– Не вынуждай меня пустить его в ход, Берни, – угрожающе предупредил он. – Ты знаешь, я не задумываясь пристрелю тебя, если возникнет необходимость это сделать. Отодвинься-ка лучше к дальней стене.
– Это что, дружеский визит? – Я отполз подальше от двери. Помедлив немного, он бросил мне пачку сигарет и несколько спичек.
– Можно назвать и так.
– Надеюсь, ты пришел не для того, чтобы вспомнить прошлое, Артур. Я сейчас, признаться, не настроен сентиментальничать. – Я посмотрел на сигареты: «Уинстон». – А Мюллер знает, что ты куришь американские сигареты, Артур? Остерегайся, у тебя могут быть большие неприятности: у него весьма странное представление об американцах. – Я закурил и медленно, с наслаждением затянулся. – Впрочем, спасибо тебе за сигареты.
Небе прислонил стул к двери и сел.
– У Мюллера собственное представление о том, по какому пути должна идти Организация, – сказал он. – Но не стоит сомневаться, он патриот и при этом настроен весьма решительно, безжалостен к врагам.
– Не могу сказать, чтобы я это заметил.
– Мюллер лишен какой бы то ни было чувствительности, да и к тому же имеет привычку судить о других людях по себе, а посему он и в самом деле уверен, что ты способен держать язык за зубами, даже если тебе придется заплатить за это ценой жизни девушки. – Он улыбнулся. – Я, конечно, знаю тебя гораздо лучше, чем он. «Понтер – очень сентиментальный человек, – говорил я ему, – даже немного глуповатый. Он вполне может рискнуть своей головой ради человека, который ему едва знаком, даже ради черномазой». Ведь то же самое было и в Минске. Ты же предпочел отправиться на фронт, нежели убивать невинных людей. Людей, которым, замечу, ты ничего не должен.
– Это совсем не означает, будто я герой, Артур. Я человек, только и всего.
– И это означает, что ты как раз из той породы людей, с которыми Мюллер привык иметь дело. Ты – человек с принципами. Мюллер, как никто другой, знает, какие невыносимые муки может преодолеть человек и все-таки не заговорить. Он видел многих людей, которые приносили в жертву своих друзей, себя самих и при этом молчали. Он – фанатик. И это единственное человеческое качество которое он понимает. Тебя он тоже считает фанатиком и убежден: тебе удалось от него что-то утаить. Как я уже говорил, я знаю тебя гораздо лучше, чем он. Если бы тебе была известна причина, побудившая нас покончить с Линденом, ты бы ему сказал.
– Ну что ж, приятно, когда хоть кто-то тебе верит. Легче будет смириться с мыслью, что скоро я превращусь в вино урожая этого года. Артур, зачем ты мне все это говоришь? Чтобы я мог подтвердить: ты лучше разбираешься в людях, чем Мюллер?
– Я подумал, если ты расскажешь Мюллеру то, что он надеется от тебя услышать, то сможешь избавиться от мучений. Я не хочу, чтобы мой старый друг страдал, мне даже сама мысль об этом ненавистна. А он, поверь, заставит тебя страдать.
– Не сомневаюсь в этом. И мне не спится, могу тебя заверить, вовсе не потому, что кофе слишком крепкий. Ну так все-таки, что же дальше? Старый друг и неприятная обязанность? Но как же быть, если я действительно не знаю, почему прикончили Линдена?
– Да, ты не знаешь, но я могу тебе это сказать.
Я поморщился от сигаретного дыма, попавшего мне в глаза.
– Я что-то не совсем понимаю, – произнес я неуверенно. – Ты хочешь рассказать мне, что произошло с Линденом, дабы я мог выложить все это Мюллеру и тем самым избавить себя от того, что похуже смерти, правильно?
– Примерно это я и имел в виду.
Я страдальчески пожал плечами и усмехнулся:
– Мне кажется, я ничего не теряю. Вообще-то ты мог бы просто дать мне возможность спастись, Артур. Во имя нашего общего прошлого.
– Мы не собирались обсуждать прошлое, ты же сам сказал. Да и к тому же ты слишком много знаешь. Ты видел Мюллера. Ты видел меня. А мы ведь умерли, ты не забыл об этом?
– Не хочу тебя оскорбить, но лучше бы ты действительно умер. – Я вытащил из пачки вторую сигарету и прикурил от окурка первой. – Ну хорошо, рассказывай. Так почему же Линден был убит?
– Линден по происхождению – немец, живший в Америке. Он даже преподавал немецкий в Корнуэлльском университете. Во время войны он выполнял какое-то небольшое задание разведки, а после нее занимался выявлением нацистов. Он был умным человеком и очень скоро занялся рэкетом – продавал старым товарищам свидетельства «Персил», ну, ты понимаешь, о чем я говорю. Затем он был переведен в службу контрразведки и служил офицером связи КРОВКАССа в Архивном центре. Естественно, он не бросал своих прежних махинаций на черном рынке и со временем стал известен Организации как человек, симпатизирующий нашему делу. Мы связались с ним в Берлине и предложили за деньги время от времени оказывать нам небольшие услуги.
Помнишь, я говорил тебе, как много членов нашей Организации распустили слухи о своей смерти, придумали себе новые имена? Этим занимался Альберс – Макс Абс, который тебя интересовал. Это была его идея, но она имела недостаток: нужно было сменить имена так быстро, что не хватало времени придумать себе биографию. Представь, Берни: идет мировая война, все дееспособные немцы от двенадцати до шестидесяти пяти лет находятся в армии, а у меня, Альфреда Нольде, никакого послужного списка. Где я был? Что делал? Мы думали, что поступили очень умно, подбросив в руки американцев свидетельства о нашей смерти, но, выяснилось, что это только породило новые вопросы. Мы и не предполагали, в каком объеме будут собраны документы в Архивном центре. Стало возможным проверить все ответы в анкете, с помощью которой они выясняют, не был ли тот или иной человек нацистом.
Многие из нас к тому времени уже работали на американцев, и естественно, сейчас наши покровители заинтересованы в том, чтобы закрыть глаза на прошлое членов нашей Организации. Но что ждет нас в будущем? У политиков есть привычка менять свой образ действий. Пока мы союзники в нашей борьбе против коммунизма, но останемся ли мы ими через пять или десять лет?
Тогда Альберс придумал новое решение. Он сфабриковал документы, отражавшие послужной список наших самых высших чинов, но уже с указанием их новых, вымышленных имен. Себе он тоже состряпал такие документы. В прошлом, судя по этим бумагам, мы имели небольшие чины в СС и Абвере, и нас невозможно было признать опасными преступниками. Так, Альфред Нольде якобы служил сержантом в отделе кадров СС. В моей папке содержатся все необходимые документы, даже отпечатки моих зубов. Во время войны я был мелкой сошкой, меня и обвинить-то не в чем. Конечно, я был нацистом, но отнюдь не военным преступником. А то, что я случайно оказался похожим на человека, которого звали Небе, еще ни о чем не говорит.
Режим в Центре очень строгий, абсолютно невозможно вынести оттуда папку. Однако не составляет особого труда принести ее туда. Тебя обыскивают только при выходе из Центра, но не при входе. В этом и заключалась работа Линдена. Раз в месяц Беккер привозил в Берлин папки с документами, изготовленными Альберсом. А Линден проносил их в архив. Все шло прекрасно до тех пор, пока мы не обнаружили, что у Беккера есть русские друзья.
– А почему фальшивки изготовлялись здесь, а не в Берлине? – поинтересовался я. – Тогда бы вам не понадобился курьер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49