Кстати, хочу сделать вам комплимент: вы убили одного из людей Небе по-настоящему профессионально. Очень жаль, что человек таких выдающихся способностей, как вы, никогда не будет работать на нашу Организацию. Но ряд вопросов все еще остается неясным, и я надеюсь, что вы, господин Гюнтер, просветите нас.
Он огляделся и увидел, что человек, положивший Веронику в чан, теперь стоял рядом с укрепленным на стене небольшим щитом, на котором располагались переключатели.
– Вы знаете, как делается вино? – спросил он, обходя чан. – Выжимание сока, как можно догадаться по названию, – это процесс, во время которого виноград раздавливается, его кожура лопается и выделяется сок. Раньше это делалось, как вы, несомненно, знаете, в больших бочках – виноград давили ногами. Но большинство современных прессов – это пневматические или электрические механизмы. Процесс выжимания сока повторяется несколько раз, и от него зависит качество вина, причем первое выжимание обеспечивает самое высокое качество. После того, как весь сок из винограда будет отжат, выжимки – Небе называет их «пирогом» – отправляются в перегонку или, как делают в этом маленьком поместье, из них изготовляют удобрение. – Мюллер посмотрел на Артура Небе и спросил: – Ну как, Артур, я все правильно рассказал?
Небе снисходительно улыбнулся:
– Совершенно правильно, господин генерал.
– Терпеть не могу вводить люден в заблуждение, – произнес Мюллер с мягким юмором. – Даже человека, который скоро умрет. – Он помолчал и посмотрел в чан. – Конечно, в данный конкретный момент обстоятельства давят не на вас, уж простите мне плоскую шутку.
Великан латыш заржал возле самого моего уха, и мне в нос неожиданно ударил невыносимый запах чеснока, исходящий от него.
– Поэтому я советую вам отвечать быстро и точно, господин Гюнтер. Жизнь фрейлейн Цартл зависит от этого. – Он кивнул человеку стоявшему у щита, и тот нажал кнопку. Раздался звук работающего механизма – мотор завывал все выше и выше. – Не думайте о нас слишком плохо, – продолжил Мюллер. – Мы переживаем трудные времена. Ничего приличного нельзя достать. Будь у нас пентотал натрия, мы бы вам его дали – и все дела. Мы бы даже попытались купить его на черном рынке. Но я думаю, что вы согласитесь: тот способ, который мы придумали, не менее эффективен, чем наркотики.
– Задавайте свои чертовы вопросы.
– А, вы уже торопитесь отвечать. Это хорошо. Тогда скажите мне:
кто этот американский полицейский? Тот, который помог вам избавиться от тела Хайма?
– Его имя Джон Белински. Он работает на КРОВКАСС.
– Как вы с ним познакомились?
– Он знал, что я пытаюсь найти доказательства невиновности Беккера и сам предложил мне работать в паре. Сначала он объяснил это желанием выяснить, почему был убит капитан Линден, но чуть позже признался мне: на самом деле его интересуете вы. То есть имели ли вы какое-нибудь отношение к смерти Линдена.
– Значит, американцы не успокоились, схватив убийцу?
– Нет. Вообще-то военная полиция удовлетворена, но люди из КРОВКАССа – нет, потому что, по имеющимся у них сведениям, из пистолета, фигурирующего в деле, уже однажды было совершено убийство в Берлине. И убиты были вы, Мюллер, – так считалось. Но этот пистолет зарегистрирован в берлинском Архивном центре на ваше имя. КРОВКАСС не сообщил об этом военной полиции, опасаясь спугнуть вас и позволить скрыться из Вены.
– И вы решили проникнуть в нашу Организацию по их поручению?
– Да.
– Они так твердо уверены, что я здесь?
– Да.
– Но до сегодняшнего утра вы меня никогда не видели. Объясните, откуда они узнали, что я здесь.
– Информация от МВД, которую я передал, как раз и предназначалась для того, чтобы выманить вас из укрытия. Они знают, что вы считаете себя большим специалистом в этих вопросах. Идея заключалась в том, что, обладая информацией такого качества, вы сами возьметесь за отчет. На случай, если увижу вас сегодня утром на встрече, у нас был предусмотрен условный сигнал. Я должен был три раза опустить и поднять шторы в туалете, Белински собирался наблюдать за окнами в бинокль.
– И что должно было произойти потом?
– Его люди окружают дом и арестовывают вас. Мой интерес в деле заключался в том, что в случае вашего ареста они выпустят Беккера.
Небе посмотрел на одного из своих людей и мотнул головой в сторону двери.
– Пусть кто-нибудь на всякий случай проверит подходы к дому.
Мюллер пожал плечами.
– Итак, вы утверждаете, будто они узнали о моем присутствии в Вене по вашему сигналу из окна уборной. Это так? – Я кивнул. – Тогда почему же этот Белински не приказал своим людям войти в дом и арестовать меня, как было задумано?
– Поверьте, я сам задаю себе тот же вопрос.
– Послушайте, господин Гюнтер. Вы же противоречите сами себе, не так ли? Как я могу верить вам?
– Неужели, по-вашему, я бы отправился на поиски этой девушки, не будучи уверен, что подоспеют агенты Белински?
– А в какое время ты должен был подать сигнал? – спросил Небе.
– Через двадцать минут после начала встречи.
– Значит, в десять двадцать. Но вы отправились на поиски фрейлейн Цартл, когда еще не было семи.
– Я усомнился, удастся ли ей дожить до того момента, когда появятся американцы.
– И вы хотите нас уверить, что поставили под сомнение успех всей операции ради одной... – Мюллер презрительно сморщил нос, – ради одной черномазой? – Он покачал головой. – Нет, мало похоже на правду. – Он кивнул человеку возле электрощита, тот нажал кнопку, и гидравлическая установка, приводившая в движение пресс, взревела. – Послушайте, господин Гюнтер, ну, допустим, все, что вы говорите, правда, тогда почему же американцы не появились, когда вы подали им сигнал?
– Да не знаю! – закричал я.
– Тогда подумай, – сказал Небе.
– Похоже, они в действительности и не собирались вас арестовывать, – сказал я, облекая в слова свои собственные подозрения. – Все, что они хотели узнать, – живы ли вы и работаете ли на Организацию. А меня использовали и, узнав все, что им было нужно, бросили, как ненужную вещь.
Я попытался высвободиться из рук латыша, увидев, как пресс начал медленно опускаться. Вероника лежала по-прежнему без сознания, но ее грудь чуть заметно вздымалась. Девушка не могла, слава Богу, видеть, что на нее опускается плита. Я затряс головой.
– Послушайте, ну я действительно не знаю, почему они не появились.
– Итак, – сказал Мюллер, – давайте подведем итог. Единственным свидетельством моего существования, помимо результатов баллистической экспертизы, которым можно не придавать особого значения, является ваш сигнал.
– Да, полагаю, что так.
– Еще один вопрос. Как вы думаете, знают ли американцы, почему был убит капитан Линден?
– Нет, – сказал я, но, сообразив, что от меня ждут не отрицательных ответов, добавил: – Но, как нам казалось, он получал информацию о военных преступниках, входящих в Организацию, и приехал в Вену, чтобы найти вас. В передаче этой информации мы сначала подозревали Кенига. – Я покачал головой, пытаясь вспомнить те версии, которые я сам строил, пытаясь объяснить смерть Линдена. – Затем мы решили, что он, должно быть, сам каким-то образом передает информацию Организации для того, чтобы помочь вам вербовать новых членов. Да выключите вы эту машину, Бога ради!
Плита пресса опустилась вровень с краями чана, и Вероника исчезла из виду, ей осталось жить несколько минут, пока пресс пройдет те два или три метра, отделявшие его от дна чана.
– Мы не знали почему, черт вас всех раздери.
Мюллер говорил очень медленно и спокойно, словно был хирургом:
– Мы должны быть уверены, господин Гюнтер. Разрешите мне повторить вопрос...
– Говорю же, я не знаю...
– Почему, по вашему мнению, нам было необходимо убить Линдена?
Я в отчаянии замотал головой.
– Скажите мне правду, только и всего. Что вы знаете? Вы несправедливы по отношению к этой молодой женщине. Скажите нам, что именно вам удалось узнать.
Пронзительное завывание машины стало громче. Оно напомнило мне звук поднимающегося лифта в здании, где располагалось мое старое сыскное агентство в Берлине. Вот где мне нужно было сидеть и заниматься своим делом.
– Господин Гюнтер, – в голосе Мюллера появились настойчивые нотки, – ради спасения этой бедной девочки, я прошу вас.
– Ради Бога...
Он посмотрел на головореза у приборного щита и качнул своей аккуратно подстриженной головой.
– Я не могу вам ничего сказать! – заорал я.
Пресс задрожал, натолкнувшись на живую преграду. На короткое мгновение механическое завывание стало выше на пару октав, пока гидравлическая машина преодолевала сопротивление встретившегося на ее пути препятствия, потом стало прежним, когда пресс закончил свое ужасное путешествие, и угасло после очередного кивка Мюллера.
– Не можете сказать или не хотите, господин Гюнтер?
– Ублюдок, – сказал я, почувствовав неожиданную слабость от отвращения, – грязный, жестокий ублюдок.
– Она ничего не почувствовала, – сказал он с нарочитым безразличием. – Мы накачали ее наркотиками, чего мы не сделаем для вас, когда повторим этот маленький спектакль через, скажем... – он посмотрел на свои наручные часы, – двенадцать часов. До этого у вас есть время подумать. – Он заглянул в чан. – Конечно, я не могу обещать, что мы сразу вас прикончим, как эту девушку. Может быть, мне захочется придавить вас два или три раза, перед тем как отправить на удобрение. Как виноград. Если же вы скажете мне все, что я хочу знать, обещаю вам более безболезненную смерть. Яд вас расстроит меньше, как вы думаете?
Я почувствовал, как искривились мои губы. Мюллер неодобрительно сморщился в ответ на мои ругательства и покачал головой.
– Райнис, – сказал он. – Можете ударить господина Гюнтера еще раз перед тем, как отправить в камеру.
Глава 36
Вернувшись назад в подвал, я помассировал ребро над печенью, которое латыш, служивший Небе, выбрал в качестве мишени для своего ошеломляюще болезненного удара. В то же самое время я пытался набросить покров забвения на то, что произошло с Вероникой, но мне это плохо удавалось.
* * *
Мне приходилось встречать людей, которых пытали русские во время войны. Я помню, как они говорили, что самое ужасное во всей этой ситуации – неизвестность: умрешь ли ты, сможешь ли вынести боль. Это была истинная правда. Один из них рассказывал мне, как можно немного ослабить боль. Если глубоко дышать и при этом делать глотательные движения, возникает головокружение, которое оказывает некоторый обезболивающий эффект. Единственная загвоздка в том, что после этого у моего друга стали случаться приступы гипервентиляции, которые в конце концов безвременно свели его в могилу.
Я ругал себя за свой эгоизм. Невинная девушка, уже и так настрадавшаяся от нацистов, погибла из-за того, что была связана со мной. Правда, внутренний голос твердил: она сама обратилась ко мне за помощью, эти изверги могли пытать и убить ее даже в том случае, если бы я вообще не был замешан в этом деле. Но мне не хотелось оправдывать себя. Мог ли я рассказать Мюллеру что-нибудь еще по поводу подозрений американцев в связи со смертью Линдена? И что я скажу ему, когда придет мой черед? Опять эгоизм. Но я не мог не видеть змеиных глаз своего себялюбия. Я не хотел умирать. И, что более важно, я не хотел умирать, стоя на коленях и умоляя помиловать меня, как итальянский герой войны.
Говорят, угроза физических страданий очень обостряет ум. Вне всякого сомнения, Мюллер это знал. Думая о яде, который он обещал мне дать, если будет удовлетворен моей информацией, я вспомнил нечто существенное. Вывернув кисти рук в наручниках, я ухитрился добраться до кармана своих брюк и, оторвав мизинцем подкладку, вытащил два шарика, которые на всякий случай прихватил в кабинете Хайма.
Я понятия не имел, зачем взял их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49