Потому что иначе на ней ты оказаться не мог.
— Этот ответ меня не устраивает.
— А какой устраивает?
— Который отвечает на мой вопрос — зачем был нужен мой побег?
— Не устраивает? Хорошо, отвечу по-другому — чтобы ты совершил побег. Теперь более понятно?
— Теперь понятно. Хотите вывести меня из-под своей опеки? Чтобы, когда дело откроется, быть в стороне?
— Да. На иные варианты взаимодействия с тобой начальство не согласилось. Пока ты находишься у нас, у тебя связаны руки. И у нас связаны руки. Ты не можешь творить месть, принадлежа военной разведке. Ты можешь это делать, лишь принадлежа самому себе. Мы предоставили тебя — тебе.
— И нашли козла отпущения в случае неудачи. Не имеющего к вам отношения. Действующего исключительно по своей инициативе, на свой страх и риск. Так?
— Ты же знаешь условия игры. Твоей бывшей.
И моей нынешней организации. Если дело кончится победой — это будет их победа. Если позором — это будет твой позор.
— И моя чистка?
— Да. И твоя чистка. Если ты провалишь дело.
— А если нет?
— Если нет, то ты станешь моим заместителем. Потому что мне нужны такие заместители. Вопрос уже согласован с кадрами. Принципиальных возражений у них нет.
— Я не верю.
— Зря не веришь.
— Людей, которые много знают, — убирают.
— Убирают людей, которые провалили операцию, допустив в процессе нее утечку информации. Ты не провалишь операции и не допустишь утечки информации.
— Победителей тоже иногда судят.
— Если бы нам нужна была твоя жизнь, мы бы забрали ее еще тогда, на ракетной пусковой. Помнишь такую?
Полковник мгновенно вспомнил режущий слух рев турбин десятков вертолетов. И свет… Ослепительный свет!
— Помню.
— По идее, мы должны были зачистить тебя еще тогда. Прямо там, на месте, списав на бой. Согласен?
— Согласен.
— Но не зачистили?
— Нет.
— Зачем же, если мы не убрали тебя тогда, когда ты нам противостоял, убирать теперь, когда ты нам помогаешь?
— И все же… — Хорошо, давай исходить из худшего. Из того, что после того, как ты сделаешь дело, мы зачистим тебя.
— Давай.
— Ты считаешь, что можешь что-то изменить, если откажешься с нами сотрудничать? Что, если мы тебя хотим ликвидировать, мы в случае твоего отказа тебя пощадим? Если честно?
— Если честно — нет. Не считаю. Считаю, что если вы меня решили убирать, то уберете в любом случае.
— Ну вот видишь. В любом! Но только в случае, если ты согласишься, ты имеешь возможность пожить дольше. И имеешь возможность отомстить своим врагам. Разве это не цель — пожить на этом свет подольше и отомстить врагам?! Разве ради нее не имеет смысл заключить с нами сделку?
Если, конечно, исходить из предложенного тобой постулата о неизбежности твоей кончины. С которым я не согласен. Ну?
— Если выбирать из двух зол меньшее — то да, имеет.
— Значит, можно считать, что мы договорились?
— А если я выберу третий вариант?
— Какой?
— Например, хлопнуть тебя сейчас по голове и скрыться.
— У тебя комплекс товарища Исаева тире Штирлица?
— Нет, у меня нормально работающий инстинкт самосохранения.
— Тогда ты не станешь меня бить.
— Отчего так?
— Инстинкт не позволит. Бить водителя по голове на скорости сто километров в час!
— Я дождусь меньшей скорости.
— Зачем? Зачем тебе меня убивать? Чтобы оказаться без защиты, один на один с враждебным тебе миром? Хочешь заиметь во врагах ГРУ? Мало тебе, что за тобой охотятся бывшие твои друзья, желаешь попасть под армию? Которая быстренько объявит через МВД всероссийский розыск? Хочешь, чтобы твоя физиономия замелькала на стендах «Их разыскивает милиция»? И в популярных, про маньяков и насильников телевизионных передачах?
Ну ты сам подумай, куда ты денешься без паспорта, без денег, без связей? Куда? Беглые зеки хоть на хаты приходят, где такие же, как они, кореша им новые паспорта выправляют, денег на первое время из общака дают. А кто тебе даст?
Один ты. Как перст. Ну побегаешь день-другой, а потом угодишь на милиционера, который запомнил твою личность. И попадешь к нам. Но уже не другом, а врагом. С которым разговор короткий. Или длинный, в зависимости от того, как он нам досадил.
Не станешь ты меня убивать. Умный ты.
Правду говорил генерал Федоров. Один был полковник. Как тот воин в поле… — А кроме того, убить меня тебе затруднительно.
— Почему?
— Потому что ты без оружия. И без подходящих для причинения тяжких телесных повреждений тяжелых предметов. Которые мы предусмотрительно из салона убрали.
— У меня есть кулаки.
— Кулаками ты меня мгновенно не убьешь. А если не убьешь, то уже не убьешь. Ведь это не просто машина. Это спецмашина.
— Электрошок? Или слезоточивый газ?
— И еще кое-что.
— Предусмотрительно.
— Чего бы мы стоили, если бы не умели просчитывать намерений противника. Так что… — Ты хотел сказать — нет у меня выхода?
— Совершенно верно. Нет выхода. Или дружба с нами, или драка. Тоже с нами. С твоими бывшими приятелями. И еще с МВД… Так что думай. Думай, полковник… — Опять до вечера?
— Нет. Пока мы едем до места.
— Куда мы едем?
— В учебно-тренировочный центр.
— Сколько до него ехать?
— Еще полчаса.
Полковник посмотрел на бронированные окна «Волги», попробовал открыть дверцы, опустить стекло.
Дверца не открывалась. Стекло не опускалось. Открытие дверцы и опускание стекол регулировалось с водительского места. Машина действительно была спец.
— Я согласен.
— Можешь не торопиться. У тебя есть еще двадцать пять минут.
— Двадцать пять минут ничего не решают.
— Я рад за тебя.
— А я — нет.
— Надеюсь, ты изменишь свое мнение, — Изменю. Если останусь жив.
— Останешься! Это я тебе чем хочешь гарантирую. Хоть даже своей жизнью!
— Жизнью?.. Жизнь — это не цена. Твоя жизнь стоит примерно столько, сколько моя. То есть почти ничего не стоит. Или совсем ничего…
Глава 42
— Две шестерки. Три семерки. Восьмерка. Две девятки. Десятка… — сообщил инструктор. — Не спеши. Соберись. Курок нажимай медленно, плавно.
Как будто он не знает, как надо нажимать. Как будто он никогда в своей жизни не стрелял… Полковник перезарядил винтовку.
— Готов?
— Готов. Выстрел. Выстрел. Выстрел… — Пятерка, шестерка, четыре семерки, девятка… Еще хуже. Но лучше, чем вчера.
С каждым днем — все лучше.
Новую обойму на место. Подвести перекрестье оптического прицела под срез десятки. Секундно замереть, плавно потянуть на себя спусковой крючок.
Выстрел.
Выстрел.
Выстрел… — Пятерка, три шестерки, две восьмерки… — Я, кажется, все. На сегодня все. Устал. Инструктор смахнул в ящик стола начатую пачку патронов.
— Тогда до завтра.
— До завтра.
Стрелковые тренировки проходили два раза в день — утром и вечером. Днем после обеда — рукопашные спарринги с использованием холодного оружия. До обеда — физическая подготовка. Как у новобранца, то есть с кроссами, отжиманиями от пола, турниками и шведскими стенками.
— Приготовиться к отжиманию.
— Делай раз.
Два.
Три… Тридц-а-ать пя-ать… Все. Больше сил нет. Уже ручки и ножки трясутся. После всех тех тюрем и месячного лежания на больничной койке.
— Ну-ка, еще разочек.
Раз, два, три… Уф!
— Что, нелегко форму набирать? — интересовался периодически заходивший в зал генерал Федоров.
— Тяжело. Не молодой уже. Кости болят. И вообще… — Ничего, трудно на ученье, легко в бою. Особенно в таком, какой предстоит нам.
"Нам», — отметил про себя полковник. «Нам» — это лучше, чем «тебе». Но все равно плохо.
Ну ничего, физическая подготовка лишней не будет. В любом случае. Физическая форма, она как оружие, которое можно повернуть в любую сторону. Хоть в ту, хоть в другую.
И… раз.
И… два.
И… три.
И… Уф! Тяжело. Очень тяжело. До черноты в глазах. До боли в сердце. Молодой отмахал бы все эти упражнения не заметив. А теперь… Спарринг. Самое гадкое. Потому что один или даже два здоровых молодых лба не выше капитанов в звании молотят не очень молодого, уже слегка с замедленной реакцией полковника-пенсионера.
— Работаем полный контакт!
Удар!
Увернуться. Уйти.
Опять увернуться. Попытаться провести встречный боковой. Удар!
Мимо.
И тут же навстречу — удар, удар, удар!..
Отойти, чтобы прийти в себя. Отдохнуть хоть пару секунд.
Нет, не дает противник. Нагоняет, достает, молотит длинными, как ножки циркуля, ногами. Выбрасывает вперед чугунно-тяжелые перчатки. Жмет в угол.
Удар!
Удар!
Удар!!
Черные круги перед глазами, быстро приближающийся к глазам пол. Удар лицом о пол.
И тут же, сквозь засунутую в уши вату, глухой, ведущий отсчет голос: раз… два… три… Надо встать. Надо попробовать встать… Собрать в кулак волю и встать!
Пять… шесть… Надо! Надо найти силы… Семь… восемь… Нокаут! Чистый проигрыш.
Холодные брызги на лицо и грудь. Холод, нагоняемый вращающимся полотенцем. Голос спарринг-партнера, обращенный к кому-то за канатами ринга.
— Крепкий старичок! Девять минут держался! Три раза меня достал. А по виду не скажешь. По виду — развалина.
Кто развалина?
Ах, он развалина? Ну да, конечно. Не юноша.
Открыл глаза.
— Вы в порядке?
— В полном!
— Будем продолжать?
— Обязательно! Через три минуты. Только умоюсь схожу.
— Ты смотри, другой бы на его месте — в кусты… — услышал полковник обрывок разговора, вернувшись.
— Ну что, работаем?
— Как скажете.
— Тогда — работаем. Полный контакт работаем.
— Полный? Вы же только что… — Полный!
Удар!
Удар!
Черная, застилающая глаза пелена. Нокдаун!
И зачем ему это надо? Зачем пытаться отыграть очки у тех, у кого отыграть их невозможно? Кто моложе и сильнее его.
— Раз… два… Можно продолжать… — Нет. Все. На сегодня, ребята, все. И так чуть не убили.
— Но вы же сами говорили, полный контакт… В душе, стоя под сильной струей холодной воды, полковник приходил в себя. Через полчаса его ждал тир… — Что это у вас? — удивленно спросил инструктор по стрелковой подготовке. Потому что утром «этого» не было.
— Где?
— Вот здесь. Под правым глазом.
— Ах это? Это память о спарринге.
— Понятно. Вы готовы?
— Готов.
— Тогда прошу!
Протянул винтовку. Раскрыл свежую пачку патронов.
— Сегодня мишени будут нестандартные, — предупредил инструктор.
— А какие?
— Вон, взгляните.
Полковник повернулся к мишеням. Действительно, нестандартные. Вместо мишеней на стене были закреплены какие-то картинки.
Полковник поднял винтовку и взглянул в приблизивший дальнюю стену тира к самым глазам оптический прицел.
— Ах, даже так!..
Мишени заменили цветными фотографиями. С качественно исполненными портретами людей. С очень знакомыми портретами.
— Ну Федоров! Что удумал!
С фотопортретов на полковника смотрели хорошо известные ему лица. Так или иначе причастные к истории с военным аэродромом Валуево. Заместитель главы администрации. Командир в/ч. Один из видных городских криминальных авторитетов, извечно противостоявший покойному Боровицкому… А этот-то при чем?
— Приготовиться!
Полковник взял винтовку, привычно вогнал в нее обойму, плотно прижал к плечу приклад, прикоснулся указательным пальцем к прохладному металлу спускового крючка, устремил взгляд в прицел. Увидел в круге окуляра довольное, улыбающееся лицо зама главы.
Подумал: воспитывает его Федоров. Вырабатывает привычку стрелять в живые мишени. Как какого-нибудь сопливого допризывника, который ни разу в своей жизни чужой крови не видел. Которого, заставляя стрелять в фотографии, приучают спокойно нажимать на спуск, видя в прицеле человеческое лицо. Вырабатывают условный рефлекс. Рефлекс убийства.
— Я готов.
Инструктор припал к направленной на мишень подзорной трубе.
— Я тоже.
Полковник подвел паутинный крест прицела к переносью портрета, где шариковой ручкой была написана цифра десять. Девятка!
Выдохнул воздух. Нажал на спусковой крючок. Хлопнул негромкий выстрел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
— Этот ответ меня не устраивает.
— А какой устраивает?
— Который отвечает на мой вопрос — зачем был нужен мой побег?
— Не устраивает? Хорошо, отвечу по-другому — чтобы ты совершил побег. Теперь более понятно?
— Теперь понятно. Хотите вывести меня из-под своей опеки? Чтобы, когда дело откроется, быть в стороне?
— Да. На иные варианты взаимодействия с тобой начальство не согласилось. Пока ты находишься у нас, у тебя связаны руки. И у нас связаны руки. Ты не можешь творить месть, принадлежа военной разведке. Ты можешь это делать, лишь принадлежа самому себе. Мы предоставили тебя — тебе.
— И нашли козла отпущения в случае неудачи. Не имеющего к вам отношения. Действующего исключительно по своей инициативе, на свой страх и риск. Так?
— Ты же знаешь условия игры. Твоей бывшей.
И моей нынешней организации. Если дело кончится победой — это будет их победа. Если позором — это будет твой позор.
— И моя чистка?
— Да. И твоя чистка. Если ты провалишь дело.
— А если нет?
— Если нет, то ты станешь моим заместителем. Потому что мне нужны такие заместители. Вопрос уже согласован с кадрами. Принципиальных возражений у них нет.
— Я не верю.
— Зря не веришь.
— Людей, которые много знают, — убирают.
— Убирают людей, которые провалили операцию, допустив в процессе нее утечку информации. Ты не провалишь операции и не допустишь утечки информации.
— Победителей тоже иногда судят.
— Если бы нам нужна была твоя жизнь, мы бы забрали ее еще тогда, на ракетной пусковой. Помнишь такую?
Полковник мгновенно вспомнил режущий слух рев турбин десятков вертолетов. И свет… Ослепительный свет!
— Помню.
— По идее, мы должны были зачистить тебя еще тогда. Прямо там, на месте, списав на бой. Согласен?
— Согласен.
— Но не зачистили?
— Нет.
— Зачем же, если мы не убрали тебя тогда, когда ты нам противостоял, убирать теперь, когда ты нам помогаешь?
— И все же… — Хорошо, давай исходить из худшего. Из того, что после того, как ты сделаешь дело, мы зачистим тебя.
— Давай.
— Ты считаешь, что можешь что-то изменить, если откажешься с нами сотрудничать? Что, если мы тебя хотим ликвидировать, мы в случае твоего отказа тебя пощадим? Если честно?
— Если честно — нет. Не считаю. Считаю, что если вы меня решили убирать, то уберете в любом случае.
— Ну вот видишь. В любом! Но только в случае, если ты согласишься, ты имеешь возможность пожить дольше. И имеешь возможность отомстить своим врагам. Разве это не цель — пожить на этом свет подольше и отомстить врагам?! Разве ради нее не имеет смысл заключить с нами сделку?
Если, конечно, исходить из предложенного тобой постулата о неизбежности твоей кончины. С которым я не согласен. Ну?
— Если выбирать из двух зол меньшее — то да, имеет.
— Значит, можно считать, что мы договорились?
— А если я выберу третий вариант?
— Какой?
— Например, хлопнуть тебя сейчас по голове и скрыться.
— У тебя комплекс товарища Исаева тире Штирлица?
— Нет, у меня нормально работающий инстинкт самосохранения.
— Тогда ты не станешь меня бить.
— Отчего так?
— Инстинкт не позволит. Бить водителя по голове на скорости сто километров в час!
— Я дождусь меньшей скорости.
— Зачем? Зачем тебе меня убивать? Чтобы оказаться без защиты, один на один с враждебным тебе миром? Хочешь заиметь во врагах ГРУ? Мало тебе, что за тобой охотятся бывшие твои друзья, желаешь попасть под армию? Которая быстренько объявит через МВД всероссийский розыск? Хочешь, чтобы твоя физиономия замелькала на стендах «Их разыскивает милиция»? И в популярных, про маньяков и насильников телевизионных передачах?
Ну ты сам подумай, куда ты денешься без паспорта, без денег, без связей? Куда? Беглые зеки хоть на хаты приходят, где такие же, как они, кореша им новые паспорта выправляют, денег на первое время из общака дают. А кто тебе даст?
Один ты. Как перст. Ну побегаешь день-другой, а потом угодишь на милиционера, который запомнил твою личность. И попадешь к нам. Но уже не другом, а врагом. С которым разговор короткий. Или длинный, в зависимости от того, как он нам досадил.
Не станешь ты меня убивать. Умный ты.
Правду говорил генерал Федоров. Один был полковник. Как тот воин в поле… — А кроме того, убить меня тебе затруднительно.
— Почему?
— Потому что ты без оружия. И без подходящих для причинения тяжких телесных повреждений тяжелых предметов. Которые мы предусмотрительно из салона убрали.
— У меня есть кулаки.
— Кулаками ты меня мгновенно не убьешь. А если не убьешь, то уже не убьешь. Ведь это не просто машина. Это спецмашина.
— Электрошок? Или слезоточивый газ?
— И еще кое-что.
— Предусмотрительно.
— Чего бы мы стоили, если бы не умели просчитывать намерений противника. Так что… — Ты хотел сказать — нет у меня выхода?
— Совершенно верно. Нет выхода. Или дружба с нами, или драка. Тоже с нами. С твоими бывшими приятелями. И еще с МВД… Так что думай. Думай, полковник… — Опять до вечера?
— Нет. Пока мы едем до места.
— Куда мы едем?
— В учебно-тренировочный центр.
— Сколько до него ехать?
— Еще полчаса.
Полковник посмотрел на бронированные окна «Волги», попробовал открыть дверцы, опустить стекло.
Дверца не открывалась. Стекло не опускалось. Открытие дверцы и опускание стекол регулировалось с водительского места. Машина действительно была спец.
— Я согласен.
— Можешь не торопиться. У тебя есть еще двадцать пять минут.
— Двадцать пять минут ничего не решают.
— Я рад за тебя.
— А я — нет.
— Надеюсь, ты изменишь свое мнение, — Изменю. Если останусь жив.
— Останешься! Это я тебе чем хочешь гарантирую. Хоть даже своей жизнью!
— Жизнью?.. Жизнь — это не цена. Твоя жизнь стоит примерно столько, сколько моя. То есть почти ничего не стоит. Или совсем ничего…
Глава 42
— Две шестерки. Три семерки. Восьмерка. Две девятки. Десятка… — сообщил инструктор. — Не спеши. Соберись. Курок нажимай медленно, плавно.
Как будто он не знает, как надо нажимать. Как будто он никогда в своей жизни не стрелял… Полковник перезарядил винтовку.
— Готов?
— Готов. Выстрел. Выстрел. Выстрел… — Пятерка, шестерка, четыре семерки, девятка… Еще хуже. Но лучше, чем вчера.
С каждым днем — все лучше.
Новую обойму на место. Подвести перекрестье оптического прицела под срез десятки. Секундно замереть, плавно потянуть на себя спусковой крючок.
Выстрел.
Выстрел.
Выстрел… — Пятерка, три шестерки, две восьмерки… — Я, кажется, все. На сегодня все. Устал. Инструктор смахнул в ящик стола начатую пачку патронов.
— Тогда до завтра.
— До завтра.
Стрелковые тренировки проходили два раза в день — утром и вечером. Днем после обеда — рукопашные спарринги с использованием холодного оружия. До обеда — физическая подготовка. Как у новобранца, то есть с кроссами, отжиманиями от пола, турниками и шведскими стенками.
— Приготовиться к отжиманию.
— Делай раз.
Два.
Три… Тридц-а-ать пя-ать… Все. Больше сил нет. Уже ручки и ножки трясутся. После всех тех тюрем и месячного лежания на больничной койке.
— Ну-ка, еще разочек.
Раз, два, три… Уф!
— Что, нелегко форму набирать? — интересовался периодически заходивший в зал генерал Федоров.
— Тяжело. Не молодой уже. Кости болят. И вообще… — Ничего, трудно на ученье, легко в бою. Особенно в таком, какой предстоит нам.
"Нам», — отметил про себя полковник. «Нам» — это лучше, чем «тебе». Но все равно плохо.
Ну ничего, физическая подготовка лишней не будет. В любом случае. Физическая форма, она как оружие, которое можно повернуть в любую сторону. Хоть в ту, хоть в другую.
И… раз.
И… два.
И… три.
И… Уф! Тяжело. Очень тяжело. До черноты в глазах. До боли в сердце. Молодой отмахал бы все эти упражнения не заметив. А теперь… Спарринг. Самое гадкое. Потому что один или даже два здоровых молодых лба не выше капитанов в звании молотят не очень молодого, уже слегка с замедленной реакцией полковника-пенсионера.
— Работаем полный контакт!
Удар!
Увернуться. Уйти.
Опять увернуться. Попытаться провести встречный боковой. Удар!
Мимо.
И тут же навстречу — удар, удар, удар!..
Отойти, чтобы прийти в себя. Отдохнуть хоть пару секунд.
Нет, не дает противник. Нагоняет, достает, молотит длинными, как ножки циркуля, ногами. Выбрасывает вперед чугунно-тяжелые перчатки. Жмет в угол.
Удар!
Удар!
Удар!!
Черные круги перед глазами, быстро приближающийся к глазам пол. Удар лицом о пол.
И тут же, сквозь засунутую в уши вату, глухой, ведущий отсчет голос: раз… два… три… Надо встать. Надо попробовать встать… Собрать в кулак волю и встать!
Пять… шесть… Надо! Надо найти силы… Семь… восемь… Нокаут! Чистый проигрыш.
Холодные брызги на лицо и грудь. Холод, нагоняемый вращающимся полотенцем. Голос спарринг-партнера, обращенный к кому-то за канатами ринга.
— Крепкий старичок! Девять минут держался! Три раза меня достал. А по виду не скажешь. По виду — развалина.
Кто развалина?
Ах, он развалина? Ну да, конечно. Не юноша.
Открыл глаза.
— Вы в порядке?
— В полном!
— Будем продолжать?
— Обязательно! Через три минуты. Только умоюсь схожу.
— Ты смотри, другой бы на его месте — в кусты… — услышал полковник обрывок разговора, вернувшись.
— Ну что, работаем?
— Как скажете.
— Тогда — работаем. Полный контакт работаем.
— Полный? Вы же только что… — Полный!
Удар!
Удар!
Черная, застилающая глаза пелена. Нокдаун!
И зачем ему это надо? Зачем пытаться отыграть очки у тех, у кого отыграть их невозможно? Кто моложе и сильнее его.
— Раз… два… Можно продолжать… — Нет. Все. На сегодня, ребята, все. И так чуть не убили.
— Но вы же сами говорили, полный контакт… В душе, стоя под сильной струей холодной воды, полковник приходил в себя. Через полчаса его ждал тир… — Что это у вас? — удивленно спросил инструктор по стрелковой подготовке. Потому что утром «этого» не было.
— Где?
— Вот здесь. Под правым глазом.
— Ах это? Это память о спарринге.
— Понятно. Вы готовы?
— Готов.
— Тогда прошу!
Протянул винтовку. Раскрыл свежую пачку патронов.
— Сегодня мишени будут нестандартные, — предупредил инструктор.
— А какие?
— Вон, взгляните.
Полковник повернулся к мишеням. Действительно, нестандартные. Вместо мишеней на стене были закреплены какие-то картинки.
Полковник поднял винтовку и взглянул в приблизивший дальнюю стену тира к самым глазам оптический прицел.
— Ах, даже так!..
Мишени заменили цветными фотографиями. С качественно исполненными портретами людей. С очень знакомыми портретами.
— Ну Федоров! Что удумал!
С фотопортретов на полковника смотрели хорошо известные ему лица. Так или иначе причастные к истории с военным аэродромом Валуево. Заместитель главы администрации. Командир в/ч. Один из видных городских криминальных авторитетов, извечно противостоявший покойному Боровицкому… А этот-то при чем?
— Приготовиться!
Полковник взял винтовку, привычно вогнал в нее обойму, плотно прижал к плечу приклад, прикоснулся указательным пальцем к прохладному металлу спускового крючка, устремил взгляд в прицел. Увидел в круге окуляра довольное, улыбающееся лицо зама главы.
Подумал: воспитывает его Федоров. Вырабатывает привычку стрелять в живые мишени. Как какого-нибудь сопливого допризывника, который ни разу в своей жизни чужой крови не видел. Которого, заставляя стрелять в фотографии, приучают спокойно нажимать на спуск, видя в прицеле человеческое лицо. Вырабатывают условный рефлекс. Рефлекс убийства.
— Я готов.
Инструктор припал к направленной на мишень подзорной трубе.
— Я тоже.
Полковник подвел паутинный крест прицела к переносью портрета, где шариковой ручкой была написана цифра десять. Девятка!
Выдохнул воздух. Нажал на спусковой крючок. Хлопнул негромкий выстрел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53