Она не выглядела нервной — напротив, была далека от этого. Она, как это случается со многими свидетелями, излишне старательно подготовилась. Нигде презумпция невиновности не действует так, как в обвинениях, связанных с изнасилованием. Члены суда присяжных не могут поверить, что женщина способна позволить, чтобы подобное случилось с нею без определенной доли добровольного ее в том участия. Если женщина говорит правду, она описывает нечто ужасное, а потому обязана выглядеть потрясенной. Если она не плачет, присяжные не верят ей. А ведь многие пострадавшие контролируют себя, чтобы не заплакать. К тому времени, когда дело доходит до суда, они обычно выдерживают настоящую борьбу с собою за подобный самоконтроль. Рассказывать такую историю незнакомым людям довольно неприятно, разрыдаться перед ними — означает вызвать даже большую к себе симпатию. Слишком многие жертвы сексуальных насилий свидетельствуют совершенно монотонными голосами. Они как бы отдаляют себя от своих историй, поэтому их рассказы часто кажутся выдуманными. Менди Джексон выглядела так, будто должна была оказаться одной из таких свидетельниц. Она держалась абсолютно строго. Она, казалось, была слепа и к присяжным и к судебному залу. У меня забрезжила некоторая надежда.
Затем Менди Джексон заняла свое место и повернулась так, чтобы смотреть прямо на Дэвида. Она глядела на него спокойным, пристальным взглядом.
И Дэвид смущенно поежился в своем кресле и отвернулся.
А присяжные в это время наблюдали за ним.
* * *
Начинать процесс, думая о том, какие сюрпризы ожидают тебя впереди, всегда связано с волнением. А в день, когда открылся процесс по делу Дэвида, я особенно волновался. Когда я сам участвую в работе суда, меня утешает сознание, что едва только все начнется, я узнаю, что нужно делать. Всегда успокаиваешься после того, как игра уже началась. Сегодня такого утешения у меня не было. Я здесь являлся всего лишь зрителем. Я даже поймал себя на мысли о том, почему, собственно, я возложил это на Генри. Я не сразу решил вопрос: надо ли мне вообще наблюдать за ходом событий. Я сказал Лоис, что сделаю все, для того чтобы обвинение было снято, но фактически я отдалился от дела настолько, насколько было возможно: полностью отстранив от участия в нем свой департамент и передав обвинение в руки моего злейшего врага. На то существовали серьезные основания. В таком деле чрезвычайно важно создать впечатление, что все требуемые правила соблюдены. Даже теперь, когда мой план рухнул, это впечатление должно было пойти нам на пользу. В делах с участием присяжных всякое подозрение, что система правосудия искажена ради подсудимого, могло навредить обвиняемому. Вот почему я самоустранился. Вот почему я пригласил только одного защитника, но установил участие в процессе двух специальных обвинителей. Теперь, придав таким образом Дэвиду максимально несчастный вид, я не хотел рисковать подобным впечатлением, маяча за его спиной. Я долго думал над тем, нужно ли мне даже присутствовать здесь, но в конечном итоге решение так и не было принято. Я находился там, потому что просто не мог не прийти.
Однако заходить за судейский барьер мне было заказано. В половине десятого утра в день процесса по делу Дэвида я сидел в заднем ряду судебного зала. Зал судьи Уотлина был одним из самых больших в здании, и в тот день он был переполнен. Все места, не занятые прессой, занимали судебные стервятники. Среди них было немало юристов: как защитников, так и обвинителей. Никто не хотел пропустить последнего обвинительного процесса с участием Норы Браун и Генри, для которого этот процесс был очередным. Сегодняшний суд, как и всякий другой, должен был оказаться поучительным. В этом уравнении сам обвиняемый не фигурировал вовсе.
Первоначально назначенный на июль суд позднее был перенесен. Теперь слушание проходило в середине августа, что гарантировало максимум его освещения в прессе. Август — традиционно месяц затишья. Летний зной изгоняет из города часть его жителей и лишает активности тех, кто остается. Даже в это раннее утро многие из присутствующих выглядели уже прихваченными жарой по пути от автомобильных стоянок. Внутри здания, тем не менее, было на редкость прохладно, даже в этом судебном зале с его залитыми солнцем окнами. Было утро понедельника, а кондиционеры работали в пустых помещениях судов весь уик-энд. К полудню температура на улице должна была взлететь до ста градусов, что превышало ее средний уровень за три последних дня, и все мы чувствовали это, даже находясь в холодном зале.
Дэвид сидел за столом защиты. Генри что-то говорил ему, и Дэвид покорно кивал головой.
Его отношение к предстоящему процессу значительно изменилось. Мы сделали так, как предлагала Линда, — провели с Дэвидом еще одно инсценированное дознание, подкрепив его перекрестным допросом. Он выдержал это немного лучше, чем в тот раз, когда его допрашивал я. Дэвид уже не так возмущался и вместе с тем начал видеть свою историю в истинном свете. Уже не вызывало опасений то, как он будет рассказывать ее в переполненном зале. И вот Дэвид здесь — в ожидании, когда присяжные займут свои места. Теперь он был до смерти напуган.
Дэвид постоянно оборачивался, чтобы взглянуть на мать, сестру и жену, тоже сидевшую среди публики в первом ряду, прямо позади него. Виктория присутствовала в судебном зале впервые. Она была красива, светловолоса, холодна, несмотря на погоду, и прекрасно, хотя и в меру, накрашена. Генри настоял на том, чтобы она сидела как можно ближе к Дэвиду, прямо за его плечом. «У нас есть такой сильный козырь — как красавица-жена. Присяжные будут смотреть на нее и думать: „Зачем бы ему могло понадобиться насиловать уборщицу?“ Я вот только жалею, что у них нет детей. Маленькой светловолосой девочки, думающей, посадят или нет ее папочку».
— Ты хочешь, чтобы я взял какую-нибудь напрокат? — спросил я.
Этот разговор происходил за месяц до суда, когда шутки еще были возможны.
Но взамен у нас имелась Дина. Она была в белом платье с оборками, в шляпке, предназначенной для посещений церкви, и выглядела моложе своих десяти. Дина сидела рядом с Лоис, наклонившись вперед, и внимательно присматривалась ко всему в зале, будто пытаясь найти применение тому, что она знала о судебных процессах.
Джавьер и Нора сидели за столом государственных обвинителей. Если бы здесь слушалось менее громкое и не столь необычное дело, все адвокаты, вероятно, стояли бы сейчас вместе, обмениваясь шутками, пока не появится судья. Адвокаты знали, что им еще долго предстоит работать друг с другом и после того, как любое из этих дел станет лишь фактом истории. Я видел их в сотнях процессов: обвинителей и защитников, весело болтающих и смеющихся, в то время как обвиняемый сидит один, ломая голову над проблемой, кто же здесь на его стороне. Генри, надо отдать ему должное, никогда не поступал так с клиентами. Он не был враждебно настроен к обвинителям, но соблюдал известную дистанцию.
Джавьер что-то сказал Норе. Она отрицательно покачала головой. Он заговорил более настойчиво, пока она наконец не пожала плечами. Джавьер склонился над двухфутовым проходом между столами и сказал что-то Генри Келеру. Я заметил, как Генри сурово взглянул на него, затем оба они поспешили к судебному координатору. Тот выслушал их и вышел из зала.
Адвокаты просто сказали ему, чтобы он попросил судью пока не выходить. Я знал, что это означало: последнее предложение обвинения по согласованному признанию. Присяжные еще не заняли своих мест в ложе, поэтому я не мог повредить Дэвиду в их глазах. Я присоединился к Джавьеру и Генри.
— Джавьер предложил двадцать лет, — коротко сказал Генри. Он смотрел на Дэвида.
Проклятье! Почему не условное освобождение? Если бы они предложили условный срок, я, вероятно, попытался бы уговорить Дэвида согласиться на это. Не говорил ли я сам много раз: «Даже невиновному человеку лучше принять такое предложение»? Это снова заставило меня задуматься: а был ли Дэвид невиновен?
— Сексуальное нападение, — сказал я. — Без отягчающих обстоятельств.
Джавьер стоял достаточно близко, чтобы это слышать. Он взглянул на меня, торжественный, как судья, кивнул и затем отошел за пределы слышимости.
Следующий аспект обвинения в сексуальном нападении при отягчающих обстоятельствах заключался в том, что, если Дэвид будет признан виновным по этой статье, ему придется отсидеть одну четвертую часть своего срока «ровно», прежде чем он получит право на досрочное освобождение под честное слово; и это с учетом его хорошего поведения в тюрьме, как непременного условия, от которого зависит дата освобождения. Если он будет признан виновным в менее тяжком преступлении, то получит право на досрочное освобождение намного быстрее. Я объяснил ему все это.
— При хорошей репутации, ты мог бы, вероятно, отсидеть три года вместо двенадцати. Может быть, даже два. Если тебя признают виновным в нападении при отягчающих обстоятельствах и ты получишь максимум, тебе придется отбыть в тюрьме пятнадцать лет, прежде чем у тебя появится право на досрочку. Вот то, перед чем ты стоишь.
Дэвид был бледнее обычного. Он выглядел так, будто его вот-вот могло стошнить. Я не осуждал его. Решение, которое навязывалось ему в последнюю минуту, было страшным. Возможно, он способен был представить себя сидящим в тюрьме два или три года. Они должны были стать кошмарными, но все же это можно было представить: даже меньше того времени, которое Дэвид провел в колледже. Пятнадцать лет представить себе было невозможно. Это была почти вся его жизнь. Я не думаю, что до этой минуты он действительно осознавал весь ужас нависшей над ним угрозы.
Мы с Генри смотрели на него, не давая каких-либо советов. Дэвид знал свои шансы точно так же, как и мы. И, кроме того, ему была известна одна вещь, которой мы не знали.
Он раздумывал меньше минуты.
— Нет, — в конечном итоге сказал Дэвид. Голос его при этом сорвался. — Я не делал этого. И я не стану говорить, что я это сделал.
Я издал долгий вздох облегчения. Генри, оставив нас одних, вернулся, чтобы дать ответ Джавьеру. Я положил руки на плечи Дэвида. К его щекам вернулось немного краски. Он даже слегка улыбнулся. Я, вероятно, почувствовал бы себя счастливее, если бы он все же принял предложение, но еще больше я гордился его отказом и снова поверил в то, что знаю своего сына. Я сжал плечи Дэвида посильнее, так, словно он ускользал от меня.
Спустя минуту мы следом за судьей уже занимали свои места. Я сидел рядом с Лоис. Снова мне показалось, что глаза судьи Уотлина разыскивают меня в зале. Я сам недавно искал его и обнаружил в его собственном кабинете. Когда я закрыл за собою дверь, мы с ним остались наедине. Такая ситуация, когда одна сторона в судебном деле разговаривает с судьей без присутствия другой стороны носит название односторонней связи. Подобное совершенно недопустимо, хотя происходит практически каждый день.
— Судья, мне хочется знать, что вы думаете об этом деле.
К чести Уотлина, нужно сказать, что он не спросил, о каком деле я говорю, и не стал отделываться от меня коротким разговором. Уотлин политик, а это означает умение изображать откровенность. И, разумеется, в тот день он продемонстрировал мне это.
— Мы оба знаем Нору, Блэки. Черт побери, да мы сами обучали ее. Она никогда не предложит условное освобождение в таком деле, как это. Я вижу, ты собираешься выйти за приговором на присяжных? Но в таких делах, как это, обвиняемый иногда меняет решение буквально в последнюю минуту. Либо признает себя виновным без рекомендации, либо решает обратиться к судье за приговором. Я просто хочу сказать тебе заранее. Не делай этого. Я должен буду сурово обойтись с ним. Ты все понимаешь, Блэки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Затем Менди Джексон заняла свое место и повернулась так, чтобы смотреть прямо на Дэвида. Она глядела на него спокойным, пристальным взглядом.
И Дэвид смущенно поежился в своем кресле и отвернулся.
А присяжные в это время наблюдали за ним.
* * *
Начинать процесс, думая о том, какие сюрпризы ожидают тебя впереди, всегда связано с волнением. А в день, когда открылся процесс по делу Дэвида, я особенно волновался. Когда я сам участвую в работе суда, меня утешает сознание, что едва только все начнется, я узнаю, что нужно делать. Всегда успокаиваешься после того, как игра уже началась. Сегодня такого утешения у меня не было. Я здесь являлся всего лишь зрителем. Я даже поймал себя на мысли о том, почему, собственно, я возложил это на Генри. Я не сразу решил вопрос: надо ли мне вообще наблюдать за ходом событий. Я сказал Лоис, что сделаю все, для того чтобы обвинение было снято, но фактически я отдалился от дела настолько, насколько было возможно: полностью отстранив от участия в нем свой департамент и передав обвинение в руки моего злейшего врага. На то существовали серьезные основания. В таком деле чрезвычайно важно создать впечатление, что все требуемые правила соблюдены. Даже теперь, когда мой план рухнул, это впечатление должно было пойти нам на пользу. В делах с участием присяжных всякое подозрение, что система правосудия искажена ради подсудимого, могло навредить обвиняемому. Вот почему я самоустранился. Вот почему я пригласил только одного защитника, но установил участие в процессе двух специальных обвинителей. Теперь, придав таким образом Дэвиду максимально несчастный вид, я не хотел рисковать подобным впечатлением, маяча за его спиной. Я долго думал над тем, нужно ли мне даже присутствовать здесь, но в конечном итоге решение так и не было принято. Я находился там, потому что просто не мог не прийти.
Однако заходить за судейский барьер мне было заказано. В половине десятого утра в день процесса по делу Дэвида я сидел в заднем ряду судебного зала. Зал судьи Уотлина был одним из самых больших в здании, и в тот день он был переполнен. Все места, не занятые прессой, занимали судебные стервятники. Среди них было немало юристов: как защитников, так и обвинителей. Никто не хотел пропустить последнего обвинительного процесса с участием Норы Браун и Генри, для которого этот процесс был очередным. Сегодняшний суд, как и всякий другой, должен был оказаться поучительным. В этом уравнении сам обвиняемый не фигурировал вовсе.
Первоначально назначенный на июль суд позднее был перенесен. Теперь слушание проходило в середине августа, что гарантировало максимум его освещения в прессе. Август — традиционно месяц затишья. Летний зной изгоняет из города часть его жителей и лишает активности тех, кто остается. Даже в это раннее утро многие из присутствующих выглядели уже прихваченными жарой по пути от автомобильных стоянок. Внутри здания, тем не менее, было на редкость прохладно, даже в этом судебном зале с его залитыми солнцем окнами. Было утро понедельника, а кондиционеры работали в пустых помещениях судов весь уик-энд. К полудню температура на улице должна была взлететь до ста градусов, что превышало ее средний уровень за три последних дня, и все мы чувствовали это, даже находясь в холодном зале.
Дэвид сидел за столом защиты. Генри что-то говорил ему, и Дэвид покорно кивал головой.
Его отношение к предстоящему процессу значительно изменилось. Мы сделали так, как предлагала Линда, — провели с Дэвидом еще одно инсценированное дознание, подкрепив его перекрестным допросом. Он выдержал это немного лучше, чем в тот раз, когда его допрашивал я. Дэвид уже не так возмущался и вместе с тем начал видеть свою историю в истинном свете. Уже не вызывало опасений то, как он будет рассказывать ее в переполненном зале. И вот Дэвид здесь — в ожидании, когда присяжные займут свои места. Теперь он был до смерти напуган.
Дэвид постоянно оборачивался, чтобы взглянуть на мать, сестру и жену, тоже сидевшую среди публики в первом ряду, прямо позади него. Виктория присутствовала в судебном зале впервые. Она была красива, светловолоса, холодна, несмотря на погоду, и прекрасно, хотя и в меру, накрашена. Генри настоял на том, чтобы она сидела как можно ближе к Дэвиду, прямо за его плечом. «У нас есть такой сильный козырь — как красавица-жена. Присяжные будут смотреть на нее и думать: „Зачем бы ему могло понадобиться насиловать уборщицу?“ Я вот только жалею, что у них нет детей. Маленькой светловолосой девочки, думающей, посадят или нет ее папочку».
— Ты хочешь, чтобы я взял какую-нибудь напрокат? — спросил я.
Этот разговор происходил за месяц до суда, когда шутки еще были возможны.
Но взамен у нас имелась Дина. Она была в белом платье с оборками, в шляпке, предназначенной для посещений церкви, и выглядела моложе своих десяти. Дина сидела рядом с Лоис, наклонившись вперед, и внимательно присматривалась ко всему в зале, будто пытаясь найти применение тому, что она знала о судебных процессах.
Джавьер и Нора сидели за столом государственных обвинителей. Если бы здесь слушалось менее громкое и не столь необычное дело, все адвокаты, вероятно, стояли бы сейчас вместе, обмениваясь шутками, пока не появится судья. Адвокаты знали, что им еще долго предстоит работать друг с другом и после того, как любое из этих дел станет лишь фактом истории. Я видел их в сотнях процессов: обвинителей и защитников, весело болтающих и смеющихся, в то время как обвиняемый сидит один, ломая голову над проблемой, кто же здесь на его стороне. Генри, надо отдать ему должное, никогда не поступал так с клиентами. Он не был враждебно настроен к обвинителям, но соблюдал известную дистанцию.
Джавьер что-то сказал Норе. Она отрицательно покачала головой. Он заговорил более настойчиво, пока она наконец не пожала плечами. Джавьер склонился над двухфутовым проходом между столами и сказал что-то Генри Келеру. Я заметил, как Генри сурово взглянул на него, затем оба они поспешили к судебному координатору. Тот выслушал их и вышел из зала.
Адвокаты просто сказали ему, чтобы он попросил судью пока не выходить. Я знал, что это означало: последнее предложение обвинения по согласованному признанию. Присяжные еще не заняли своих мест в ложе, поэтому я не мог повредить Дэвиду в их глазах. Я присоединился к Джавьеру и Генри.
— Джавьер предложил двадцать лет, — коротко сказал Генри. Он смотрел на Дэвида.
Проклятье! Почему не условное освобождение? Если бы они предложили условный срок, я, вероятно, попытался бы уговорить Дэвида согласиться на это. Не говорил ли я сам много раз: «Даже невиновному человеку лучше принять такое предложение»? Это снова заставило меня задуматься: а был ли Дэвид невиновен?
— Сексуальное нападение, — сказал я. — Без отягчающих обстоятельств.
Джавьер стоял достаточно близко, чтобы это слышать. Он взглянул на меня, торжественный, как судья, кивнул и затем отошел за пределы слышимости.
Следующий аспект обвинения в сексуальном нападении при отягчающих обстоятельствах заключался в том, что, если Дэвид будет признан виновным по этой статье, ему придется отсидеть одну четвертую часть своего срока «ровно», прежде чем он получит право на досрочное освобождение под честное слово; и это с учетом его хорошего поведения в тюрьме, как непременного условия, от которого зависит дата освобождения. Если он будет признан виновным в менее тяжком преступлении, то получит право на досрочное освобождение намного быстрее. Я объяснил ему все это.
— При хорошей репутации, ты мог бы, вероятно, отсидеть три года вместо двенадцати. Может быть, даже два. Если тебя признают виновным в нападении при отягчающих обстоятельствах и ты получишь максимум, тебе придется отбыть в тюрьме пятнадцать лет, прежде чем у тебя появится право на досрочку. Вот то, перед чем ты стоишь.
Дэвид был бледнее обычного. Он выглядел так, будто его вот-вот могло стошнить. Я не осуждал его. Решение, которое навязывалось ему в последнюю минуту, было страшным. Возможно, он способен был представить себя сидящим в тюрьме два или три года. Они должны были стать кошмарными, но все же это можно было представить: даже меньше того времени, которое Дэвид провел в колледже. Пятнадцать лет представить себе было невозможно. Это была почти вся его жизнь. Я не думаю, что до этой минуты он действительно осознавал весь ужас нависшей над ним угрозы.
Мы с Генри смотрели на него, не давая каких-либо советов. Дэвид знал свои шансы точно так же, как и мы. И, кроме того, ему была известна одна вещь, которой мы не знали.
Он раздумывал меньше минуты.
— Нет, — в конечном итоге сказал Дэвид. Голос его при этом сорвался. — Я не делал этого. И я не стану говорить, что я это сделал.
Я издал долгий вздох облегчения. Генри, оставив нас одних, вернулся, чтобы дать ответ Джавьеру. Я положил руки на плечи Дэвида. К его щекам вернулось немного краски. Он даже слегка улыбнулся. Я, вероятно, почувствовал бы себя счастливее, если бы он все же принял предложение, но еще больше я гордился его отказом и снова поверил в то, что знаю своего сына. Я сжал плечи Дэвида посильнее, так, словно он ускользал от меня.
Спустя минуту мы следом за судьей уже занимали свои места. Я сидел рядом с Лоис. Снова мне показалось, что глаза судьи Уотлина разыскивают меня в зале. Я сам недавно искал его и обнаружил в его собственном кабинете. Когда я закрыл за собою дверь, мы с ним остались наедине. Такая ситуация, когда одна сторона в судебном деле разговаривает с судьей без присутствия другой стороны носит название односторонней связи. Подобное совершенно недопустимо, хотя происходит практически каждый день.
— Судья, мне хочется знать, что вы думаете об этом деле.
К чести Уотлина, нужно сказать, что он не спросил, о каком деле я говорю, и не стал отделываться от меня коротким разговором. Уотлин политик, а это означает умение изображать откровенность. И, разумеется, в тот день он продемонстрировал мне это.
— Мы оба знаем Нору, Блэки. Черт побери, да мы сами обучали ее. Она никогда не предложит условное освобождение в таком деле, как это. Я вижу, ты собираешься выйти за приговором на присяжных? Но в таких делах, как это, обвиняемый иногда меняет решение буквально в последнюю минуту. Либо признает себя виновным без рекомендации, либо решает обратиться к судье за приговором. Я просто хочу сказать тебе заранее. Не делай этого. Я должен буду сурово обойтись с ним. Ты все понимаешь, Блэки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60