— Он не новичок в вопросах, касающихся системы уголовного права. Он точно знает, как обращаться с этим. Его отцу это хорошо известно.
— Протест! Это выходит за рамки данного процесса.
— Поддерживается, — сказал Уотлин. — Леди и джентльмены, не принимайте во внимание последнее замечание обвинителя.
— Он знает — я сейчас говорю о Дэвиде Блэквелле — он знает, что даже нелепая история могла бы спасти его. Ему известно, что положение, связанное с бременем доказательства, на его стороне. Обвинение обязано доказать выдвинутые положения, исключить сомнения. Если обвиняемый сумеет заронить такое сомнение хотя бы в одного из вас — он выиграл. Он делает все, что может. Отрицать, отрицать, отрицать! Не признавать ничего! Запутать фактические обстоятельства дела! Кто-нибудь, может быть, все же начнет сомневаться.
Но здесь нет места для сомнений. Не может быть.
Нора отступала все дальше и дальше, пока не зашла за спину Дэвида. Присяжные не могли теперь смотреть на нее без того, чтобы не видеть одновременно и обвиняемого. Нора подошла к нему ближе. Голос ее понизился.
— Мистер Келер просил вас взглянуть на его клиента и сказал, что подсудимый не мог сделать того, в чем его обвиняют. Хорошо, взгляните на него! Он выглядит достаточно безобидным. Здесь, на публичной сцене. А как же еще он может выглядеть? Он вовсе не дурак. Не мог же он предстать перед вами брызжущим слюной развращенным зверем. Посмотрите, и вы увидите, как старательно он подготовился к присутствию на публике.
Нора снова показала фотографию Менди Джексон. Я не видел, что она прятала этот снимок в руке. Это был тот самый снимок, который запечатлел царапины на груди жертвы. Дэвид тоже взглянул на него и отвел глаза в сторону.
— Но один человек знает, каков этот человек не на людях.
Нора медленно двинулась к присяжным, держа фотографию над головой, словно факел. Присяжные подняли глаза вверх. По мере приближения, Нора опускала снимок все ниже, пока не положила его перед ними на перила барьера.
— Вот человек, который сделал это! Вот человек, совершивший все то, о чем рассказала вам Менди Джексон. Именно он избил эту женщину, изнасиловал и внушил ей страх за ее жизнь.
Теперь только вы можете заставить его расплатиться за это!
Никто не шевельнулся в течение долгой безмолвной минуты. Как в таком большом и полном людей помещении могло быть до такой степени тихо? Впервые за все время я почувствовал вокруг себя присутствие окружавших. Я повернулся, и глаза мои встретились с глазами Лоис. Я протянул ей руку, она уже протягивала свою в ответ. Дина сидела между нами. Ей не следовало бы слышать все это. Она утратила прежнее выражение жадного, голодного любопытства к судебному процессу. Теперь она выглядела испуганной. Я почувствовал, как она дрожит. Наши с Лоис руки встретилась перед грудью Дины. Мы удержали ее на месте, иначе, думаю, Дина вскочила бы со своего места и что-нибудь крикнула. Она склонилась к нашим соединенным рукам.
— Папа, — прошептала она.
Бейлиф выводил присяжных из зала. Они опустили головы, снова смутившись общим вниманием. Или, может быть, преисполнившись чувством ответственности перед предстоящим. Двери за ними закрылись прежде, чем кто-нибудь из присутствующих шевельнулся.
* * *
Только новички дожидаются в зале возвращения присяжных. Даже самое короткое заседание длится не менее часа. Эти присяжные по истечении часа обратились с просьбой прислать им сэндвичи. Я пошел разыскивать Уотлина, Линда была со мною. «Марк», — все, что сказала она, как только впервые после ухода присяжных увидела меня. Я кивнул. Линда не смогла бы прикоснуться ко мне, пока в суде присутствуют моя жена и дети. Ей было очень трудно не делать этого. Все, что могли, мы вложили в наши взаимные кивки. Линда последовала за мной в боковой коридор. Там было пусто.
Нора огибала угол коридора впереди. Увидев меня, она делано улыбнулась. Я поспешил за ней вдогонку. Нора остановилась, тоже не боясь конфронтации.
— Ты, как всегда, великолепно поработала, Нора. Но почему у меня было такое чувство, что Дэвид вовсе не тот человек которого тебе хотелось бы обвинять?
В выражении ее лица присутствовало какое-то особое самообладание. Я никогда не видел, чтобы Нора выглядела сомневающейся.
— Я обвиняю того, кто есть, — сказала она.
— Я по-прежнему сожалею, что ты используешь такое мастерство не для службы окружного прокурора. Мне не хотелось терять тебя.
Улыбка Норы блеснула удивлением.
— Разве она не сказала тебе, в чем дело?
Я объяснила ей.
Она смотрела на Линду. Я тоже взглянул на нее. На смуглых щеках Линды вспыхнули яркие красные пятна. Она ответила Норе долгим пристальным взглядом.
— Я объяснила ей, — повторила Нора, — что мне не нравится то, что должна делать женщина, чтобы продвинуться по службе в твоей администрации.
Погрузив нас в напряженное молчание, Нора пошла прочь.
* * *
Присяжные отсутствовали в течение четырех мучительных часов. Мучительных потому, что они усилили наши надежды. Это было то, что заставляет адвоката защиты испытывать — в известной мере — чувство триумфа. «Я продержал их целых четыре часа!» Но для нашего дела это было не особенно хорошо. Генри выглядел попросту жалким. Мы все уселись кружком в моем кабинете и пустились в бесполезные рассуждения. Обычно считается, чем дольше отсутствуют присяжные, тем вероятнее, что они вынесут вердикт о невиновности. Если присяжные не могут прийти к согласию, то это означает, что у кого-то из них имеются сомнения. Но присяжные отсутствовали уже достаточно долго, для того чтобы разрешить всякие сомнения. Я все думал о том, что образ Дэвида, каким нарисовал его Генри, как очень молодого, испуганного, не способного совершить такой ужасный поступок был всего лишь мысленным. В то время как присяжные унесли с собою в совещательную комнату овеществленные образы избитого тела Менди Джексон.
Четыре часа. Я никогда не смогу понять присяжных. Как можно обсуждать что-то в течение четырех часов? У них должны были сохраниться разногласия, иначе они вернулись бы с вердиктом к ленчу. Если они затянули обсуждение на четыре часа, значит, кто-то из них колеблется. Они верили в одно, но позволяли, чтобы их убедили поверить в нечто другое. При подборе присяжных один из обычных вопросов — станет ли человек упорно стоять на своем, если обнаружит, что он единственный, кто голосует не так, как остальные? Всегда стараешься найти таких людей, которые скажут да. Но в реальной жизни все они отступают перед враждебно настроенным большинством.
Четыре часа — слишком много как для двенадцати человек, запертых в одной комнате, так и для тех, кто ожидает их возвращения. После двух часов поглядываний друг на друга и по сторонам — на стены, потолок и в газету — моя группа распалась. Генри и Линда сослались на дела. Дэвиду просто хотелось выйти из этой маленькой комнаты. Мне пришла в голову мысль: уж не думал ли он о побеге? Нет. Я точно знал, что он думает на этот счет.
Дверь на три четверти приоткрылась, и вошла Лоис, она остановилась, явно удивленная тем, что нашла меня одного.
— Где Дэвид?
— Он повел Дину в буфет, чтобы напоить ее кока-колой, но это было час назад. Вероятно, они попросту бродят сейчас по коридорам.
Лоис опустила свою сумочку на кресло. Она расстегнула жакет, сняла его, аккуратно повесила на спинку того же кресла, разгладила складки, затем подняла руки к волосам, направившись к стене так, как если бы собиралась посмотреться в зеркало, но изучив вместо этого мои сертификаты и фотографии, повернулась ко мне. Не заметно было, что она нервничает, но она не могла найти ничего достаточно ценного, что заняло ее дольше, чем на минуту.
— Как Генри сумел отговорить тебя вмешаться в это? — спросила она.
— Сказав мне правду. Что никакой пользы от этого не будет.
А вред не исключен.
— Он отлично поработал. Три часа.
Да. Это было достаточно долго, чтобы у меня снова появилась надежда. Надежда, если не на оправдательный приговор, то на то, что присяжные не придут к единому мнению. Если они не достигнут согласия, это будет означать повторный судебный процесс. Раз один состав присяжных не смог решить, виновен ли Дэвид, теперь обвинителям придется подумать над предложением. Скорее всего, они предложат условное освобождение. Дэвид пойдет на это. После такого опыта он за это ухватится.
— Три часа — это долго? — спросила Лоис.
— Похоже на то.
— Господи!
В конце концов она позволила своим рукам сомкнуться.
— Тебе было бы хуже, не имей ты возможности предпринять что-то для этого процесса.
Она закрыла глаза. На какое-то мгновение лицо ее расслабилось, обозначились складки вокруг глаз, носа и рта. Голос ее был приглушенным.
— Если бы три месяца назад кто-то сказал мне, что это так затянется, я бы подумала, что не вынесу...
Она находилась всего в нескольких футах от меня. Мне достаточно было лишь наклониться вперед и встать с кресла, чтобы Лоис оказалась совсем рядом. Я обнял ее за плечи, и она крепко прижалась ко мне. Я подумал, что она начнет плакать. Я говорил тихо, почти беззвучно — успокаивающий напев без слов.
Лоис обнимала меня так крепко, как она вряд ли делала это когда-нибудь в жизни. Долго. Дверь позади нее оставалась приоткрытой. Через какое-то время она распахнулась и вошла Линда. Она остановилась, совсем как недавно Лоис. Мне следовало что-то сказать, чтобы сгладить для нее неловкость, но я ничего не придумал и продолжал молчать и после того, как Линда быстро вышла, притворив за собою дверь.
Ничего. Ничья верность не абсолютна, подумал я. Всегда к ней что-то примешивается.
Лоис, казалось, не заметила Линды. Она немного отстранилась от меня, по-прежнему держа мои руки и глубоко дыша, но не заплакала.
— Если все сработает, этот путь будет лучшим, — сказала она. — Вот такое публичное оправдание. В этом ты был прав. Куда лучше, чем какие-нибудь закулисные интриги.
— Если все сработает... Но это не то, что имел в виду я.
Лоис кивнула.
— Как ты выдерживаешь такое ожидание? — вздохнула она.
— Ты лучше других знаешь как...
Она в последний раз сжала мою руку. Мы с нею обошли кабинет.
Через некоторое время пришел Генри. Вернулась и Линда. Все молчали. День постепенно перешел в ранний вечер. Я не представлял, что еще могли решать присяжные или какой путь избрать для решения. Существовало одно компромиссное решение, и они пошли на него.
* * *
За долгие годы я подметил в судье Уоддле одну особенность. Бейлиф приносил ему вердикт, и судье необходимо было заглянуть туда, прежде чем документ опять передавался старшине присяжных для прочтения вслух. Когда судья одобрял решение присяжных, он обычно говорил: «Прочитайте вердикт!» — тем самым как бы принимая в этом участие. Приговор выносился в его суде — значит, частично он принадлежал и ему. Когда же решение присяжных ему не нравилось, судья, как правило, говорил так: «Прочитайте ваш вердикт», — и этим как бы отгораживался от подобного решения. Юристы, знакомые с системой, берут на заметку такие моменты. Однако, чтобы понять реакцию Уотлина, всегда нужно знать, как он относится к самому делу.
Когда Уотлин получил этот вердикт, он слегка прихрюкнул. Его почти кислое выражение лица стало еще кислее. Он не посмотрел на меня и не сказал ни слова, а просто вернул документ бейлифу. Когда же вердикт снова оказался в руках старшины присяжных, Уотлин кивнул. Старшина начал читать, голос его заскрипел на первой паре слов, затем заметно окреп.
Внешние приличия были забыты. Судебный зал взорвался ревом. Дэвид слушал вердикт стоя. Я увидел, как он покачнулся — и в следующий момент каким-то образом оказался рядом с ним. Должно быть, я перепрыгнул через перила барьера. Дэвида я подхватил как раз в тот момент, когда он падал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60