Но вышло так, что своих воспоминаний у нее не осталось, не о чем было вспоминать. Мысли о кутежах в «Праге» или, скажем, о поездке в Ялту с симпатичным — как же его звали? — молодым адвокатом не вызывали в ней никаких чувств. Они не согревали, не пробуждали в душе того запоздалого эха, которым откликаются уснувшие радости и печали. Как-то так получилось, что самым важным для нее стало отцовское наследство. Кроме немалой денежной ценности оставленные ей вещи имели еще и свою историю. Но историю эту она не знала, а деньги сами по себе ее не интересовали. Ни молодость, ни те удовольствия, которые можно было получить за деньги в молодости, купить она уже не могла. Конечно, мысль о ценности раритетов была приятна. Но не более. А чем-то же должен жить человек? Интересами? Привязанностями? Да и на расспросы знакомых хотелось отвечать, возбуждать зависть хотелось. Вот и пришлось заново создавать историю для вещей. Нет, не выдумывать, а именно создавать, реконструировать. И никто не виноват, что в процессе этой реконструкции первоначальная история совершенно затерялась, стерлась, исчезла, как исчезает под слоем краски старый и облупленный фресковый слой.
Вопреки всему дочь сделалась наследницей отца, но она творчески переработала его наследство.
— Что же вы, Верочка? Я слушаю, — робко прервал затянувшееся молчание Лев Минеевич.
— Ах, всегда вы все портите! Теперь я сбилась с мысли. Теперь я сама уже не знаю, что хотела сказать… Так вы не хотите халвы?
Он отрицательно покачал головой.
— Так чего же вы хотите?
Он сам не знал, чего хотел. То есть, конечно, знал, поскольку хотел (и это слово в данном случае лишь бледная тень действительности) Врубеля. Но о том нельзя было говорить прямо. Можно было все испортить. А Лев Минеевич умел ждать и надеялся, что наступит его час. Он верил, что создастся такое благоприятное стечение обстоятельств, когда Вера согласится на что-нибудь обменять свой бесценный картон. Возможно, она даже просто подарит его. Нужно только терпеливо дождаться упомянутого выше стечения и, конечно, соответствующего настроения Веры. Сейчас у нее оно явно портилось.
— Чего же вы хотите от меня, Лев Минеевич? — нахмурясь, требовательно спросила она. Это звучало почти как: «Чего вам здесь, собственно, надо? Не пора ли вам домой?»
— Может, погадаете, Верочка? — робко попросил он, чтобы умаслить капризную подругу.
— Погадать? — преувеличенно удивленно подняла она брови. Испытанное средство начинало действовать. — Но я же гадала вам на прошлой неделе!
— Так то на прошлой!
— Какие же у вас дела, что быстро так все может перемениться?
— Дела? Нету особых дел-то.
— Зачем же гадать?
— Так… о судьбе вообще, о надеждах…
— Каких надеждах?
— Ну что вы, ей-Богу, Верочка! Разные могут быть надежды. Если человек стар, так ему, выходит, и надеяться не на что?
— На что же надеяться?
— Да мало ли на что! Обстоятельства там разные… Перемены.
— Ну ладно, коли перемен ждете.
Она достала колоду засаленных карт. Они уже не тасовались, и их приходилось перекладывать стопками на столе. Трефовый король выпал с валетом той же масти.
— Ваши хлопоты, — сказала гадалка.
«А то чьи же еще?» — скептически прокомментировал Лев Минеевич.
— И втайне хлопоты скрываете, — погрозила она пальцем. — Только напрасны они, эти ваши хлопоты…
— Почему же напрасны? — обидчиво спросил он.
— Не выйдет из них ничего — пиковый валет. Ну да ладно, посмотрим, что будет дальше. — Она быстро разбросала вокруг короля с напрасными хлопотами четыре кучки и развернула их в цыганский крест. — Так! — сказала она, любовно раскрывая карты. — На пороге у вас благородный король из казенного дома.
— Кто же это? — зевнул Лев Минеевич, прикрывая рот ладошкой.
— Вам виднее.
— И когда это будет?
— Скоро. Очень даже скоро. Завтра, послезавтра…
— Завтра — суббота, послезавтра — воскресенье. В казенных домах выходные, — резонно заметил он.
— Ну, тогда в понедельник, — равнодушно согласилась Вера Фабиановна.
Она быстро раскрыла значения карт, потом, отделив одинаковые, разложила пять троек — «на будущее». В настоящем, кроме означенного визита и пустых хлопот, ничего существенного Льну Минеевичу не выпало. Картишки подобрались все мелкие и невыразительные — нечто вроде преферансного мизера. Зато в будущем обозначилось некое темное облачко, которое гадалка охарактеризовала как неприятную неожиданность. Но не успел Лев Минеевич встревожиться, как открылась десятка червей. Сердце его, таким образом, должно было успокоиться радостью.
— Ну, спа…
— Типун вам на язык! — разгневалась гадалка. — Сколько раз было говорено, что благодарить нельзя! Не сбудется!
— Так я же не успел, Верочка, и вообще…
— Ладно уж! — отмахнулась Вера Фабиановна. — Так не будете кофе пить?
— Нет, голубушка, благодарствую. Бежать надо. Я еще к Дормидонтычу зайти должен.
— Это зачем же?
— А я разве не говорил? — На лице его обозначилось удивление. — Он же Изиду свою с Гором-младенцем на коленках отдать соглашается.
— Вас-то это почему интересует?
— Меня? Да я о вас, Верочка, хлопочу.
— Вот как? Тронута… А за хлопоты чего потребуете?
— Ничего. Ровнехонько ничего. Скажите только, что ему взамен предложить?
— Это подумать надо… Скарабей его не заинтересует?
— Сомнительно, — помотал головой Лев Минеевич и равнодушно так, безразлично ударил в самое больное место. — Помнится, он насчет эмалей крючок закидывал, но это ведь пустое? Вы же решительно нет?
— Еще чего? — низким контральто произнесла возмущенная Вера Фабиановна. — А этого он не хочет? — Она изобразила с помощью трех пальцев нехитрую, но весьма выразительную фигуру. — Вы еще и его потребуйте! — хлопнув ладонью по сундуку, она разбудила одну из кошек.
Моя египетская выгнулась и, вытянув когти, в сладкой истоме вонзила их в гобелен.
— Лично я, — он ткнул себя в грудь пальцем, — ничего не требую. Скажу ему, что не состоялось, и все!
— Вот как! А скажите-ка лучше, почему он с вами готов на какого-то Яковлева сменяться, а с меня драгоценные эмали требует?
— Во-первых, Яковлев — это не «какой-то»… — Лев Минеевич вкрадчиво понизил голос: в груди у него тревожно екнуло, словно и в самом деле на циферблате судеб пробил его час. — Во-вторых, он хотел еще подлинную «Маркизу» Сомова и «Версальские фонтаны» Лансере, но это неважно, потому как, в-третьих… в-третьих, вы сами можете предложить что-либо из живописи или же графики…
— О! Что же вы раньше не сказали? — всплеснула руками Вера Фабиановна. — Может, ему Врубеля предложить?
— М-можно. — Голос почему-то вдруг изменил Льву Минеевичу. Он неопределенно махнул рукой, глотнул два раза сухим, опаленным горлом и прокашлялся. — Можно… Я так думаю — можно… Но надо поговорить.
— Ах, поговорить! — Она согласно кивнула. — Ну, конечно же, поговорить! — И, беспощадно улыбнувшись, покачала вдруг головой. — Ай-ай-ай, Лев Минеевич! А еще старый друг называется, верный рыцарь! Я же нагадала вам напрасные хлопоты. Чего же вы лезете? Не видать вам Врубеля как своих ушей… — и звучно припечатала ладонь к клеенке стола.
— Позвольте! — возмутился Лев Минеевич. — Как вы могли подумать? Конечно, я хочу Врубеля, но ваши интересы…
— Бросьте, бросьте!.. Лучше замнем для ясности. Передайте своему Дормидонтычу, что я хочу его видеть. Пусть зайдет. Авось сами как-нибудь столкуемся.
Униженный Лев Минеевич нашарил свой зонтик и взглядом стал отыскивать шляпу.
— Да вон она! — сказала Вера Фабиановна, отнимая шляпу у Саскии, который уволок ее на другой конец софы и брезгливо обнюхивал.
Лев Минеевич вздохнул и поцеловал хозяйке руку.
— Заходите. Не забывайте, — сказала она, провожая его к дверям.
Глава 5
Предначертание свершится
Люсин вышел из кино, когда на Садовом уже зажглись фонари. Тополиный пух кружился в немигающем ртутном свете. Старушки в белых фартуках торговали цветами.
Куда-то спешили люди. У телефонных кабин стояли очереди. Вечер только еще начинался.
Люсин прошел мимо концертного зала и, увлекаемый людским потоком, машинально спустился в метро. Делать было решительно нечего. Смутно хотелось куда-то пойти, стряхнуть с себя ленивую тревогу этого вечера.
Получив в кассе четыре пятака, он двинулся к турникетам, но свернул вдруг направо и подземным переходом вышел на другую сторону улицы Горького. В ярких витринах магазина лоснились свисающие с потолка колбасы. У дверей ресторана «София» безнадежно темнела очередь.
Одинокий автомат оказался свободным. Словно решившись на что-то, Люсин вошел в кабину и, порывшись в карманах, отыскал двушку. Но автомат с отвратительным лязгом сглотнул монету, едва Люсин набрал первую цифру. Тихо ругнувшись, он вышел из кабины и перебежал к табачному ларьку. Купив ненужную ему коробку спичек, выпросил заветную медяшку. Не доверяя пиратскому телефону, не поленился дойти до желтого здания, где раньше был Кукольный театр. Там обошлось благополучно.
Юрка, на удивление, оказался дома. Люсину определенно начинало везти. Очевидно, первый автомат сыграл роль алтаря, на котором боги благосклонно приняли жертву.
— Ты где сейчас, старик? — радостно спросил Березовский. — Ах, у Кукольного! Это же рядом. Немедленно приезжай!
Люсин сел в троллейбус и, доехав до Белорусского, пошел по Лесной.
Юрка открыл дверь и сразу же потащил его в заваленную книгами комнатенку. Был он всклокочен, словно только что встал ото сна, тренировочный костюм приятно округлялся на его пополневшем брюшке. Папки с какими-то рукописями, всевозможные газеты и журналы загромождали стол и подоконник, небрежно валялись на полу. Сняв с кресла энциклопедический том и очистив ногой проход, Юрка торопливо усадил гостя.
— Ну и нюх у тебя, старикан! — Он вкусно причмокнул губами, порываясь бежать на кухню. — Я, брат, раздобыл бутылочку шотландского «Лонг Джон». Сейчас мы ее с боржомчиком…
— Погоди, Юр, — остановил его Люсин. — Повремени малость. Ладно? Давай сперва просто так поговорим, а то потом делами заниматься не захочется.
— У тебя есть дело?
— Дело, оно всегда есть. Была бы шея.
— Насчет шеи у тебя все в порядке. Бычья!
— Я тебе не помешал, Юр? Ты чем занимался?
— А ничем! — отмахнулся Березовский.
— Это хорошо, — кивнул Люсин. Он-то уже успел заметить на диване стопку исписанных безобразным Юркиным почерком листков.
Это было в порядке вещей. Друзья, как правило, всегда заставали Березовского за работой, а он пренебрежительно махал рукой и говорил, что ни черта не делал. Вид у него при этом был самый искренний, может быть потому, что Юрка всегда радовался гостям.
Вот и сейчас он скакал вокруг Люсина, как стосковавшийся после долгого одиночества веселый щенок.
— А ты, часом, не голоден? — участливо спросил он.
— Вообще, не помешает, но, если можно, немного погодя.
— Как скажешь, так и будет, — заверил Березовский. Сам того не ведая, Люсин уже безмятежно улыбался. Лениво потянувшись, он уютно устроился в кресле и шлепнул пританцовывавшего вокруг него Березовского.
— Да сядь же ты ради Бога!
Юрка сразу же привычно растянулся на диване.
— Выкладывай, — сказал он, стыдливо прикрывая свою писанину раскрытой книгой.
— Понимаешь, Юр! — Люсин шумно вздохнул и пригладил макушку. — Есть одно дело, кажется, по твоей части.
— Давай, — с готовностью согласился Юрка.
— Не все так просто, дружище… Я и сам еще точно не знаю, что из этого выйдет, но на всякий случай хочу заручиться твоим согласием.
— Да брось ты… Что за церемонии?!
— Нет, ты погоди, — остановил его Люсин, — не все так просто. Я не знаю пока, понадобится ли это, но, если понадобится, могу ли я рассчитывать на твою помощь в качестве консультанта?
— Ты что, сдурел? — возмутился Березовский. — С каких это пор ты стал таким… сумнительным?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75