— Обратите также внимание, ла Моль, что в числе многочисленных псевдонимов Сен-Жермена есть и такой… — Ле Kappe вновь на мгновение замолк, как бы подчеркивая этим всю значимость своих дальнейших слов: — Граф Цароки!
— Граф Цароки? — нахмурился, словно что-то припоминая, ла Моль. — Это мне ничего не говорит.
— Анаграмма фамилии Ракоци, — подсказал ле Kappe.
— Ах да! Действительно… Вы просто великолепны, ле Kappe!
— Благодарю, граф.
— Кто еще, кроме вас, посвящен в тайну?
— Четверо наших аристократов, которых я имел честь вам назвать, если, конечно, граф Тулузский жив…
— И больше никто?
— Затрудняюсь вам сказать со всей определенностью.
— Ах, дорогой ле Kappe, это же очень и очень важно для меня! Разве командор не сказал вам, что орден поручил именно мне вступить в контакт с этим загадочным СенЖерменом?
— Сказал, что такое поручение уже дано. Но имени не назвал.
— Так вот, это я, дорогой лейтенант.
— Сочувствую, граф. Не в обиду будет сказано, но вам предстоит неравное партнерство.
— Я знаю, — сокрушенно поник ла Моль. — А что делать?
— Делать нечего, — согласился ле Kappe. — Но вернемся к тайне. Если вас интересует мое мнение, то в нее, по-моему, посвящен еще и сам король!
— Возможно… — задумчиво кивнул ла Моль. — Людовик действительно слишком благоволит ему…
— Более того. Он распорядился воздавать Сен-Жермену почести как принцу крови.
— Да-да. Это очень странно.
— Вам все еще странно, ла Моль?
— Нет, дорогой ле Kappe, теперь уже нет… После вашего рассказа я все вижу в ином совершенно свете. Раньше я полагал, что король выделяет Сен-Жермена в благодарность за услугу.
— Вы имеете в виду трещину в бриллианте?
— Да, ле Kappe, король очень дорожил этим камнем и, когда Сен-Жермен уничтожил трещину, был совершенно счастлив. Кстати, как это возможно — устранить трещину?
— Есть много путей, — усмехнулся ле Kappe. — Во-первых, просто подменить королевский камень, подсунуть вместо него очень похожий, только целый.
— А во-вторых?
— Во-вторых, можно так же хорошо изучить науки, как граф Сен-Жермен.
— Вполне, граф… Но это не исключает, конечно, более простой версии с подменой. Сен-Жермен сказочно богат и располагает, конечно, обширным собранием бриллиантов. На балу в Версальском дворце его видели с такими бриллиантовыми пряжками на туфлях, что двор был потрясен… Говорят, что маркиза де Помпадур не сводила с них глаз.
— Но он-то сам уверяет, что действительно умеет лечить камни и научился этому в Индии.
— Он многое говорит… — протянул ле Kappe. — Больше всего он любит, как бы случайно проговорившись, упомянуть о давно прошедших событиях, в которых якобы принимал участие.
— Да. Знаю, — согласился ла Моль. — Недавно в свете зашла речь о Франциске Первом, и Сен-Жермен привел всех в великое смущение, обмолвившись, что часто беседовал с покойным Франсуа.
— Ну это что! Франциск умер всего лишь двести лет назад. А что вы скажете про воспоминания Сен-Жермена о Христе?
— Он и на это решается?
— «Решается?!» Слишком слабо сказано, граф! Слишком слабо... «Мы были друзьями, — сказал он о Христе. — Это был лучший человек, какого я знал на земле, но большой романтик и идеалист. Я всегда предсказывал ему, что он плохо кончит». Как вам понравится такое?
— Неслыханно!
— Отчего же? — усмехнулся ле Kappe.
— Как свет терпит столь очевидную ложь?
— А разве Сен-Жермен хоть кому-нибудь пытался ее навязать? Такие вещи он роняет на ходу, с рассеянным видом, словно по забывчивости. Одни считают это чудачеством, другие относятся серьезнее. Тем более что загадочный граф действительно умеет творить чудеса. Он прославился как живописец, создавший светящиеся в темноте картины; его великолепные стихи полны недосказанностей и тревожат потаенным каким-то смыслом; сочиненные им сонаты и арии вызывают зависть профессиональных музыкантов. Разве вы не знаете, что очаровавший наше общество скрипач-виртуоз Джованнини был не кто иной, как наш проказник граф?
— Я уже устал удивляться, ле Kappe, — покачал головой бедный ла Моль. — Вы уничтожили меня. Теперь мне понятно, почему Джованнини выступал в маске.
— Это понять не трудно, ла Моль. Труднее объяснить те чудеса, которые показывал Сен-Жермен королю в своей алхимической лаборатории в замке Шато де Шамбор.
— Я вижу, дорогой лейтенант, что вы всерьез прониклись верой в его сверхъестественные способности. Быть может, вы поверили и в его бессмертие? Простите меня, это несерьезно. Одно дело наши таинственные игры в подземельях Тампля. Это занимает ум, щекочет нервы. Но относиться ко всему этому всерьез? Нет уж, увольте.
— А легендарный красный алмаз, граф?
— Кто его видел, ле Kappe?
— Мой пращур, который сгорел на костре, но так и не выдал тайны.
— Мой пращур тоже сгорел.
— Я знаю, что вы потомок гроссмейстера, — кивнул ле Kappe.
— Дело не в том, — отмахнулся ла Моль. — Знаете, в чем главная беда наших предков? В том, что им нечего было выдавать. Иначе они спасли бы себя и от пытки, и от костра. Я не верю в красный алмаз.
— Признаться, я тоже, но, мой милый граф, Сен-Жермен заставил меня многое пересмотреть. Нет, я, конечно, не считаю его бессмертным. Хотя бы по той причине, что он сам не считает себя таковым…
— Парадокс?
— Отнюдь. Я слышал, как он сказал одному знакомому: «Эти глупые парижане воображают, что мне пятьсот лет. И я даже укреплял их в этой мысли, так как вижу, что им это безумно нравится. Но если говорить серьезно, то я на самом деле намного старше, чем выгляжу». Так-то, ла Моль… Сен-Жермен и вправду многому научился на Востоке. У него нет эликсира бессмертия, но он знает тайну целебных трав. «Чай Сен-Жермена», которым он пользует короля, действительно оказывает животворное действие.
Это необыкновенный человек, граф, говорю вам открыто и честно. Не обижайтесь, но не вам тягаться с ним… И не мне.
— Вы бы лучше высказали все это командору!
— Я и высказал. Но он одержимый!
— Хорошо, ле Kappe, вы все знаете лучше меня, скажите же: что вы думаете о Сен-Жермене? Кто он?
— Я все сказал, граф. Он сын Ференца Ракоци и великий человек. Всесторонне одаренный от природы и широко образованный!
— Откуда тогда у него деньги? Только не уверяйте меня, что он их делает из свинца.
— Ничуть не бывало. К его услугам все золото масонских лож. Он достиг высших степеней посвящения… Быть может, даже самой высшей, единственной.
— Вы полагаете, он руководит всеми ложами?
— Да, граф, полагаю. Его приезд в Санкт-Петербург летом 1762 года, несомненно, был продиктован далеко идущими целями масонов. Мне достоверно известно, что фаворит императрицы Екатерины — Григорий Орлов — вручил ему очень крупную сумму.
— За какие заслуги?
— Не знаю. Возможно, наш подопечный содействовал воцарению императрицы. Это тайна, покрытая мраком. Известно только, что Орлов, обращаясь к Сен-Жермену, называл его саrо padre — дорогой отец.
— Да, все это возможно, — задумчиво произнес ла Моль. — В конце концов мы, тамплиеры восемнадцатого века, тоже своего рода тайное общество.
— Именно поэтому командор и стремится привлечь к нам такого блестящего человека, как Сен-Жермен.
— Уж лучше нам сразу идти под его начало, — усмехнулся ла Моль. — Так было бы правильнее…
Ле Kappe сделал вид, что пропустил откровенное высказывание графа мимо ушей.
— Командор убежден, что Сен-Жермен располагает красным алмазом, — заявил он.
— С каких пор, хотелось бы знать? — скептически улыбнулся ла Моль.
— С тех самых, как он объявился внезапно в Париже под именем графа Сен-Жермен, — ответил ле Kappe, и ни одна жилка не дрогнула на его лице.
Глава 14
Священное животное
Когда Люсин следом за Львом Минеевичем раздвинул гремящую бамбуковую занавеску и вошел в комнату, им навстречу поднялась разгневанная сиделка:
— Что же это такое получается? А?
— Разве я опоздал? — забеспокоился Лев Минеевич. — Сейчас, по-моему, и шести еще нет. — Он вынул из кармана старый брегет и щелкнул крышкой. — Так и есть! Двадцать минут пятого.
— Да не про то я! — досадливо отмахнулась сиделка. — Тут же полно кошек! — Она похлопала себя по солидной груди. — Я их и так терпеть не могу, а тут полюбуйтесь!.. — Она указала куда-то в противоположный угол. — Полюбуйтесь!
Лев Минеевич и Люсин последовали настоящему приглашению и увидели на полу белую тощую кошку. Она лежала на боку, вытянув лапы, и, судя по откинутой голове, была мертва.
— Это же Саския! — всплеснул руками Лев Минеевич. — Что же с ним? Бедное животное! Бедная, бедная, Верочка…
— Не знаю, кто здесь бедный… — Сиделка энергично замахала рукой, будто ковер выбивала. — Только я здесь не останусь ни на минуту. Мало того что делаешь людям одолжение, с работы ради них срываешься, так тут еще дохлые кошки! Как вам это понравится?! То-то, чую, запах какой-то вонючий. «Не может быть, думаю, чтоб это от кошек. Кошки так не пахнут, хотя и противные». Принюхалась, принюхалась и — нате вам! — нашла в углу: лежит себе, околела! Чтобы я после этого кого послушалась? Да ни в жисть! Сейчас же ухожу…
— Никуда вы не пойдете! — с неожиданной твердостью остановил ее Лев Минеевич. — Оставайтесь на своем посту! Этот товарищ, — он небрежно кивнул на Люсина, — из милиции.
— А мне плевать! — Она глубоко вдохнула воздух, словно и впрямь собиралась плюнуть как можно дальше. — Мне за это зарплату не прибавят, — добавила она, печально выдохнув. — У меня у самой, может, мальчик больной… — Она вдруг зашмыгала носом. — Ножки у него не ходят, так и то посидеть с ним некогда… Работаю, как медведь.
Лев Минеевич беспомощно развел руками и умоляюще посмотрел на Люсина.
— Не расстраивайтесь, мамаша. — Следователь осторожно погладил ее по спине. — Надо ведь подежурить, раз такой критический случай. А насчет денег не беспокойтесь — это мы сделаем!
— Так я их терпеть не могу, кошек этих! — повторила она, усаживаясь.
— Я тоже, — сказал Люсин, наклоняясь над Саскией. Бедняга скончался, видимо, под утро, а может, и ночью.
Глаза его помутнели, и внутренний свет их погас. Они казались огромными, эти расширенные внезапной смертью глаза.
Люсин уже знал от врача все подробности утреннего переполоха. Но сейчас, рассматривая Саскию, он усомнился в правильности диагноза.
«Старуха могла, в конце концов, отравиться и колбасой. Кошка доела остатки и околела. Так хоть концы с концами сходятся… А то чего вдруг, спрашивается, она подохла? Не от испуга же…»
— Где у нее холодильник? — спросил он.
— Вы хотите положить его в холодильник? — ужаснулся Лев Минеевич.
— Нет, — поморщился Люсин. — Я хочу узнать, нет ли в холодильнике остатков колбасы.
— У нее нет холодильника. — Он указал глазами на софу, где лежала неподвижная и безмолвная Вера Фабиановна. — Все остатки — на столе. Я знал, что они вам понадобятся… — Он гордо взглянул на сиделку. — И велел все сберечь, как есть.
— Боюсь, что эта колбаса слишком долго пролежала в тепле, — вздохнул Люсин. — Но анализ мы на всякий случай все же сделаем… А где остальные кошки? — Благодаря Льву Минеевичу он был уже прекрасно осведомлен о комнате и ее обитателях.
— Шляются туда-сюда! — встряла в разговор сиделка.
— Кис-кис-кис! — позвал Лев Минеевич, приманивая кого-то невидимого согнутым указательным пальцем.
На зов явилась только шелковистая черная кошка с янтарно-зелеными глазами. Она бесшумно спрыгнула откуда-то сверху и прогнулась вся, вытянув вперед лапы. Царапнула пол и, спрятав когти, потерлась вдруг мордой о ногу Люсина. Но тут же отпрыгнула в сторону, зашипела на мертвого Саскию и полезла под софу.
— Похоже на то, что разбежались кошечки, — заметил Люсин.
— Да, — согласился Лев Минеевич. — Я лично только Леонида сегодня видел.
— А вы, случайно, не знаете, как реагируют кошки на смерть своих товарищей?
«Фу ты, как глупо сказано! И все ведь знать надо, черт его дери!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75