Другая девушка – брюнетка, с приятными, полными губами – рассказывала, что она позирует голой в качестве модели художнику за доллар в час. Собственно, она гордилась этим. Я уже был готов достать бумажник, чтобы потратить доллар, как в. зал вплыла Мэри Энн Бим.
На ней опять было черное пальто с черным меховым воротником. Я встал и помог ей снять и повесить его на позаимствованный у соседей стул. На ней были берет, на этот раз белый, сине-белый свитер с рисунком, похожим на молнии, и синяя юбка. Она положила на стол маленькую сумочку и села. Её широко раскрытые, как у Клодетт Кольбер, глаза ожидающе глядели на меня, а на красных, как у той же Клодетт Кольбер, губах появилась улыбка.
По телефону я говорил не с ней: по номеру, который она мне дала, ответил мужской голос. Я передал, что встречусь с ней здесь. Так что, возможно, она подумала, что у меня есть новости об ее брате. А их не было.
Именно это я ей и сказал.
– Я провел в поисках пять дней и следов его не нашел. Ничто не указывает на то, что он вообще в Чикаго.
Она молча кивнула. Глаза у нее немного сузились, но были еще достаточно велики, чтобы в них затеряться. Губы слегка сжались, как в поцелуе.
– Я проверил газеты, прочесал большинство Гувервиллей рядом с Норт-Сайд...
– Вы имеете в виду, что он может быть так близко от того места, где я живу?
– Конечно. По Северной Кларк-стрит.
– Там ведь полно беспризорников.
– Правильно. Еще я расспрашивал о нем в Багхаус-сквере. Нашел одного парня, который, как оказалось, знает вас, но не знает вашего брата.
– Что мы будем делать теперь?
– Советую прекратить поиски. Мне кажется, он передумал в последнюю минуту и отправился в Калифорнию или в Нью-Йорк. Или еще куда-то, только не в Чикаго.
– Нет, – твердо возразила она, покачав головой. – Его желанием было стать репортером именно в «Трибе».
– Он мог попытаться, получить от ворот поворот и поехать на поезде еще куда-нибудь.
– Я прошу вас продолжать поиски.
– Думаю, это бессмысленно. Вы понапрасну потратите деньги.
– Это мои деньги.
– А время мое. И я не хочу тратить его на поиски вашего брата.
В какой-то момент мне показалось, она заплачет, но она сдержалась.
– Видите ли, – сказал я, – он исчез. Страна кишит парнишками, катающимися по железной дороге в поисках интересной жизни и работы.
Огромный парень с копной волос, в черном свитере и брюках из грубой ткани, подошел к столику принять у нас заказ. Я спросил его, каковы сэндвичи с курятиной. Он ответил, что хороши, как обычно; тогда я заказал с ветчиной. Мэри Энн отмахнулась от моего предложения заказать ей сэндвич и попросила только чашку чая. Я заказал чай и себе.
– Так вы прямо после «Торгового центра»? – спросил я.
Она кивнула.
– Еще одна «мыльная опера»?
Она кивнула.
– Должно быть, интересная работа.
Она перевела взгляд с меня на изображенную на стене толстую рыжеволосую обнаженную фигуру.
– Вот, возьмите, – сказал я, протягивая руку. Она посмотрела на руку, потом на меня.
– Что это?
– Пятьдесят баксов сдачи. Я работал пять дней. Вы мне дали сотню.
– Оставьте себе, – сказала она.
– Прекратите дуться и возьмите деньги, черт вас возьми.
Она бросила на меня взгляд, забрала деньги и небрежно сунула их в свою маленькую черную сумочку.
Явились сэндвичи с ветчиной, такие же тонкие и черствые и такие же невкусные, какими я запомнил куриные. А чай был хорош, немножко пах апельсином. Мне он понравился. Она отпила свой, но понравился ли он ей, сказать не могу.
* * *
Когда мы поели, я помог ей одеть пальто, расплатился, и мы вышли на холоднющую улицу. Снег идти перестал.
– Хотите добраться побыстрее? – спросил я у нее.
– Я могу и пройтись, здесь недалеко...
– Холодно. Моя машина стоит как раз кварталом ниже. Пойдемте.
Пожав плечами и уткнув лицо в черный меховой воротник, она подстроилась к моему шагу.
Я помог ей усесться, занял место водителя и включил мотор.
– У меня есть печка, – сообщил я, включая ее.
– Прекрасно, – заметила она равнодушно.
– Куда едем?
– Ист-Честнат, – и назвала адрес. Я двинулся.
– А кто тот парень, что отвечал по телефону, когда я сегодня звонил?
– Это Алонсо.
– А кто этот Алонсо?
– Он художник.
– А что он рисует?
Она ответила мне словно ребенку:
– Картины.
– Какого рода?
– Опыты в динамической симметрии, если вам это нужно знать.
– А где он живет?
– Со мной.
– А-а...
* * *
Уже стемнело, но передние фары освещали дорогу, ловя снежные вихри; справа, немного впереди, шли, взявшись за руки, двое мужчин. Это было не диво для Тауер Тауна. Точно так же, как проживание Мэри Энн с неким парнем по имени Алонсо. Это разочаровало меня, но не удивило; в этом районе было весьма обычно видеть на почтовом ящике два имени – одно мужское, другое женское. Неженатые пары были неотъемлемой частью Тауер Тауна, так же, как и разговоры о свободной любви и феминизме. Женщинам в Тауер Тауне нравилось сохранять свою индивидуальность, свою независимость и как следствие – собственные фамилии.
Через полчаса мы были на месте. Мэри Энн собралась выходить.
– Я вас провожу, – сказал я.
Она взглянула на меня, задумавшись. Потом пожала плечами.
Я вышел из машины и пошел за ней следом по Дорожке к обветшалому четырехэтажному красному зданию. Вход был с переулка; мы поднялись по выкрашенной в красный цвет лестнице. Красный цвет мог быть и политическим символом, но в то же время символизировать тот факт, что, поднимаясь по этой скрипучей лестнице, свою жизнь держишь в руке точно так же, как эти непрочные перила.
Мы вошли в маленькую кухоньку, в которой были стол, одноконфорочная масляная плита, стул, раковина с какой-то грязной посудой и шкафчик; холодильника не было. Стены голые, покрытые желтой штукатуркой, потрескавшиеся, местами с отвалившимися кусками. Она положила пальто и берет на стол и спросила:
– Хотите чаю?
– Конечно, – ответил я.
– Снимайте пальто и подождите немного, – сказала она без выражения, заполняя в раковине медный чайник странной формы.
Я положил свое пальто поверх ее.
– Пройдите и познакомьтесь с Алонсо, – предложила она.
«Пропади он пропадом», – подумал я и пошел знакомиться с Алонсо.
Он сидел посреди комнаты на полу и что-то курил. Комната была слабо освещена. По запаху горячего ладана я сообразил, что это сигарета с марихуаной. Он был блондином небольшого роста, около двадцати лет, одет в ярко-красный свитер и брюки из грубого бархата. Казалось, на мой приход он не обратил никакого внимания.
Комната была большая, с высоким потолком и дневным освещением, но меблировка скудная: матрас, покрытый кучей одеял; у одной стены комодик, выглядевший здесь одиноким и неуместным, как будто он забрел сюда случайно, с улицы. Стены были увешаны ошарашивающими модернистскими картинами: кричащие цвета и искривленные формы обозначали звук и ярость. Так или иначе, от них было больно глазам.
– Это все вы нарисовали? – спросил я его.
– Да, я.
– Вот у этой есть название? – спросил я, указывая на холст, где красное не сочеталось с зеленым и синим.
– Конечно. Это «Равнодушие людей друг к другу».
– Интересно, как вы пришли к такому решению? Он с усмешкой глянул на меня глазами цвета сажи.
– Так же, как появляются все мои названия.
– Как же?
Он пожал плечами.
– Когда я заканчиваю работу, я вешаю ее так и сяк или просто держу перевернутой до тех пор, пока что-нибудь не блеснет в голове. И тогда я даю ей название.
– Перевернули и назвали?!
– Можно и так сказать.
– Я понял, что вы и есть Алонсо.
Он встал, улыбаясь.
– Вы обо мне слышали?
– Мэри Энн о вас упоминала.
– А-а... – сказал он, слегка разочарованно. – По телефону сегодня я с вами говорил, верно?
– Именно так.
Он затянулся марихуаной, задержав в себе дым, потом заговорил, и было полное впечатление, что он говорит, тужась в уборной.
– Полагаю, вы ждете, когда я уберусь отсюда...
Махнув обеими руками, он бросил сигарету на пол и растоптал ее. Потом прошел в угол комнаты, где была брошена старая бархатная куртка, надел ее и оставил меня наедине с картинами.
Довольно скоро вошла Мэри Энн с двумя чашками. Она всучила мне их и прошла через комнату дальше в темноту через дверной проем без двери. Я растерянно стоял, балансируя с чашками чая, пока, наконец, не поставил их на верх комодика и, стоя, не отхлебнул из своей чашки.
Мэри Энн вернулась в волочащемся по полу черном кимоно с красными и белыми цветами, перевязанном на талии черным кушаком. При ходьбе полы кимоно распахивались, открывая взору ослепительную белизну ног. Положив руки на бедра, она спросила:
– Как вам понравился Алонсо?
– Намного больше, чем его картины, – ответил я. Она с трудом удержалась от улыбки, а потом сказала:
– А я считаю, что они хорошие.
– В самом деле?
Тут она не сдержала смех.
– Ну, не совсем так. Пойдемте.
Я пошел за ней через дверной проем, который, когда она зажгла наверху свет, превратился в маленький холл с ванной по правую руку и входом в другую комнату впереди, куда она меня и провела.
Это была комната поменьше первой, но достаточно большая для кровати с балдахином. Стены были задрапированы голубыми батиками, потолок тоже. На фоне темно-голубых стен выделялись два столика – ночной и туалетный с круглым зеркалом. На ночном столике стояла маленькая цилиндрическая лампа в стиле арт-деко, и это было единственное освещение в комнате. А единственное окно было выкрашено снаружи чернотой ночи.
– Вы и Алонсо не делите... – Я поискал вежливое слово.
– Спальню? – улыбнулась она. – Нет. Почему мы должны ее делить?
Я пожал плечами.
– Вы живете вместе.
– Снимаем мы вместе, – кивнула она. – Но на этом все и кончается.
Я опустился на край кровати и тут же быстро вскочил, но она потянула меня за руку, приказывая снова сесть, и сама села рядом, усмехаясь.
– Бедный мальчик, – сказала она. – Вы в замешательстве...
– Всего-навсего никак не разберусь с Тауер Тауном, так я думаю.
– Алонсо любит парней.
– Хотите сказать, что он голубой.
– Ну да.
– О! И вы просто платите пополам за квартиру, и все?
– Совершенно верно. Эта милая большая квартира – студия. И мы объединились, чтобы ее оплачивать...
– А почему с Алонсо?
– Мы – друзья. Он и актер, и художник. Мы вместе играли в «Дерзких играх». Знаете... такая маленькая театральная труппа.
– А-а...
– Еще чая хотите?
– Нет. Нет, благодарю.
Она взяла у меня чашку и вышла, волоча подол и еще больше сверкая белой кожей.
Я оглядел комнату. В изголовье под пологом висела бледная электрическая луна с человеческим лицом. Она была выключена.
Мэри Энн вернулась в комнату, села рядом.
– А вы тоже это зелье курите? – спросил я, указав жестом на другую комнату.
– Марихуану? Нет. Я даже не пью. Я выросла в порядочном доме; мы такого рода вещей и близко не видали, и я никогда этим не интересовалась, только один раз попробовала.
– Но вы позволяете ему этим заниматься?
– Алонсо не пьет.
– Я имею в виду – курить марихуану.
– Да, я не возражаю. Алонсо не наркоман, как вы думаете. Он курит изредка, для расслабления. Когда рисует или перед тем, как идет... в общем, поискать себе «подружку».
– И он... приводит приятелей сюда?
– Иногда. Но обязательно говорит мне, если собирается привести. Я могу оставаться в своей комнате и учить тексты, если я задействована в пьесе, или просто-напросто читать, или спать.
– И вас не беспокоит то, что делается за стеной?
– С какой стати?
У меня не было ответа на этот вопрос.
– Живи своей собственной жизнью – вот девиз, принятый здесь, – объяснила она. – Живи, а не только существуй.
– Сейчас многие люди и простое существование находят достаточно трудным. Она молчала.
– Приятно было побывать в вашей спальне, – продолжал я. – Вы красивая девушка, и это кимоно красивое, и чай вы приготовили вкусный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56