Просто я считаю, что он – тот человек, который понял, сколько вреда может принести плохая пресса. Между прочим, день святого Валентина был всего несколько лет назад, если вы уловили мою мысль.
Он заметил:
– Что ж, план хорош – напомнить им, кто босс, из тюрьмы поставить Нитти на место.
Я пожал плечами.
– Вы же знаете, как обстоят дела. Политика.
Он кивнул. Потом поглядел на залив. Сумерки переходили в ночь, и огни на судах подмигивали мэру. Очертания города Майами отражались в воде.
Подошел официант и принял заказ на десерт; мы оба попросили ванильное мороженое, но до того, как его принесли, Сермэк скривился, видимо, от сильной боли.
Он встал, извинился, и Миллер потащился за боссом, державшем руку на полном животе.
Принесли мороженое, и я стал есть. К тому времени, как вернулся Сермэк, его мороженое начало таять; он медленно ел, потеряв ко всему интерес.
Покончив с мороженым, он заметил:
– Что же вы хотите – ходить за мной по пятам? Дождаться убийцу и остановить его?
Я кивнул.
– Я надеюсь задержать его еще до того, как дело зайдет слишком далеко, но если реально смотреть на это дело, выход один – дождаться и остановить.
– Когда Миллер и Лэнг увидели вас на бегах, почему вы решили не пытаться убрать их со своей дороги?
– Я не могу блефовать, если приготовился заниматься этим делом, – ответил я, пожав плечами. – А я буду им заниматься до тех пор, пока вы не предпримете что-нибудь, чтобы меня остановить.
Он коротко хохотнул:
– Какого черта, зачем я буду останавливать? Вы здесь, чтобы я выжил!
– Для меня это дело означает неплохие «бабки», Ваша Честь.
Нам подали кофе.
– Я хотел бы, чтобы вы описали этого человека мне и моим людям, – сказал Сермэк.
– Конечно.
– И вы можете продолжать наблюдение за мной, но не иначе, как в сотрудничестве с Лэнгом, Миллером и остальными. Если хотите, можете сообщать мне о себе время от времени. Ежедневно сверяйте все с моими планами.
– Хорошо. А что вы планируете делать?
– Я буду делать все, имеющее отношение к Джиму Фарли, что только смогу. Он обещает немногое, но очень ценное. А мне много дыр надо залатать. – Что вы имеете в виду?
– Фарли сказал мне, – что Рузвельт планирует приплыть в Майами в будущую среду. Этого в прессе еще не было. Но масса больших «шишек» настояла, чтобы он закончил здесь свое путешествие на яхте. Хорошая реклама для города, и хорошо для тех, кто выбрал президента. Он собирается выступить перед народом. Здесь должны быть вся пресса, духовые оркестры, радио...
– Вот как?
– Слыхали обо мне и Рузвельте, Геллер?
– Знаю, что в Чикаго вы поддерживали Смита.
– Дело в том, что я отклонил все просьбы Фарли переметнуться. Мы тогда собрались, чтобы объявить кандидатом в президенты этого тупого ублюдка Джея Гэма.
Джей Гэм – Джей Гэмильтон Льюис, стареющий щеголеватый сенатор из Иллинойса, который, хотя и был демократом, оставался заодно с реформистски настроенным прежним мэром, республиканцем Картером Гэрисоном – сыном мэра Чикаго времен Первой Всемирной Выставки, погибшего от пули убийцы еще до того, как усмирили «Белый город».
– А потом Гэм предал нас, переметнулся к Фарли, и я настоял, что кандидатом в президенты в этом городе будет объявлен банкир Трейлор.
– Но из-за этого Джей Гэм объединится с Фарли и отхватит ваше право на патронаж.
Сермэк при этих словах нахмурился, с трудом допуская подобную мысль. Он сказал:
– Этим негодяям я подал Чикаго на блюдечке. Самые большие бюллетени за президента в истории Иллинойса. Они все передо мной в долгу.
– О чем, между прочим, вы и напомнили сегодня Фарли.
Сермэк глядел сквозь меня, отхлебывая кофе.
– Мне нужно, чтобы на публике меня увидели с избранным президентом. Мне нужно сказать ему кое-что наедине... – Он наклонился вперед. – Фарли собирается домой. В воскресенье после банкета. Остальные парни планируют рвануть на Кубу. К среде все уже разъедутся по домам – в Нью-Йорк или еще куда, будут вылеживаться где-нибудь на пляже на толстых задницах. А я останусь здесь. Это должно произвести на него впечатление.
– На Фарли? Вы сказали, что он в воскресенье уедет...
– Да нет, я говорю о Рузвельте. Он сочтет это персональной данью уважения. Как публичное извинение за то, что я не выполнил его просьбы на съезде партии.
– Вы вправду так думаете?
Сермэк засмеялся, будто хрюкнул.
– Рузвельт не только на ноги слаб, он и головой ослабел тоже.
– По-моему, вы не должны так поступать.
– Что ты имеешь в виду?
– Вы совершаете ошибку. Вы думаете, что здесь будете в безопасности. Если парни из Синдиката проводят тут каникулы, да к тому же у Капоне и Фишетти здесь свои дома, вы решили, что никто не попытается в вас стрелять в Майами.
Сермэк пожал плечами.
– Ну да, верно. Не гадят же там, где едят, Геллер.
– Да, но они могут это сделать так, что никто ничего и не заподозрит.
– Что ты имеешь в виду?
– Политическое убийство. Вы здесь среди политиков со всех уголков страны, включая весь «кухонный кабинет» Рузвельта. Если какой-то идиот вдруг начнет стрельбу в вестибюле «Билтмора», когда вы будете стоять вместе с сотней других политиков и в вас случайно попадет одна из пуль, никто и не подумает на Синдикат. Все решат, что эти безработные негодяи сбрендили, выискивая, кого бы обвинить в своих неприятностях. А лучше всего обвинить политика. Скажите, вы можете на публике протолкаться к Рузвельту? Вы привезли пуленепробиваемый жилет, о котором тогда говорили?
Сермэк облокотился на стол, сложив большие толстые руки, и поглядел на меня поверх них.
– Я должен это сделать. Другого пути нет. Этого негодяя-инвалида я ненавижу, но в Чикаго есть проблемы большие, чем этот долбаный Фрэнк Нитти. У нас учителя месяцами не получают зарплату. От федерального правительства городу нужны кредиты, и нужны срочно. Можешь ты это понять. Геллер?
Ладно, я конечно мог на это заметить, что знаю об одном из блатных постов, который он получил от Фарли и отдал другому своему зятю. Это был пост сборщика налогов от Чикаго, появившийся очень кстати, потому что Сермэка решили проконтролировать на предмет честной уплаты налогов. Да я мог сделать сотню циничных замечаний, но, знаете, мне почему-то показалось, что этот негодяй говорит то, что думает, что он на самом деле хочет поставить Чикаго на ноги, что он на самом деле беспокоится об учителях, полицейских и других муниципальных служащих, которым платят так, словно милостыню подают. Сермэк добавил:
– А кроме того, тут повсюду будет секретная служба. Со времен Мак-Кинли не удалось больше ни одно убийство, знаете ли, и никогда не удастся. Потому что эти парни свое дело знают. Да и мои ребята здесь. И вы тоже. Геллер. Ведь вы будете?
Я кивнул.
– Но до тех пор сидите тихо. Больше никаких общественных мест.
– Только обед в честь Фарли в субботу.
– Там могут быть фокусы. Он открыт для широкой публики.
– Всего шесть сотен мест.
– Хорошо. Тут еще можно обеспечить безопасность.
– Другими словами, я останусь у зятя. С телохранителями. Я должен повидаться еще кое с кем, но они могут приехать ко мне сами.
– Хорошо, – сказал я. – Нитти, конечно, не ожидает, что вы заляжете на дно. И не думаю, что он попытается пристрелить вас дома. Скорее всего, это случится на публике, чтобы думали, что Синдикат тут ни при чем.
– Тогда у убийцы только две возможности. Обед в «Билтморе» в честь Фарли в субботу и Бейфрант-парк в среду.
– Что?
Сермэк махнул рукой влево.
– Бейфрант-парк... Там будет выступать Рузвельт.
– Непременно вам нужно все дело испортить, мэр!
В первый раз за все время холодные глаза немного смягчились, а улыбка стала искренней.
– Я вас, кажется, недооценил. Геллер?
– Может, и нет. А может, я только сейчас становлюсь самим собой.
– Может быть...
– А сейчас куда вы направляетесь?
– В туалет, – сказал он, вставая, кривясь и держась за живот.
На этот раз сопровождал его я, а он махнул Миллеру оставаться на месте.
* * *
Его Честь мыл руки, когда я сказал:
– Вам нужно усилить охрану перед домом.
– Что вы имеете в виду?
– Я сказал вашему садовнику, что я из «Гералд», я он мне выболтал все, вплоть до дня вашего рождения.
Промокая руки бумажным полотенцем, Сермэк отрицательно покачал головой. – У нас нет садовника.
– Что?!
– Вернее, не совсем, потому что этим занимается соседский мальчик. А когда приезжает зять, он все делает сам. Это его хобби.
– А ваш соседский мальчишка не кубинец, нет?
– Да нет. А что?
– В тот день у вас подстригал кусты какой-то кубинец.
Сермэк снова пожал плечами, явно сомневаясь:
– Возможно, мой зять нанял кого-нибудь еще, чтобы успеть обустроить сад к моему приезду.
– Может быть, вы и правы.
Так или иначе, тот, кого я ищу, – не кубинец. Да и садовник этот – явно не блондин. Но мой блондин мог иметь кубинца-напарника, мог ведь?
– Мы проверим еще раз все вокруг, если вам это так важно.
– Да, пожалуйста, – попросил я.
– Ну, а сейчас давайте удивим Миллера и Лэнга новостью, что вы теперь коллеги, – предложил Сермэк.
Глава 16
Над головой стояло налитое новогоднее солнце. Вдали на полоску земли напротив парка, хлопая крыльями, садились пеликаны и чайки, чтобы потом снова взлететь. Среда близилась к вечеру и духоте, а по Бейфрант-парку прогуливались пары разного возраста, иногда останавливаясь, чтобы поиграть в настольную игру или посидеть на скамейке с видом на синий залив с белыми суденышками.
Я прошел мимо одного из парней, который, привязавшись к большой пальме, натягивал оборванные ветром провода. Главная прогулочная аллея от подножия Ист-Флеглер до залива была окружена клумбами, подстриженными хвойными изгородями, королевскими пальмами и влюбленными на скамейках. Вид счастливых парочек навел меня на размышления о Мэри Энн Бим; мне хотелось знать, вспоминает ли она обо мне, пока я торчу здесь, пытаясь сохранить жизнь мэру Сермэку.
Если не считать парней с проводами, казалось, парк был полностью безопасен. Я прогулялся по всей его территории – сорока акрам, которые насыпали меньше десяти лет тому назад и превратили в тропический рай.
Браунинг висел под мышкой, а «бульдог» тыкался в мои внутренности, и если парень появится пораньше, желая осмотреть арену преступления, я еще успею подложить ему пушку и тут же взять его с ней.
Солнце все еще делилось с небесами своей щедростью, и над парком лениво парило несколько самолетов, когда я уселся в первом ряду амфитеатра. Ряды зеленых скамеек, на которых будут сидеть восемь тысяч приглашенных, изгибались, образуя широкий полукруг перед оркестровой раковиной. Купол центральной сцены был разрисован орнаментом красного, оранжевого, желтого и зеленого цветов, немного в восточном стиле, и на каждой стороне сцены было по башне с куполом наподобие желудя, разрисованного полосами серебристого, зеленого, желтого, оранжевого и красного. Это было похоже на представление Шрайнера о Египте: желтого цвета штукатурка внутри купола и синего цвета платформа; на коричневом с красными кистями занавесе изображения каирских улиц. На сцене была поставлена импровизированная деревянная трибуна с шестью рядами скамеек в ложе для примерно двадцати пяти – тридцати приближенных лиц, одним из которых будет Сермэк. Он должен сидеть в первом ряду.
По счастью, в целях безопасности, публика не имела возможности слишком близко подойти к сцене; невозможно это было сделать и с крыши, не доходившей ни до одной из королевских или кокосовых пальм, отделявших амфитеатр от панорамы Майами. Даже находясь в первом ряду, Сермэк будет в безопасности. Полукруглое замощенное пространство перед оркестром и было тем местом, откуда должен был говорить со своей машины президент-избранник.
Я сидел и обдумывал эту ситуацию, когда услышал за собой приглушенный разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56