Катерина задумалась о своей молодой, еще не устроенной жизни. Ей уже двадцать три. Так хочется иметь собственного карапуза! Девочку, такую же хорошенькую, как Зиночка Шмелева, или мальчика, такого же серьезного и самостоятельного, как Костик Станицкий. Но для того чтобы родить, надо все-таки выйти замуж. А сердечный друг Мишаня все не делает предложения. А ведь они встречаются уже полгода! Правда, этот срок следует разделить на два, поскольку Мишаня через каждые две недели исчезает. Что ж поделаешь, служба! Мишаня — омоновец. Выполняет какие-то важные боевые задания. С удивительно четкой периодичностью. Две недели через две. Зато как же сладки их встречи после долгой разлуки! Как жарки объятия, как неутолима страсть! Катерина потянулась, выкатив вперед полную грудь, которой было явно тесно в кружевном лифчике четвертого номера. Белый рабочий халатик треснул по шву. Девушка погладила руками свое богатство и сладко пропела:
— Эх, мужика бы!
Но Мишаня, которому предназначались эти слова, отсутствовал, выполняя очередное боевое задание… Давно? Да как раз уже две недели, в который раз подсчитала Катерина. Впрочем, организм, привыкший к периодичности гормональных поступлений, и без всяких подсчетов указывал, что любимому пора бы уже появиться. Девушка вздохнула, поднялась и направилась к плите. Большущая электроплита, занимавшая центр помещения, была неисправна, разогревалась очень долго, поэтому включать ее следовало как минимум за час до обеда. Поставив на черный круг одной из конфорок большущую кастрюлю с супом, Катя опять уставилась в окно.
В этот момент сзади скрипнула дверь. Катерина, охваченная сладким предчувствием, оглянулась. На пороге стоял он, сердечный друг. Черная кожаная куртка ладно облегала крепкую коренастую фигуру. Черные же тесноватые джинсы уже бугрились впереди.
— Мишаня! — вскрикнула Катя и бросилась к парню.
Мишаня без лишних слов дернул задвижку, запиравшую дверь изнутри, и тут же стиснул подругу. Пышная грудь выкатилась из глубокого разреза халатика.
Мишаня ухватил нежную плоть зубами, принялся трепать и рвать ее, словно Щенок, нашедший наконец любимую игрушку. Катерина заливалась счастливым смехом.
— Мишаня, пусти, больно же! — как бы отбивалась она.
Парень сопел, еще сильнее прижимая к себе полное тело. Его рука нырнула под полу халатика.
— Бархатная моя! Соскучился я, Катюха! — прохрипел Миша в ушко подруги.
— А я-то как! Я-то как! Сейчас как раз о тебе думала, а ты и вот! И пришел, сладкий мой!
Рука Мишани продиралась сквозь крепко сбитые ляжки вверх, добралась до увлажнившихся трусиков.
— А-а-а, — застонала Катерина и принялась расстегивать джинсы, которые, казалось, вот-вот лопнут от выпиравшего Мишаниного желания.
Слившись в поцелуе, они раздевали друг друга. Впрочем, для того чтобы раздеть Катерину, потребовалось две-три секунды. Расстегнутый халат едва держался на покатых плечах. Щелкнул, словно отлетевшая ступень ракетоносителя, кружевной лифчик, окончательно выпустив на волю тяжелую грудь.
— Хочу, хочу, хочу, — приговаривал Мишаня, передвигаясь вместе с девушкой к широкой плите и сжимая рукой шелковистую упругость с напрягшимся соском. Застрявшие на коленях джинсы делали путь мучительно долгим. Рука Катерины сжимала тугой член, свободная рука Мишани рылась в нежнейших складках, купаясь в пахучей сырости.
— Марьсергевна в кабинете, за стенкой, — сообщила другу Катя, отрывисто и часто дыша.
— Плевать, — плюнул на заведующую детским садом Мишаня.
Парочка достигла наконец плацдарма. Халат был брошен на поверхность плиты. Мишаня опрокинул Катерину на эту импровизированную простыню. Упали на пол белые трусики. Кожаная куртка шмякнулась на приоткрытую крышку суповой кастрюли.
Внушительных размеров Мишанин член погрузился в ярко-розовое лоно.
— Только не спеши, — попросила Катя.
— Ага, — сопя, отозвался Мишаня, кладя себе на плечи ноги подруги и наблюдая, как при каждом его движении сотрясаются ее ляжки. Как поверхность остывающего холодца, который часто готовила Мишанина мама.
— Ох, сладко, еще, Мишанечка, хороший мой…Ты на две недели вернулся?
— Ага-а.
Мишаня яростно вбивал себя в женскую плоть, упираясь в нечто горячее и упругое. При каждом его погружении Катерина тихонько повизгивала:
— Ой, мамочки! Ой, как сладко! Вечером придешь ко мне? Ой, сейчас умру!
Ой, Мишаня! Ой, еще, миленький!
Мишаня сосредоточенно делал свое дело, поворачивая для полноты ощущений ноги подруги как рулевое колесо. Ритм нарастал. Ноги Катерины сползли вниз.
Мишаня навалился на девушку, стискивая груди, впечатывая подругу в поверхность плиты. Катя вдруг отчего-то выкатила на Мишаню и без того выпуклые глаза, завертелась под ним и заверещала:
— Ой, горячо, Мишаня! Горячо как! Пусти, слышь!
— Ara, — отозвался парень, не думая останавливаться. — О, хорошо! Еще задом поддай, Катюха! Сейчас кончу, — деловито сообщил он подруге. — А ты как?
— Пусти, горячо!!! — не на шутку разоралась повариха.
Дверь кухни дернулась.
— Екатерина, ты что там? — послышался голос Марии Сергеевны.
— Я? Я ничего… — едва ответила девушка, умоляюще глядя на застывшего над нею Мишаню, сосредоточенно переживавшего оргазм.
— У тебя там горит что-то?
— Это… это я халат случайно подпалила.
Катерина высвободилась, вскочила как ошпаренная с плиты. Вернее — как поджаренная. Ибо плита наконец раскочегарилась. Тлел край ее халатика. Алела круглым пятном Катина спина.
— Открой, Катерина! — грозно прокричала из-за двери Мария Сергеевна.
— Я сейчас, Марьсергевна. Я переодеваюсь. Подождите минутку.
Катя стремительно натягивала одежды, постанывая теперь уже от боли.
Мишаня рванул с кастрюли свою кожанку. Приоткрытая крышка звонко громыхнула своеобразным гонгом.
— Глядите, глядите, Светлана Николаевна! — дернул воспитательницу кто-то из детей. — Это вор, да?
На глазах у изумленной публики через открытое окно пищеблока выпрыгнул молодой мужчина в черной кожаной куртке. Воспитательницы набрали воздуха, чтобы огласить окрестности криком, но тут в окне возникла растрепанная повариха.
Катерина застегивала халат и умоляющими жестами призывала коллег по работе к молчанию.
— Да это Мишка, что ли, был? — определила одна из воспитательниц, глядя вслед исчезнувшему за оградой садика парню.
— Ну да! Его куртка. И стрижка ежиком.
— Чего это он там делал?
— Угадай с трех раз, — хмыкнула другая.
— Ну Катюха дает!
Катя, словно услышав эти слова, смущенно пожала плечиками. Лицо ее тут же исказила гримаса боли. С этой гримасой она и исчезла в глубине кухни.
Персонал детского сада обедал. Катерина стояла у огромной суповой кастрюли, размахивая поварешкой и делясь с подругами пережитым. Рассказ ее то и дело прерывался взрывами смеха.
— Я лежу, чувствую, еще секунда — загорюсь. А он, проклятый, прижал меня, что лев свою львицу, и не выпускает. Я кричу, горячо, мол. А он — мне тоже горячо! Поддай еще задом, говорит.
Небольшая комнатка первого этажа, служившая для персонала столовой и комнатой отдыха, опять потонула во взрыве хохота. В стену постучал сердитый кулачок Марии Сергеевны.
— Тише, а то сейчас придет, разорется… — шикнула Светлана Николаевна, хорошенькая воспитательница средней группы.
— А она, — Катерина повела глазами в сторону стены, — услышала мои визги и давай в дверь кулаком молотить. Открывай, дескать. Мы с Мишаней за одежки хватаемся, путаемся. Я едва в его трусы не влезла. Мне и больно и смешно…
— А он грозит тебе в окно, — тут же добавила одна из воспитательниц.
Коллектив детского сада, за исключением пожилой заведующей, состоял из точно таких же молодых, как и Катя, женщин, что, собственно, и делало возможным ее откровения.
Дети были накормлены обедом и лежали в постелях. Тихий час — краткое время отдыха персонала.
— Ой, не могу, просто тяжелое порно! — прокомментировала всю эту историю музыкальный работник Дина.
— Катюха, налей мне еще супчику, — попросила хорошенькая Светлана. — Я фасолевый суп просто обожаю.
— А дети не едят, — вставил кто-то.
— А какой они едят? Они вообще супы не едят. Поковыряются ложкой и отставят. Вечно полные тарелки выливаю, — проворчала Катерина, наливая Свете поварешку с самого дна кастрюли.
— Ну, куриный еще кое-как едят.
— Что же, каждый день куриный варить? Прыщами пойдут, — отозвалась Катя.
— Ну ты, Катюха, даешь! Прямо на рабочем месте… В антисанитарных условиях, — вернулась к прерванной теме одна из нянечек.
— Почему это в антисанитарных? — обиделась Катя. — У меня на кухне чисто. И раковина опять же рядом.
— До вечера-то потерпеть не могли? — хмыкнула Света, отправляя ложку в накрашенный рот.
— Тебе хорошо, у тебя муж каждую ночь под боком.
— Почему это каждую? Он в рейсы уходит. Так что и по неделе, и по две не видимся. Но чтобы сразу же, в первую минуту встречи, прямо на кухне…
— Ты, Светка, фригидная женщина. А я без мужика и трех дней не могу прожить.
Света вдруг, широко открыв рот, бросилась к раковине. По ее подбородку сползала струйка крови. О фаянс брякнул осколок стекла.
— Ты посмотри, что у тебя в супе! У тебя там стекла! — закричала Светлана, извлекая из раковины осколок. — Я рот порезала!
— Какие стекла, ты что? — закричала в свою очередь Катерина;
— Что? А вот то! Ты посмотри! Осколок какой-то ампулы! Дети порезаться могли! Или вообще проглотить! Ты что туда сунула, в свою кастрюлю?!
— Ничего я не совала, — отбивалась покрасневшая Катерина, в полном недоумении разглядывая осколок.
— А кто совал? Вместо того чтобы трахаться, смотрела бы лучше, что на обед даешь! А если бы ребенок поранился, ты представляешь, что было бы?
— При чем тут?.. Может, это Зинаида, когда пробу снимала, какое-нибудь лекарство уронила, — завелась Катерина.
— Я уронила? — вскричала медсестра Зинаида. — Что ты несешь?
Она кинулась к кастрюле, помешала поварешкой остатки супа, извлекла еще пару осколков.
— У меня и ампул-то таких нет, — пробормотала она, разглядывая кусочки стекла сквозь линзы очков.
На пороге столовой возникла заведующая.
— Что у вас происходит? — ледяным голосом спросила Мария Сергеевна.
Повисла тишина. Красная как рак Катерина умоляюще смотрела на подруг.
— Светлана Николаевна, у вас кровь на губе! ! Что это такое?
— Я… Я вилкой нечаянно поранилась, — пробубнила Света, вытирая губу платком.
— А вы не засиделись ли здесь? Что у вас в спальнях происходит? Дети там, поди, уже на головах стоят! Марш по группам. Екатерина, полдник через двадцать минут, а ты рассиживаешься!
Маленькая сухонькая заведующая строго глянула на подчиненных, развернулась, показав узкую прямую спину, и исчезла.
Настроение было испорчено. Катя пыталась оправдываться, но так толком ничего и не могла объяснить. И в этот момент дверь комнаты отворилась. На пороге вновь возник Мишаня. Катя покраснела. Женщины, неодобрительно хмыкнув, молча вышли.
Лицо Мишани было чем-то озабочено.
— Слышь, Катька, ты уборку в пищеблоке после моего ухода не делала?
— Ничего я не делала, — буркнула девушка. — Ты зачем вернулся? У меня и так неприятности, а тут ты глаза всем мозолишь!
— Пойдем, возьми швабру. Надо пол протереть.
— Еще чего? Ты что, мне начальник? Я пол после ужина мою.
— Помоешь сейчас, — грозно прошипел Мишаня.
— Иди ты к черту! У меня стекла в супе откуда-то взялись, а ты со своим полом. Чего тебе надо-то?
— Какие стекла? — одними губами спросил Мишаня.
— Откуда я знаю? Вон, смотри! — сквозь слезы проговорила Катя, кивнув на лежавшие на столе осколки и не замечая изменившегося лица парня.
Мишаня тупо разглядывал останки ампулы.
— А… Это… Что, обед был уже?
— Был. А что, поесть хочешь?
— Не… Ты это… Где остатки супа-то?
— Вон, в бачке. Девчонки домой берут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41