.. - мне тут ядовито Скопец говорит, которого поставили временно на кран. - Брешешь все.
Злой такой. Ну, я только плечами и пожал.
- За что купил, - говорю, - за то продаю...
- Да ладно, утихомирились... - Лебедушкин тут голос подал. - Травани еще, Дроздов.
- Ну что, был я маленьким, вот таким. - И показал на сонно помаргивающего Ленина. Тот обиделся, матюгнулся, но затих под усмешливыми взглядами. Прихожу в парк отдыха. А там старый армянин, дядя Гурген, картинки показывает за пятак. В общем, садишься к аппарату и в дырку одним глазом глядишь, да? А он, значит, меняет картинки и объясняет: это самая высокая точка Эвропы Монблан, вэршина. А вот это город на воде - Вэнэция, а вот это Парыж в ночи... "Дядя Гурген, ничего не видно!" - кричим. "Вай-вай, ночь в Парыже, ночь..." Я ему говорю: "Обманул ты, дядя Гурген", а он отвечает: "3а что купил, за то и продаю..." Вот...
Захохотали прохиндеи. Все, кроме этого Скопца, - смотрит на меня волком, почему? Дурак...
- Вот, - говорю, - за что покупаю, за то и продаю. А для себя ничегошеньки не остается. Выйду, в заповедник егерем устроюсь, пора угомониться...
- Женишься? - с подвохом спрашивает Лебедушкин.
- Не знаю, - честно отвечаю. - От бабы сегодня толку мало. Порченая нынче баба пошла. На Руси бабу раньше в строгости держали, мужа величала она только по имени-отчеству. И частенько он ее колотил. Дочери до замужества каждый вечер шли под родительское благословение, просили прощения, и отец осенял их крестом. А если кто за столом заговорит - по лбу деревянной ложкой. Порядок был! Потому Русь так и разрослась... После Петра Первого да Екатерины все и пошло наперекосяк. Раньше бабу за измены казнили, а теперь - цивилизация, феминизация...
- Это как? - Лебедушкин спрашивает.
- Да так, - отвечаю. - Когда баба в доме хозяин - убить ее легче, чем лишить этой власти... А я, братки, жизнь, видать, по-новой начну. Устроюсь все ж в лесники...
Помолчали. Тягостное такое молчание было, словно кто помер...
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
...Бадья летела как-то странно, рывками, будто прицеливаясь. Вместо Бати рядом с Сынкой был поставленный сюда временно Дроздов, он-то и принимал сейчас бадью.
Володька смотрел в другую сторону, думал о далеком. И тут подошел бригадир. Батя...
Дроздов ни о чем не думал. К нему приехала мать, и сегодня ночью он не спал, проговорили до утра, потому голова была пустая и звенящая, как с похмелья или после дикой порции чифиря. Говорила, точнее, ворчала она, а он слушал, не находя сил сомкнуть веки, чтобы не обидеть эту постаревшую резко, седую и костистую женщину, родившую его, обалдуя, из-за него так и не заведшую ни мужа, ни мужика, все тянущую его, всю жизнь штопавшую, мывшую, чистившую что-то. Кому теперь эта чистота, этот дом, эти усилия, ее слезы помогут?
Нет у сына семьи, нет желания стать другим, не хочет наследовать дом, который перестал быть родным для него в семнадцать лет, по уходе из мира занавесочек и подушечек...
НЕБО. ВОРОН
Предначертанность и любимая сердцу моему симметрия и повторяемость, из которой и состоит Судьба мира и сказание о человеческой судьбе, и в данном случае присутствовала в этом событии, подчеркивая строгость и четкость решений Небесной Канцелярии. Только не верящий в Небо мог с удивлением отметить, что Дроздов в этот день точно так же вышел со свидания, как некогда со свидания пришел на эту же площадку человек по прозвищу Чуваш и был раздавлен сваей...
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
Бадья же летела, как бы примериваясь...
...Батя не успел обидеться на этот толчок Володьки, достаточный, чтобы не ожидавший его Батя поскользнулся на глине и хлопнулся на спину, матерясь.
Рядом шмякнулось, хрюкнуло, ухнуло, зашипело, закричало - долго-долго, нечеловеческим голосом...
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
Скопец примеривался, выглядывая из окна крана, тянул рычаг на себя медленно, сберегая как бы силищу плывущего внизу груза, чтобы потом разом бросить бадью вниз, и тупая, безжизненная махина его волею устремилась к одному небольшому месту...
И именно здесь стоял человек. Что крепкая кость череп, что мощная кость позвоночник, что сильные руки и тяжелые ботинки - что это все в сравнении с адовым грузом, который согласно законам физики тянет к земле?
Увидевший, а скорее, почувствовавший движение за спиной, услышавший скрип бадьи, Лебедушкин шарахнулся в сторону и оттолкнул зазевавшегося Батю. Оба они выиграли сантиметры и оказались вне смерти. И потому она всласть распорядилась третьим человеком, который не думал о ней, а потому был уязвим. Дроздова буквально вмяло тяжким грузом в подмерзшую землю и залило жидким бетоном из опрокинувшейся бадьи...
Ему повезло меньше, чем Чувашу, точнее, совсем не повезло.
Вспомнив рассказ Дроздова о предсказании игуменьи женского монастыря, что ждет такая жуткая кончина заигравшегося с бесами бомжа, я спросил Поморника: как она могла это прозреть?
- Молитвою, - просто ответил он.
ЗОНА. ВОРОНЦОВ
Я вскочил с земли, Володька рядом на коленях, бледный, хрипит и мне показывает на Дроздова - тот под бадьей, все там ясно... туда и смотреть я больше не стал, сразу - на кран.
А этот Скопец уже навстречу мне лезет, глазищи горят, как бешеный.
- Ты что?! - кричу.
- Ниче! - орет и мимо меня хочет пролезть, а как - я его хватаю, у него ноги заскользили в сапогах - повис у меня в руках, а до земли метров десять.
Бросить гада вниз - думаю.
- Пусти, Кваз! - вопит. - Пусти, я-то при чем?!
- А кто? Снова никто не виноват! Ты зачем на кран залез, если управлять им не умеешь! Если людей гробишь?!
- Поставили!
- Бросаю, дешевка!
Но он тоже ловок, ногами меня оплел, как щупальцами, сильные ножищи. Думаю, отпущу, а он за собой меня потащит, что ж это?! Я его с размаху кулаком в рожу хрипящую! Еще раз!
ВОЛЯ. НАДЕЖДА
Так и живу я - работой, работой, семьей, хлопотами то с Феденькой, то с отцом, мало ли дел по хозяйству у бабы деревенской? Богатства нет, но в доме не голые стены - ковры, Федька растет, одетый, сыт-ухожен, лаской материнской не обижен.
А вот отцовой ласки нет у него...
В два года стал он безотцовщиной, не то что мой обалдуй сгинул с белого света, нет, жив он, здоров. Но для сына он давно не существует, как нет для меня мужа.
Трудно мы сходились, трудно приживались, зато расстались как-то легко, надоело нам обоим друг друга мучить. Не судьба.
Афанасий пошел на трактор работать, ну, попивал, какой же мужик в деревне сейчас не пьет, больной разве... Это-то бы ладно, стерпела бы, со скандалами, может, и добилась бы "уменьшения нормы". Но - драться стал, по пьянке дебоши закатывал, с отцом на табуретках дуэли устраивал, глаза друг другу подбивали. Батя однажды решил пристрелить наглого, ружье уже взял, еле я да Феденька, криком крича, остепенили его...
В один пасмурный день, с похмелья, на весь белый свет обиженный, покидал муж все свои пожитки в потертый чемоданчишко да укатил - куда, неизвестно. Сына по щеке потрепал на прощанье, меня и взглядом не удосужил, а тестя своего нелюбимого оглядел, как камнем кинул. Отчего это у него - от стыда или от никчемности своей...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Бурьяном-чертополохом заросло для Надежды былое ее горе. Афанасий позарился на молодуху, да еще с машиной - обещал ее новый тесть, и жил теперь муж бывший в Красноярске, устроился там в таксопарк, к тестю, деньгу стал сшибать приличную. На алиментах это почему-то не отражалось, но жить стал припеваючи. Пить почти уже не пил - город, забот и без того много, и развлечений всяких, кроме водки.
Посидела в одиночестве, покручинилась Надежда, да потом выкинула-вычеркнула этого человека из головы.
Лишь иногда, в холодной постели натопленной до угара избы охватывала душу томительная надежда на лучшую долю бабью, чтобы приласкал кто ее, пожалел... Так иногда и не смыкала глаз до рассвета, все ворочалась, пугая бессонницей отца. Тот вздыхал, поднимался, курил, но что он скажет молодой женщине - иди, мужика найди на улице, алкаша деревенского? Что скажет измаянной дочери отец, чем поможет исстрадавшемуся ее телу? Эх...
Поднимется затемно, холодной водичкой обольется, Феденьку в школу отправит, старика обиходит, на работу - все бегом. А так, глядишь, и забудется ночная тоска. До следующей ночи...
Вот теперь этот зэк письмами бомбит. Зачем ей это все? Хотя... тоже человек, может, и не такой, как привыкли мы о них думать, по письмам именно так и кажется.
Что говорить, польстило ей и первое его письмо, и другие, где он подчеркивал ее мудрость житейскую, добрые слова о характере говорил. Может, лукавил? Да нет, вроде серьезный человек, не прохиндей какой... Но крохотная толика польщенного самолюбия не перевешивала тех бурных чувств, что охватили ее... Страх иногда теперь охватывал, будто преступник-злодей покушается на нее и сына.
Письма читала украдкой, боясь кому-либо раскрыть свою новую тайну.
Вот и сегодня - пришла пораньше, накормила сына, выпустила побегать с мальчишками, а потом села и еще раз взялась за письма этого Воронцова, их уже несколько накопилось...
Читала и удивлялась: каждая фраза при повторном чтении приобретала иной смысл, женским чутьем она улавливала теперь недосказанность попавшего в беду человека. Чувство это было знакомо по семейной ее недолгой жизни, и вот снова вспомнилось, какое оно - ощущение, что надо помочь, пусть даже в ущерб себе, своему спокойствию и благосостоянию, тишине души.
"Своя беда, да еще чужая... - думала грустно. - Неужто так всю жизнь?"
Сидела, погружаясь в невеселые эти мысли, когда ворвался с улицы Федька. Увидал письма.
- От кого, мам? От папки? - хотел выхватить. Она отодвинула от него руку с письмом.
- Нет, - сказала спокойно. - И забудь, нет у нас уже папки, был, да сплыл. Так, от знакомого одного.
- Не приставай к мамке! - крикнул из другой комнаты дед. - Помоги мне лучше...
Он сети вязал для рыбалки, дед еще крепкий, на работу горазд. Федька к нему и утопал - любил помогать...
А она все сидела, не в силах встать, перебирала свои неторопливые бабьи думы. Как бусинки...
ВОЛЯ. НАДЕЖДА
И все же... это письма от бандита. Всю жизнь за решеткой, поди, зверем уже стал... Вот освободится, набросится сразу на все - на водку, на баб, а там, глядишь, и снова забрезжит путь за решетку.
А сейчас, что сейчас? Сейчас ему любая понравится.
Но перечитывала и поражалась той смелости и простоте, с которой излагал он свою теперешнюю жизнь. Что ж это за человек такой?
Посмотрела на себя в зеркало. Что, может еще кто на меня заглядеться? Чуть скуластое лицо, глаза как глаза, не то что вон у Зинки-напарницы, там - озера синие. Сколь мужичков уже потонуло...
Это фотограф перестарался, сделал ее красавицей, приукрасил техническими средствами. Ну, чтобы в их профессию, в доярки, завлечь побольше молодых дурех. На фото-то вон какая - ни морщинки, ни царапинки, один глянец, шик-блеск... В жизни она не такая, и он это тоже должен понимать, когда поет о красоте ее...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
А славивший ее красоту в этот момент не пел никому дифирамбы, а просто и жестко решал вопрос жизни того, кто болтался на десятиметровой высоте в его руках.
Снизу уже кричал прапорщик:
- Воронцов, отпусти! Немедленно отпусти человека!
Сейчас и отпущу, думает взбешенный Квазимода, получите своего крановщика, который сел, сам не зная зачем, на кран. Ну, этим дундукам без разницы, а сам-то что думал, когда наверх лез?
- Чего ж ты наделал, скотина? - кричит Воронцов.
- Нечаянно... - хрипит Скопец.
- За нечаянно - бьют отчаянно, - отвечает Батя, и ноги его цепкие отрывает от себя. - Беги вверх, сука! Поднимай бадью!
И волоком за собой потащил Квазимода упирающегося, красного от напряжения, злого и растерянного, подлого и испугавшегося преднамеренного убийцу.
ЗЕМЛЯ
Небо, прими благую весть. Родилась звездочка у меня - Жаворонок. И нарекли его Николаем, в честь последнего царя-батюшки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Злой такой. Ну, я только плечами и пожал.
- За что купил, - говорю, - за то продаю...
- Да ладно, утихомирились... - Лебедушкин тут голос подал. - Травани еще, Дроздов.
- Ну что, был я маленьким, вот таким. - И показал на сонно помаргивающего Ленина. Тот обиделся, матюгнулся, но затих под усмешливыми взглядами. Прихожу в парк отдыха. А там старый армянин, дядя Гурген, картинки показывает за пятак. В общем, садишься к аппарату и в дырку одним глазом глядишь, да? А он, значит, меняет картинки и объясняет: это самая высокая точка Эвропы Монблан, вэршина. А вот это город на воде - Вэнэция, а вот это Парыж в ночи... "Дядя Гурген, ничего не видно!" - кричим. "Вай-вай, ночь в Парыже, ночь..." Я ему говорю: "Обманул ты, дядя Гурген", а он отвечает: "3а что купил, за то и продаю..." Вот...
Захохотали прохиндеи. Все, кроме этого Скопца, - смотрит на меня волком, почему? Дурак...
- Вот, - говорю, - за что покупаю, за то и продаю. А для себя ничегошеньки не остается. Выйду, в заповедник егерем устроюсь, пора угомониться...
- Женишься? - с подвохом спрашивает Лебедушкин.
- Не знаю, - честно отвечаю. - От бабы сегодня толку мало. Порченая нынче баба пошла. На Руси бабу раньше в строгости держали, мужа величала она только по имени-отчеству. И частенько он ее колотил. Дочери до замужества каждый вечер шли под родительское благословение, просили прощения, и отец осенял их крестом. А если кто за столом заговорит - по лбу деревянной ложкой. Порядок был! Потому Русь так и разрослась... После Петра Первого да Екатерины все и пошло наперекосяк. Раньше бабу за измены казнили, а теперь - цивилизация, феминизация...
- Это как? - Лебедушкин спрашивает.
- Да так, - отвечаю. - Когда баба в доме хозяин - убить ее легче, чем лишить этой власти... А я, братки, жизнь, видать, по-новой начну. Устроюсь все ж в лесники...
Помолчали. Тягостное такое молчание было, словно кто помер...
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
...Бадья летела как-то странно, рывками, будто прицеливаясь. Вместо Бати рядом с Сынкой был поставленный сюда временно Дроздов, он-то и принимал сейчас бадью.
Володька смотрел в другую сторону, думал о далеком. И тут подошел бригадир. Батя...
Дроздов ни о чем не думал. К нему приехала мать, и сегодня ночью он не спал, проговорили до утра, потому голова была пустая и звенящая, как с похмелья или после дикой порции чифиря. Говорила, точнее, ворчала она, а он слушал, не находя сил сомкнуть веки, чтобы не обидеть эту постаревшую резко, седую и костистую женщину, родившую его, обалдуя, из-за него так и не заведшую ни мужа, ни мужика, все тянущую его, всю жизнь штопавшую, мывшую, чистившую что-то. Кому теперь эта чистота, этот дом, эти усилия, ее слезы помогут?
Нет у сына семьи, нет желания стать другим, не хочет наследовать дом, который перестал быть родным для него в семнадцать лет, по уходе из мира занавесочек и подушечек...
НЕБО. ВОРОН
Предначертанность и любимая сердцу моему симметрия и повторяемость, из которой и состоит Судьба мира и сказание о человеческой судьбе, и в данном случае присутствовала в этом событии, подчеркивая строгость и четкость решений Небесной Канцелярии. Только не верящий в Небо мог с удивлением отметить, что Дроздов в этот день точно так же вышел со свидания, как некогда со свидания пришел на эту же площадку человек по прозвищу Чуваш и был раздавлен сваей...
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
Бадья же летела, как бы примериваясь...
...Батя не успел обидеться на этот толчок Володьки, достаточный, чтобы не ожидавший его Батя поскользнулся на глине и хлопнулся на спину, матерясь.
Рядом шмякнулось, хрюкнуло, ухнуло, зашипело, закричало - долго-долго, нечеловеческим голосом...
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
Скопец примеривался, выглядывая из окна крана, тянул рычаг на себя медленно, сберегая как бы силищу плывущего внизу груза, чтобы потом разом бросить бадью вниз, и тупая, безжизненная махина его волею устремилась к одному небольшому месту...
И именно здесь стоял человек. Что крепкая кость череп, что мощная кость позвоночник, что сильные руки и тяжелые ботинки - что это все в сравнении с адовым грузом, который согласно законам физики тянет к земле?
Увидевший, а скорее, почувствовавший движение за спиной, услышавший скрип бадьи, Лебедушкин шарахнулся в сторону и оттолкнул зазевавшегося Батю. Оба они выиграли сантиметры и оказались вне смерти. И потому она всласть распорядилась третьим человеком, который не думал о ней, а потому был уязвим. Дроздова буквально вмяло тяжким грузом в подмерзшую землю и залило жидким бетоном из опрокинувшейся бадьи...
Ему повезло меньше, чем Чувашу, точнее, совсем не повезло.
Вспомнив рассказ Дроздова о предсказании игуменьи женского монастыря, что ждет такая жуткая кончина заигравшегося с бесами бомжа, я спросил Поморника: как она могла это прозреть?
- Молитвою, - просто ответил он.
ЗОНА. ВОРОНЦОВ
Я вскочил с земли, Володька рядом на коленях, бледный, хрипит и мне показывает на Дроздова - тот под бадьей, все там ясно... туда и смотреть я больше не стал, сразу - на кран.
А этот Скопец уже навстречу мне лезет, глазищи горят, как бешеный.
- Ты что?! - кричу.
- Ниче! - орет и мимо меня хочет пролезть, а как - я его хватаю, у него ноги заскользили в сапогах - повис у меня в руках, а до земли метров десять.
Бросить гада вниз - думаю.
- Пусти, Кваз! - вопит. - Пусти, я-то при чем?!
- А кто? Снова никто не виноват! Ты зачем на кран залез, если управлять им не умеешь! Если людей гробишь?!
- Поставили!
- Бросаю, дешевка!
Но он тоже ловок, ногами меня оплел, как щупальцами, сильные ножищи. Думаю, отпущу, а он за собой меня потащит, что ж это?! Я его с размаху кулаком в рожу хрипящую! Еще раз!
ВОЛЯ. НАДЕЖДА
Так и живу я - работой, работой, семьей, хлопотами то с Феденькой, то с отцом, мало ли дел по хозяйству у бабы деревенской? Богатства нет, но в доме не голые стены - ковры, Федька растет, одетый, сыт-ухожен, лаской материнской не обижен.
А вот отцовой ласки нет у него...
В два года стал он безотцовщиной, не то что мой обалдуй сгинул с белого света, нет, жив он, здоров. Но для сына он давно не существует, как нет для меня мужа.
Трудно мы сходились, трудно приживались, зато расстались как-то легко, надоело нам обоим друг друга мучить. Не судьба.
Афанасий пошел на трактор работать, ну, попивал, какой же мужик в деревне сейчас не пьет, больной разве... Это-то бы ладно, стерпела бы, со скандалами, может, и добилась бы "уменьшения нормы". Но - драться стал, по пьянке дебоши закатывал, с отцом на табуретках дуэли устраивал, глаза друг другу подбивали. Батя однажды решил пристрелить наглого, ружье уже взял, еле я да Феденька, криком крича, остепенили его...
В один пасмурный день, с похмелья, на весь белый свет обиженный, покидал муж все свои пожитки в потертый чемоданчишко да укатил - куда, неизвестно. Сына по щеке потрепал на прощанье, меня и взглядом не удосужил, а тестя своего нелюбимого оглядел, как камнем кинул. Отчего это у него - от стыда или от никчемности своей...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Бурьяном-чертополохом заросло для Надежды былое ее горе. Афанасий позарился на молодуху, да еще с машиной - обещал ее новый тесть, и жил теперь муж бывший в Красноярске, устроился там в таксопарк, к тестю, деньгу стал сшибать приличную. На алиментах это почему-то не отражалось, но жить стал припеваючи. Пить почти уже не пил - город, забот и без того много, и развлечений всяких, кроме водки.
Посидела в одиночестве, покручинилась Надежда, да потом выкинула-вычеркнула этого человека из головы.
Лишь иногда, в холодной постели натопленной до угара избы охватывала душу томительная надежда на лучшую долю бабью, чтобы приласкал кто ее, пожалел... Так иногда и не смыкала глаз до рассвета, все ворочалась, пугая бессонницей отца. Тот вздыхал, поднимался, курил, но что он скажет молодой женщине - иди, мужика найди на улице, алкаша деревенского? Что скажет измаянной дочери отец, чем поможет исстрадавшемуся ее телу? Эх...
Поднимется затемно, холодной водичкой обольется, Феденьку в школу отправит, старика обиходит, на работу - все бегом. А так, глядишь, и забудется ночная тоска. До следующей ночи...
Вот теперь этот зэк письмами бомбит. Зачем ей это все? Хотя... тоже человек, может, и не такой, как привыкли мы о них думать, по письмам именно так и кажется.
Что говорить, польстило ей и первое его письмо, и другие, где он подчеркивал ее мудрость житейскую, добрые слова о характере говорил. Может, лукавил? Да нет, вроде серьезный человек, не прохиндей какой... Но крохотная толика польщенного самолюбия не перевешивала тех бурных чувств, что охватили ее... Страх иногда теперь охватывал, будто преступник-злодей покушается на нее и сына.
Письма читала украдкой, боясь кому-либо раскрыть свою новую тайну.
Вот и сегодня - пришла пораньше, накормила сына, выпустила побегать с мальчишками, а потом села и еще раз взялась за письма этого Воронцова, их уже несколько накопилось...
Читала и удивлялась: каждая фраза при повторном чтении приобретала иной смысл, женским чутьем она улавливала теперь недосказанность попавшего в беду человека. Чувство это было знакомо по семейной ее недолгой жизни, и вот снова вспомнилось, какое оно - ощущение, что надо помочь, пусть даже в ущерб себе, своему спокойствию и благосостоянию, тишине души.
"Своя беда, да еще чужая... - думала грустно. - Неужто так всю жизнь?"
Сидела, погружаясь в невеселые эти мысли, когда ворвался с улицы Федька. Увидал письма.
- От кого, мам? От папки? - хотел выхватить. Она отодвинула от него руку с письмом.
- Нет, - сказала спокойно. - И забудь, нет у нас уже папки, был, да сплыл. Так, от знакомого одного.
- Не приставай к мамке! - крикнул из другой комнаты дед. - Помоги мне лучше...
Он сети вязал для рыбалки, дед еще крепкий, на работу горазд. Федька к нему и утопал - любил помогать...
А она все сидела, не в силах встать, перебирала свои неторопливые бабьи думы. Как бусинки...
ВОЛЯ. НАДЕЖДА
И все же... это письма от бандита. Всю жизнь за решеткой, поди, зверем уже стал... Вот освободится, набросится сразу на все - на водку, на баб, а там, глядишь, и снова забрезжит путь за решетку.
А сейчас, что сейчас? Сейчас ему любая понравится.
Но перечитывала и поражалась той смелости и простоте, с которой излагал он свою теперешнюю жизнь. Что ж это за человек такой?
Посмотрела на себя в зеркало. Что, может еще кто на меня заглядеться? Чуть скуластое лицо, глаза как глаза, не то что вон у Зинки-напарницы, там - озера синие. Сколь мужичков уже потонуло...
Это фотограф перестарался, сделал ее красавицей, приукрасил техническими средствами. Ну, чтобы в их профессию, в доярки, завлечь побольше молодых дурех. На фото-то вон какая - ни морщинки, ни царапинки, один глянец, шик-блеск... В жизни она не такая, и он это тоже должен понимать, когда поет о красоте ее...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
А славивший ее красоту в этот момент не пел никому дифирамбы, а просто и жестко решал вопрос жизни того, кто болтался на десятиметровой высоте в его руках.
Снизу уже кричал прапорщик:
- Воронцов, отпусти! Немедленно отпусти человека!
Сейчас и отпущу, думает взбешенный Квазимода, получите своего крановщика, который сел, сам не зная зачем, на кран. Ну, этим дундукам без разницы, а сам-то что думал, когда наверх лез?
- Чего ж ты наделал, скотина? - кричит Воронцов.
- Нечаянно... - хрипит Скопец.
- За нечаянно - бьют отчаянно, - отвечает Батя, и ноги его цепкие отрывает от себя. - Беги вверх, сука! Поднимай бадью!
И волоком за собой потащил Квазимода упирающегося, красного от напряжения, злого и растерянного, подлого и испугавшегося преднамеренного убийцу.
ЗЕМЛЯ
Небо, прими благую весть. Родилась звездочка у меня - Жаворонок. И нарекли его Николаем, в честь последнего царя-батюшки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84