В основном тут сидели тесными рядами художники, чьё весёлое братство согнала с вольного Арбата мутная волна торгашей сувенирами. Вернее, даже не они сами, а те кто стоял у них за спиной. Улица Арбат - это своеобразный Клондайк продажи сувениров и другой валютной дребедени. И как любой другой прибыльный поток денег, особенно зелёного цвета, он надёжно и жёстко контролировался моими бывшими клиентами. А художники могли посидеть и в переходе.
Толпа валила навстречу так густо, что я застрял в ней и заметно отстал от интересующей меня спины. Когда я, запыхавшись, поднялся по лестнице на противоположную сторону, меня охватило мрачное предчувствие, что я упустил интересующий меня объект.
Но на этот раз интуиция со мной пошутила, всего лишь немного попугала меня за мою нерасторопность. Я с облегчением увидел "своего" парня, возле афиш кинотеатра "Художественный". Но в кино он явно не собирался, что можно было заключить методом дедукции по тому, что к афише он стоял спиной, а сам, вытянув короткую толстую шею, пытался что-то высмотреть на той стороне, откуда только что так торопливо ушлёпал.
Выглядел он, несмотря на свои внушительные габариты, совсем мальчишкой. Круглое лицо, румяные щёки, наивно голубые глаза, белёсые ресницы и совсем по - детски припухлые губы. Дополняла это благолепие трогательная родинка на правой щеке. Такому открытому лицу хочется улыбаться навстречу. Но мне этого почему-то совсем даже не хотелось. Наверное, потому что я точно знал, кому эта физиономия принадлежит.
А принадлежала она Хрюне. Как я помню, кличка эта тянется за ним следом от кудрявых времён его сопливого детства, и дана за вздёрнутый нос, и вправду напоминающий пятачок поросенка. Но детство его закончилось рано, и закончилось оно колонией для несовершеннолетних, куда он попал в четырнадцать лет за участие в грабеже, и нанесение тяжких телесных повреждений.
После этого он ещё четыре раза попадал в заключение. И к своим тридцати неполным годам имел уже лет пятнадцать сроков, из которых отсидел восемь или девять.
Я знал его как одного из приближённых знаменитого Сильвестра, после убийства которого он некоторое время скрывался, а потом оказался в подручных у не менее печально знаменитого Зуба, прославившегося пристрастием к заказным похищениям. Вот это его пристрастие и привело меня в эти места, в кафе "Прага" где часто просиживал этот самый Зуб.
- Здорово, Костя! - хлопнул я изо всех сил по плечу Хрюни.
- Ты что, мужик, в лоб захотел?! - подпрыгнул от боли и неожиданности Хрюня.
Он молнией метнулся глазами по сторонам, опытный волк, битый. Сначала обстановку вокруг себя оценил. Потом оценил меня, быстро и цепко осмотрев мою фигуру. Судя по его брезгливому выражению, он не проникся ко мне особым уважением. Я и сам себя не очень уважал после сегодняшнего, когда убедился, что относительно спокойная служба на сытых хлебах никак не пошла мне на пользу. И хотя ростом я был, пожалуй, повыше Хрюни, но явно имел лишние килограммы и животик, который предательски бросался в глаза. Я непроизвольно попытался его втянуть, но только вызвал этим подобие презрительной усмешки у Хрюни.
- Ты, отец, вали отсюда, пока я добрый, - посоветовал он мне. - И смотри под ноги, а то можно и по голове получить. Понял? Тоже мне, нашел Костю.
Он тут же потерял ко мне всяческий интерес, и продолжил высматривать что-то или кого-то на той стороне. Хотя было не совсем понятно, что он там пытается разглядеть, поскольку здание кафе и ресторана находилось как бы в ямке, ниже уровня зрения.
- Слышь, а чего там случилось? - подёргал я его за рукав.
- Да вали ты, мужик, отсюда! - замахнулся Хрюня. - Что надо, то и случилось. Интересно тебе - сходи посмотри. А если не отвалишь от меня схлопочешь по полной программе. Смотри, отец, я тебя предупредил...
- Я тебя понял, только давай отойдём в сторонку, мне с тобой потолковать надо. Дело есть.
Хрюня обернулся, прищурясь посмотрел на меня внимательнее, угрожающее сунул руку в карман, сделав себе при этом страшное лицо. Ага, так я тебя и испугался. Тоже мне, нашёл кого на понт брать, сыроежка блатная. Так я ему и объяснил.
- Ты меня на понт не бери. У тебя в кармане кроме носового платка быть ничего не может, а поскольку носовым платком ты вряд ли пользуешься, то держать в кармане ты можешь только собственный член, если он у тебя имеется,а всё прочее, что у тебя в кармане было, ты бросил где-то на полу в кафе. После взрыва, всех, кто не успел выскочить и удрать, шмонали, и тщательно. Так что ты рожу страшную не делай и руку из кармана вытащи, а то смотри, сожмёшь непроизвольно в кулак и расколешь свои орешки.
- Ты кто и чего тебе надо? - насторожённо и сухо спросил Хрюня, весь подобравшись.
В лице его не осталось ничего благодушного. Глуповато-добродушное выражение как ветром сдуло. Глаза превратились в узкие щелочки-амбразуры. А я наоборот, широко заулыбался. Мне стало вдруг вполне комфортно в немодном своём "многосезонном" пальто из толстого драпа и тупорылых, с побитыми носами, башмаках не по погоде. Я не торопился с пояснениями, давая время Хрюне подумать самому, заставить его нервничать.
- Может, ты алкаш? - заулыбался он. - Тогда на тебе на бутылку и вали отсюда, мешаешь. Или я тебе, чес слово, голову за спину заверну. Не хочу я шума, отец, понял? Вали отсюда, а?
И тут за моей спиной раздался голосок:
- Товарищ полковник, как же так?
В лице Хрюни что-то промелькнуло нехорошее, он весь подобрался и замахал руками на кого-то за моей спиной:
- Убери, гад, камеру! Выключи, сука! Ну, менты проклятые...
Он кинулся мимо меня с быстротой, которую в нём трудно было даже предполагать. Я немного отодвинулся, давая ему дорогу, раз он так торопится. Потом, слегка обернувшись, сильно подсёк ему сзади ноги.
Хрюня изобразил фигуру пловца, отважно ныряющего вперёд головой в бассейн с тумбочки. Я ему немного даже посочувствовал, потому что в тот бассейн, куда он нырял, забыли налить воды. Я не люблю вида расплющенных тел и луж растекающейся крови, поэтому отвернулся. И повернул голову только услышав глухой удар, известивший меня о свершившемся.
Я вздохнул, заранее сочувствуя тому дворнику, которому придётся это отскребать, но всё более менее обошлось. Не могу искренне сказать, что к моей великой радости. На пути отважного ныряльщика оказался несчастный любопытный оператор, принявший весь удар этой туши на своё тщедушное тельце, обломки которого и были погребены теперь под Хрюней.
Я огляделся, со злорадным удивлением обнаружил обломки дорогой, БЕТАКАМовской аппаратуры, валявшейся в стороне, подобрал осторожно очки с толстыми стёклами, удивившись, как можно снимать при таком зрении. Я бы на другую сторону улицы в таких окулярах без посторонней помощи не перешёл. Сам оператор, несмотря на то, что на него обрушилась такая махина, пришёл в себя быстрее, чем Хрюня. Тот ещё сидел на асфальте, вытирая платком разбитый и поцарапанный нос, и пытался осознать, что же с ним такое произошло на самом деле, внимательно осматривая асфальт, в поисках предмета, за который он зацепился.
Оператор тем временем, сидя на том же асфальте, слепо шарил руками вокруг себя. Я протянул ему очки, вложив их прямо в руку. Он поспешно нацепил их и тут же издал звериный вопль. Так, наверное, кричит медведица, потерявшая своего медвежонка. Даже Хрюня вздрогнул и на всякий случай отодвинулся от оператора подальше. А тот уже колдовал над обломками своей камеры, как маленькая девочка над трупиком любимого котёнка.
- Что вы наделали, товарищ подполковник! - от отчаяния он даже моё звание правильно назвал, не добавив ещё одну строку в ранжире и звезду на погон.
- Ты что же, мент поганый делаешь? - поднимался, осознавший обо что он зацепился, Хрюня.
Я подождал, пока он, встав на четвереньки, оторвет руки от асфальта для того, чтобы принять вертикальное положение.
И тут же, как только он сделал это, нанёс ему резкий удар тупым носком ботинка в челюсть. Он послушно потерял ещё не обретённое до конца равновесие, и рухнул обратно. Тут же подтянул локти под себя, собираясь мгновенным броском вскочить на ноги, но я перехватил его в воздухе, недаром когда-то играл неплохо в футбол, и слегка подкрутив, врезал ему по печени. На этот раз он лёг серьёзно. Лицом грянул прямо об асфальт. Если бы это было летом, он смог бы оставить подобие своего портрета в мягком, разогретом солнцем асфальте. Но поскольку был только самый конец зимы, асфальт оставил свой слепок на его портрете. Слегка попортив оригинал.
- Ну что, Хрюня? Рождённый ползать - летать не может? - почти ласково спросил я его. - Пойдёшь со мной? Будешь папочку слушаться? Или мы продолжим? Я готов. Только тебе неудобно будет, посмотри, люди собираются.
И действительно, возле нас уже останавливались любопытные.
- Граждане, расходитесь, - замахал я на них руками. - Это не посторонний мне человек, это сынок мой. Я его тут повоспитывал малость, а то он совсем от рук отбился. Проходите, проходите. Сынок это мой.
- Чего же это твой сынок такого сотворил, что ты его так волтузишь?! воинственно востребовала от меня отчёта толстая тётка.
- Грубит, сукин сын, - доверительно поделился я с тёткой. - Грубит. И кому грубит? Отцу родному!
И я, расчувствовавшись, ещё раз пнул под рёбра Хрюню. Народ, недоумённо качая головами, расходился, ворча и возмущаясь на темы о безумных и диких временах и о падении нравов.
- Ну, вставай, сынуля, - протянул я ему руку.
Хрюня потянулся к руке, но я в последний момент убрал её, много чести будет, размечтался, и он, опять потеряв равновесие, шлёпнул ладонями по асфальту. Правда, на этот раз тут же встал, злобно осматриваясь и не зная, на что решиться. Судя по всему - в драку лезть он теперь так опрометчиво не стремился.
Конечно, непосвящённому, человеку со стороны это действо могло показаться полным и бессмысленным идиотизмом и ненужной демонстрацией силы. Но на самом деле всё было психологически выверено, направлено прежде всего на атаку психики Хрюни. Как существо умное своим, изощрённым умом преступника, он должен был оказаться в совершенно непривычной и неприемлемой для него роли жертвы. Это унизило его, сбило с толку, внесло разброд в мысли и действия. На время он потерял контроль над собой. Он потерял своё превосходство в грубой животной силе. И рядом с ним не было его дружков, а в руках не было оружия.
Поэтому не только не понимал, что от него хотят, но и не мог выбрать адекватного поведения.
Я взял его за кисть руки и толкнул плечом вперёд.
- Пошли, Хрюня, пошли.
- Ты откуда меня знаешь? - ещё больше удивился он.
- Пойдём, после расскажу. Могу заранее сказать, что тебе это не понравится, но что поделаешь? Лекарство всегда горькое. Ну?! Вперёд!
Я ещё раз толкнул его плечом, и он покорно пошёл. А следом за нами пошёл оператор, собравший останки своей камеры в фирменную сумку. Лицо у него было тоже в ссадинах, одежда выпачкана в февральской луже. Точно такой же вид имел и Хрюня. Мы напоминали группу кинохроники, выходящую из окружения.
- Ты куда это намылился? - строго спросил я оператора. - У нас с сыном сугубо конфиденциальная беседа, и ты можешь помешать воспитательному процессу.
- Товарищ полковник... - начал он.
- Ты уж, дружок, называй меня просто - товарищ маршал, - посоветовал я.
- Товарищ подполковник, - заканючил оператор, - я же камеру угробил, вы хотя бы позвоните вместе со мной моему начальству, или справку дайте, или я без работы останусь. Камера профессиональная, знаете сколько стоит?
- Догадываюсь, - вздохнул я. - А зачем ты лезешь, куда не просят? И откуда ты меня знаешь? Что-то я не помню твоего лица, а я до сих пор на память не жаловался.
Он замялся и ответил:
- Вы меня вряд ли могли запомнить, я вашего племянника знаю - Васю Скокова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63