.. Пойдем, Шурик!
Алкаши, качаясь, провалились в подъезд, однако Шурик ведро с мусором не забыл, успел подцепить его костлявым пальцем. Ширяйка и Хлюпик вошли следом.
- Вызывай лифт, - сказал Хлюпик Ширяйке и повернулся влево, где у приступка качались эти алкаши, собиравшиеся писать что-то на сигаретной пачке.
Ширяйка вызвал лифт и тоже подошел, вытащил сигаретку.
Высокий снял с авторучки колпачок, осмотрел, цокая языком, золотое перо и неожиданно, каким-то неуловимым, словно бросок кобры, движением кисти вонзил авторучку прямо в выпуклый глаз Ширяйки. И тут же, чуть подковырнув, выдернул её. Вывалился и глаз - окровавленный комок висел на скуле.
Ширяйка закричал бы - так было больно и страшно - но высокий ткнул его, перевернув ручку, другим, не острым концом, в солнечное сплетение - и крик захлебнулся в зародыше.
Одновременно коренастый "Шурик" схватил Хлюпика костлявой рукой за "причиндалы" между ног и, сдавив словно клещами, резко рванул вниз. Ваня и закричать не смог, даже если бы захотел. А "Шурик" боднул Хлюпика выпуклым лбом в переносицу (что-то затрещало) и, зацепив левой "клешней" за верхнюю губу, потащил к лифту. Ширяйку за шиворот поволок высокий.
Почти одновременно спустилась кабина. Открылись створки.
Все поехали.
- Ну вот, - сказал "Шурик". - Сработали.
- Чуть не прокололись, с ведром этим дурацким...
- Кто ж знал, что здесь до сих пор мусоропровод работает? А без ведра могли ещё быстрей засыпаться. А с авторучкой - экспромт, ценю...
- А кто делал?!, - похвалил себя высокий. - Я на девятый нажал - там никого нет, все на работе...
- ...Скажу... все, - простонал очнувшийся Хлюпик. - Не мочите...
- Штуку баксов, - сказал высокий, - и ты свободен! Шучу...
Лифт остановился на девятом этаже. Шурик и высокий вытянули Хлюпика и Ширяйку не лестничную клетку, затем поволокли дальше, на площадку с мусоропроводом между пролетами.
- Я... ты... глаз мне... мусор... - простонал Ширяйка.
- Я не мусор, - сказал высокий. - Если не веришь - ксиву покажу. Мусор - это ты. Без ксивы.
- Ну что, - вмешался Шурик. - Пакуем молодого, он все равно не знает ничего, а с лысым поговорим чуток?
Высокий кивнул.
Они поставили Ширяйку на ноги; Шурик чуть придержал его, пока высокий открывал (вернее, отрывал от трубы) крышку мусоропровода. Потом высокий повернулся к Ширяйке и концами пальцев ударил его куда-то под печень. Вспыхнула иллюминация, радужные блики поплыли перед единственным глазом Ромы Ширяева, бывшего учащегося машиностроительного техникума, убившего за прошедшие пол-года девятерых квартиросъемщиков, из них - двух девочек в возрасте восьми и двенадцати лет.
Шурик и высокий перегнули тело через край отверстия мусоропровода и, чуть поднатужась, втолкнули внутрь. Ширяйка вначале пополз меж стенок трубы, потом что-то остановило его: возможно, это была кобура с наганом под мышкой.
- Не убьется, как думаешь? - спросил Шурик.
- Нет, не должен... На восьмом этаже застрянет... Или на седьмом. А, может, на пятом... Доползет, не сдохнет, - сказал высокий. - Давай пари на штуку баксов, а?
Шурик махнул на него рукой и обратился к Ване Хлюпику: тот, широко открыв глаза, смотрел в потолок.
- Ну что, товарищ? - улыбнулся Шурик. - Как вы себя чувствуете? Жалобы есть?
- Гена... Паыч... Зуб-ков, - еле выговорил Хлюпик.
- Устарело, - с сожалением посмотрел на него высокий. - Еще говори.
- Голо... щап-ов Андри... ан. Всё.
- Во! Зер гут! - обрадовался высокий. - Это уже эксклюзив! Но все равно пойдешь к другу своему, он не даст тебе упасть.
Не прошло и минуты, как Ваня Хлюпик уже находился в мусоропроводе. Страшная теснота объяла его, стены вонючей трубы как будто сжимались, а тело, наоборот, распухало. Лысая голова упиралась в подошвы Ширяйкиных сапог. Постепенно Ширяйка стал сползать вниз, в бездну, вслед за ним, сантиметр за сантиметром, двинулся и Ваня.
- М-м-м... - еле выдавил он он из себя.
Шурик и высокий уже собрались зайти в кабину.
- Загудел, - сказал Шурик. - Живыми возьмут. Звони, Толик...
Толик вытащил из кармана мобильник и нажал две кнопочки.
- Алей, милисия? - сказал он. - Здеся люди в мусерепрёводе, на Лебедяньськой, девятьнасять... Их разиськивиет милисия, они много людей замосили, - вдруг он переменил голос и сказал властно, грубо и грозно. - С тобой не шутки шутят, псина легавая, а сообщают местонахождение опасных преступников! В мусоропроводе, да, в Бирюлево, на Лебедянской, девятнадцать. Кто? Х... в пальто! Выезжай, а то помрут...
Толик нажал кнопку отбоя, а Шурик - кнопку лифта. Кабина стояла на месте, створки дверей открылись.
- Что мы делаем, Насос? - сказал Толик уже в кабине. - Что за жизнь, что за нравы - авторучкой в глаз! И кого? не Бонда, не Сигала какого-нибудь, не "морского котика" - отморозка паршивого, качка, сморчка и червячка... Помнишь, в Италии... эх, елы-палы!
- Планида у нас такая, - успокоил Толика Насос. - Не забудь, нам ещё этого, как его, голого и щапого искать... Ты Скворца набери - пусть подскажет.
- В машине наберу, - сказал Толик.
Они вышли из подъезда и бегом побежали к своей "волге", стоявшей метрах в тридцати от подъезда.
Уже стали выезжать слева между домами, как вдруг справа, воя сиренами, выскочили два милицейских "бобика" с мигалками.
- Живыми возьмут, факт! - сказал Шурик. - Поехали!
"Волга" медленно покатилась к арке. Толик уже набирал на мобильнике номер Скворцова.
ЗИМЛАГ
МОСКАЛЬ
Бойцы Сяпаев и Крутиков приволокли Мурада Алимжанова в казарму как пойманного дезертира - без автомата, без ремня, без шапки. По пути они свалили его в снег и по два раза ударили ногами, разбили нос. Главное: правое ухо потеряло чувствительность, промерзло до полной белизны.
Мрачной улыбкой встретил его лейтенант Рогожин. Тут же стоял улыбающийся, как всегда, Кондратюк. Рогожин кивнул Кондратюку, и тот, ухватив Мурада за ворот шинели, потащил его в уборную-умывальную. Там он прислонил его к кафельной стене и изо всей силы, прицельно, ударил носком сапога по яйцам.
- Ах ты злыдня! Москаль поганый! Чурка! - сказал Кондратюк. - Щас я из тебя чебурека буду делать!
Мурад сразу упал, вернее, осел по стене - стёк, словно нечто жидкое. Умерли все мечты, стало не до Ташкента, замелькало перед глазами, как будто он, Мурад, несся по неведомой дороге то ли на машине, то ли на поезде - со страшной скоростью. Мелькнул по пути дядя Гулям: он тоже иногда поколачивал Мурада, но по яйцам не бил никогда, не лишал потомства. А вот под дых все время бил, тоже больно.
Кондратюк стал избивать лежащего Мурада выборочно: раз по ребрам, два раза по спине, один раз по голове. Эти удары, впрочем, не достигали того уровня боли, что принес первый удар. Мурад лежал, закрыв лицо руками; медленно останавливалось летящее пространство. Зачем ехал в Москву, думал Мурад, зачем? Лучше бы к дедушке Гафуру в помощники подался, овечек пасти. А ведь будто хорошо было: торговали, банан, картошка, урюк, петрушка, русских баб имели как надо. Правда, два раза Мурада Спартак-Москва бил в метро, а из брата Джамала вобще футбол сделали, по вагону катали. Хорошо в другом месте родиться, поменять все. Русским хорошо родиться или на худой конец Кондратюком, хохлом. Мурад ясно представил себя на месте Кондратюка: как он, Мурад-Кондратюк, больно бьет в пахнущей хлоркой уборной Кондратюка-Мурада; как тот, чурбан, ползает по кафельному полу, хочет домой, в Ташкент, в горы - к дурно пахнущим овцам, овчаркам и дедушке Гафуру...
А настоящий Кондратюк хотел напоследок прыгнуть на настоящего Мурада сверху, упасть ему на спину или на грудь задницей - чтобы выбить из "хабибулина" последние остатки здоровья. Он видел в каком-то американском фильме: именно так прыгали угрюмые бойцы на поверженных соперников. Кондратюк не был садистом, просто хотелось проверить: действительно ли таким образом у человека отбиваются сразу все внутренние органы? Он отошел от лежащего Мурада шага на четыре, к умывальникам, для разбега.
- Ладно, хватит с него! - скомандовал вошедший Рогожин. - Пусть отдышится - и в "красный уголок", за спецснаряжением. Будем зону крушить, зеков учить. Нам бы до вечера продержаться - уже из столицы края на пяти вертолетах спецназ спешит на помощь.
- Забьем как мамонтов! - обрадовался Кондратюк. И пнул напоследок Мурада. - Вставай, боец, искупай вину! Повезло тебе!
- Это точно, - покачал головой Рогожин. - А то Петров его, чурбана, в дисбат оформит, на Русский остров. Там вевешников не любят: сразу трахнут, петухом сделают.
- За что? - удивился Кондратюк.
- Не знаю. Но не любят нашего брата, точно.
Кондратюк подумал, что его-то не трахнули бы, он бы уж отмахался, поразбивал бы рожи и ребра.
Рогожин вышел, вслед за ним подался и Кондратюк.
Мурад недолго лежал на розовом кафеле. Боль постепенно уходила, уступая место апатии, безразличию. Но Мураду не хотелось отправляться в дисбат на неведомый и страшный русский остров, где трахают вевешников ни за что и всех подряд. Поэтому он встал и побрел к двери.
В красном уголке уже выдавали спецснаряжение: пластиковые щиты, дубинки, каски. Кондратюк стоял в полном облачении, шлем у него был спецназовский, с прозрачным пластиковым забралом - подарил боец из "Урагана" после зональных соревнований по рукопашке. Хохол бодро помахивал дубинкой и даже приложил по спине молодого солдата Селимова: тот криво улыбнулся в ответ.
- Короче, воины! - весело голосил Рогожин. - Бьем изо всех сил, как учили! Лучше - по голове, чтоб черепушки трещали! Если кого замочим спишут, не боись! Спецназ из столицы края уже вылетел, помогут! А наша задача - волну сбить, тормознуть бузующую сволочь! Плохо, что БМП на приколе - под что, хочу спросить, у механика руки заточены? А?
Бойцы, вразнобой, ответили командиру: под что.
Рогожин старался, подделываясь под простеца, употреблять, как ему казалось, "народные" выражения - с матерком и ветерком.
Мурад постарался тоже быстро, насколько позволяло пошатнувшееся здоровье, вооружиться дубинкой и щитом. Каска, правда, ему досталась неважнецкая: на пару размеров больше, зато и закрывала большую площадь головы.
- Ну, бойцы! К бою! На выход! Чему вас учили, а? Давай, вспоминай на ходу! И ещё раз повторю для непонятливых: мочим всех подряд, не жалеем никого, а то, ежли не мы их, то они уж нас, точно, трахнут во все дырки, командовал Рогожин
- Особенно молодых, красивых и упитанных! - добавил, шутя, Кондратюк, не подумав о том, что Рогожин-то и был как раз тот самый - молодой и красивый, упитанный ещё на комсомольских харчах.
У Рогожина после этих слов Кондратюка быстро сползла с лица та самоуверенная улыбка, с которой он существовал на службе. Эта улыбка была частью придуманного им "имиджа", очень важной частью: мол, на меня можно положиться, поручайте все, что угодно, выполню! Рогожин мечтал о службе в Управлении, хотел заниматься наукой: изучать воров в законе, блатных фрайеров и беспредельщиков. Но, конечно, знал он, без практики теория мертва: хорошую методику не разработаешь... Он, впрочем, никогда не рвался в Органы, но попал в комсомольский набор в самом конце... или в начале?
Сейчас он был доволен: комсомол развалился, и вряд ли бывший первый секретарь обкома взял бы его с собой в пришедший на смену комсомолу шоу-бизнес. Вышвырнули бы - и все. А то могли и "паровозом" пустить, бросить демократам в пасть, как Людочку Синцову: нашли бумагу, что она внештатный оперработник Комитета... Так они же все там числились! А опозоренная Людочка спилась и сблядовалась, потом и вовсе исчезла куда-то говорили, сошла с ума, попала на вечную койку в Шацк.
В подавлении бунта Рогожин участвовал впервые - как и все зоновские, от солдата до Хозяина. Можно было выплыть на самый верх - или навсегда остаться в летёхах, жить в этом занюханном и зачуханном поселке, пить спирт с отставными зоновскими мусорами. Жениться и то не на ком, одна путевая телка на весь Льдистый - Викуля Петрова, кумовская дочка, да и та с гонором, крикливая надменная тварь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56