Есть специалисты-каллиграфы с запасом "золотых" чернил; эти умельцы выписывают нехитрые фразы типа "желаю успехов" на любой вкус: от готики до славянской вязи, позавидовал бы монах-летописец... А шкатулочки какие режут, какие записные книжечки мастерят для обмена на чай! хоть сейчас на выставку.
В каждой зоне батюшка начинал свое служение со знакомства. Зеков собирали в клубе, отец Василий выходил на сцену и спрашивал: "А нужен ли вам недостойный иерей, детки?" (Он всех называл детками - и стариков, и молодых, хотя и сам был ещё совсем молодой, сорокалетний). Реагировали по-разному: бывало, хором одобряли батюшку, а иногда авторитетный некто отвечал за всех, как в седьмой строгой - поднялся с первого ряда здоровенный медведеподобный мужик, синий от татуировок, и, старательно проглатывая жаргон, сказал:
"Я, батюшка, в Бутырке ещё привык, там к нам каждое воскресенье в хату-камеру отец Глеб захаживал. Так что, будьте любезны, значит..."
Этот же мужик, по прозвищу Кувалда, авторитетный и т. н. "воровской", после службы поинтересовался у отца Василия - какой, мол, у него крест? золотой или серебряный? Простой, отвечал батюшка... Это непорядок, посетовал Кувалда и сообщил, что у него на воле есть этого серебра "вот тако-ой оковалок", из него и надо батюшке сделать козырный крест, а ювелира он, Кувалда, найдет, за базар отвечает, порожняк не гонит... Отец Василий от "оковалка" вежливо отказался, пошутив, что его, может, за безупречную службу впоследствии наградят золотым крестом с каменьями... На что Кувалда резонно заметил, что каменьями светить перед нашим (ихним) братом тоже ни к чему, стремное дело...
В храме преп. Моисея Мурина, эфиопа и разбойника, принявшего покаяние, подвизавшегося в пустынном Египетском монастыре и убитого разбойниками же, батюшка Василий отпел за год служения более сотни своих "деток". Они умирали от туберкулеза, от болезней сердца, от ножей и иных острых предметов, от тоски... Крестин поменьше: большинство прихожан были крещены в младенчестве. И венчал иерей с дюжину пар: кто заочно обрел свою сокровенную любовь, а кто тянул с воли под тюремный венец давнюю суженую.
МОСКВА: ОГЮСТ ФЕРЬЕ
Далеко от Зимлага, от Злоямово и Безрыбья, в Москве, в высотном доме у Красных ворот бодрствовал в предутренние часы Огюст Ферье, легкий французский гражданин. Но нелегкая занесла его в российские пространства: жажда денег и счастливая любовь. И то и другое однообразно воздействовали на огненную натуру романца, вызывая в душе волнительные вибрации.
Россия почти понравилась Ферье: что-то среднее между Китаем и Бразилией, мрачно-веселые люди, вонючие клошары в метро, всеобщая бандитская мода (трудно отличить простых людей от криминальных), смесь роскоши и разрухи, цивилизации и марсианства. Всюду храмы, в которые страшно заходить: торжественно, как в Лувре, стены увешаны шедеврами, но глазеть нельзя, разговаривать нельзя, курить нельзя, стой и умирай от жажды, от всего...
Впрочем, в храмы француз не часто заглядывал. Зато каждый вечер ужинал в Бизнес-Центре, роскошном (во Франции такого нет) тусовочном обиталище иностранцев, гангстеров, бизнесменов, артистов и писателей. Здесь можно было встретить великую Эллу Буслаеву в обществе знаменитого педераста или королеву детектива Арину Вайнер под руку с балашихинским "беспредельщиком", может быть, ещё неделю назад втыкавшим пыточный электропаяльник в задницу вон того офраченного бизнесмена, что так мило беседует с колумбийским послом. Менее частыми гостями были враз обнищавшие корифеи советской литературы; редкие исключения лишь подтверждали общее правило. Появлялись Аркадий Вселенский и Евгений Тищенко, экс-барды коммунизма. На их лицах лежала печать несостоявшейся преждевременной смерти - именно этого не хватало в натуре. Евгения Тищенко убивали несколько раз - во франкистской Испании в 1965 году фашисты били его ногами; в США ударил головой пьяный расист; совсем недавно на Кубе выбил четыре фарфоровых зуба здоровенный мулат, поклонник Че Гевары. Вот тебе и братский Остров Свободы!
Аркадия Вселенского, творца живизмов и стихопыров, били реже, но зато ещё при Андропове прямо из Бразилии вывезли в Антарктиду: за участие в подпольном альманахе "Пекин". Энергичные оперативники Комитета провели операцию в считанные часы: ещё утром Вселенский давал сомнительные интервью в Рио-де-Жанейро; а вечером этого же дня беседовал с полярниками на станции Мирный, сложил строки о пингвинах - мыслящих птицах... И очерк-эссе и стихи были радиограммой переданы в "Правду" и немедленно опубликованы.
Иногда в Бизнес-центр приводили под руки живого классика, девяностодвухлетнего Витю Чусового, основоположника литературного натуробатализма, трижды выдвигавшегося на Нобелевскую премию, но не получившего её из-за происков врагов. Витю усаживали в кресло в углу, откуда он и вещал об ужасах войны, перемежая подробности каннибализма и некрофилии громким веселым матом.
Все они - Тищенко, Чусовой, Вселенский - начинали неплохо, но как будто опоздали исчезнуть или вовремя "завязать" подобно алкоголику, не остановившемуся в нужный час и сошедшему с ума в делириуме. Их прошлое было овеяно славой, во многом заслуженной, но нынче похожей на альбом со старыми фотографиями: "А вот, смотрите, здесь мне семнадцать, я на турнике подтягиваюсь 26 раз". И фотография дрожит в руках, и ноги, пораженные подагрой, ноют...
В Бизнес-центре заключались крупные сделки и обделывались мелкие делишки. В туалетной комнате муж бил жену ногами за улыбку, подаренную рязанскому плейбою, а в потаенной комнате 777 некто с дрожащими руками проигрывал в тривиальное "очко" свой последний долларовый миллион. Поджарые официанты сновали с подносами: питье, жратва. Люстры "Женева" обдавали посетителей швейцарской надменностью: фигуры не отбрасывали теней и потому представлялись фантомами.
Именно здесь, в Бизнес-Центре, фантом Огюста Ферье познакомил фантом колумбийского наркобарона с фантомом Абрама Лукича; здесь была заключена между ними сделка, могущая перевернуть мир как полное ведро и выплеснуть из него человеческую пену.
Так красиво думал француз.
Не меньше денег Огюста Ферье интересовала женщина, на которой он недавно женился. С Ольгой его познакомил Абрам Лукич; Огюст купился не на ножки или нечто подобное, а на все сразу. Ольга была совершенством. Ферье сказал об этом Абраму Лукичу, и тот согласился вслух, вспомнив, однако, без слов, как подобные "совершенства" прыгали по баням в застойные годы, как они... и сказать нельзя, а подумать - приятно. Впрочем, конкретно Ольга была недоступна Абраму Лукичу, находилась за пределом его прямого влияния, подчиняясь лишь косвенной необходимости.
Француза и его любовь не поколебал бы никакой компромат. Он был закодирован самим собой на страсть, иные женщины не вызывали у него даже ухажерского интереса; этикетная вежливость, дежурная улыбочка, механические манеры - вот все, на что он был способен в отсутствие молодой жены...
Нынче он проснулся в три часа ночи: почудилось, что Ольга шепчет ему что-то, рассказывает потрясающую историю о том, как она... ее... Но как ни вслушивался Огюст в невнятный шепот - разобрать ничего не смог.
Он открыл глаза и привычно переключился на финансовые проблемы: они с Ольгой должны были получить хороший процент от сделки с генералом Рохасом. Ольга сама изъявила желание сопровождать груз в Колумбию: женщина вызывает меньше подозрений и ослабляет бдительность возможных врагов и конкурентов; в самом деле, какая опасность может исходить от зеленоглазой красавицы-блондинки с точеной греческой фигурой? Трудно представить, что эта миниатюрная статуэтка владеет пистолетом как домохозяйка шумовкой и в случае необходимости сделает любое, даже очень сильное тело, похожим на шумовку. Или на дуршлаг. Таких женщин Ферье видел лишь в американских фильмах м считал их выдумкой режиссеров. А в России подобные экземпляры существовали естественно, как кошки или проститутки. К тому же, именно Ольга предложила Огюсту присвоить пару литров "желтого брома", и сама вызвалась исполнить требуемые действия. Объясняя мужу детали операции, красавица оперировала незнакомыми словами типа "усушка", "утруска", "бой"...
Сумма процентов приближалась по значению к любовной страсти, и Ферье представил момент пересчета купюр: никакого шуршания отдельных бумажек, а лишь глухое бряканье падающих в кейс пачек. Так бьется сердце.
МОСКВА: АБРАМ ЛУКИЧ
Если бы Абрам Лукич знал мечты Огюста Ферье, то, несомненно, посмеялся бы над наивным французом. А француз был наивен; дураком не назовешь, ума хватает, но хитрости никакой: шаромыга, шантрапа, шваль... Как будто гувернантка из тургеневского романа воплотилась в образе современного месье с ноутбуком. F8, delete...
Нет, Абрам Лукич ничего не замышлял против Ферье с процентами француз автоматически попадал под давно запущенный каток элементарного разбоя. Деньги, которые Абрам Лукич время от времени кому-то выплачивал, всегда и немедленно отбирались у владельцев сотрудниками 2-го техотдела "Инвала". Конечно, ни "сотрудниками", ни "отделом" нельзя назвать обыкновенную бандитскую шайку, свившую гнездо под инвалидным крылышком: Сизый, Миня и Бармалей. А Огюсту Ферье предстояло быть уложенным по частям в коробку из-под телевизора (диагональ - 72 см) и зарытым в Подмосковье, близ известных Горок Ленинских - в сотне метров от тропинки, по которой в 1924 году несли главный гроб революции пылкие соратники покойного. Три двухкубовые ямы уже были готовы, как и бетонные столбы линии электропередач для придания захоронениям одновременно правдоподобия и скрытности.
Две другие могилы предназначались Ольге Ферье и командиру поисково-спасательной группы Виктору Керимбаеву.
Абрам Лукич мало интересовался издержками производства. Конечно, его занимала неожиданная авиакатастрофа, но о бочонке он тоже не беспокоился "бабки" колумбиец отстегнул, вот тебе и вся малина. А если он, как говорится, козел, рыпнется, то кроме простых Сизого, Мини и Бармалея найдется на колумбийскую Жучку крутой и сложный Тобик... Полкана спустим! Совецка власть не таких обламывала! (Тут Абрам Лукич перегнул палку: по старинке подумал о себе как о Советской власти).
Однако, время шло, а ни факсов, ни сигналов на пейджер, ни сигналов спутниковой связи от Керимбаева и Ольги не поступало. Сама катастрофа в целом была удачным исходом, на неё списывались большие проблемы, а именно: засвеченные контакты с хитрым колумбийским идиотом (такие "генералы" у нас в прапорах ходят) и с глупым французским аферистом. Конечно, неплохо было бы испытать "желтый бром" на агентах из наркотического бюро, проверить, так сказать, кто есть ху, прояснить возможности отравы... Но на нет и суда нет. Много денег - деньги без счета - какая разница?
ЗЛОЯМОВО: ТОЧКА ПАДЕНИЯ
Валентину Гоготулину так и не удалось подползти поближе к девушке (Ольге Ферье). Он продвинулся лишь на несколько метров, как вдруг ощутил странную тяжесть в затылке. Лицо оказалось расплющенным о ледяную землю, стало трудно дышать. Это наступил ему на голову кирзовым сапогом здоровенный бандит Кочевряга. Пловцу стало страшно, как никогда не бывало. Время остановилось; качнулись в разные стороны сосны, открывая за собой безбрежную тьму. Где-то в другом пространстве заиграла гармонь, грустно запели незнакомые женские голоса. Сердце стало маленьким, детским - и продолжало уменьшаться. С протянутыми руками Валентин Гоготулин выбежал из душного чулана навстречу падающей луне. Сердце, остановленное страхом, перестало биться.
Кочевряга выстрелил из обреза в уже неподвижное тело чемпиона, затем перевернул его на спину, поднял пальцем верхнюю губу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
В каждой зоне батюшка начинал свое служение со знакомства. Зеков собирали в клубе, отец Василий выходил на сцену и спрашивал: "А нужен ли вам недостойный иерей, детки?" (Он всех называл детками - и стариков, и молодых, хотя и сам был ещё совсем молодой, сорокалетний). Реагировали по-разному: бывало, хором одобряли батюшку, а иногда авторитетный некто отвечал за всех, как в седьмой строгой - поднялся с первого ряда здоровенный медведеподобный мужик, синий от татуировок, и, старательно проглатывая жаргон, сказал:
"Я, батюшка, в Бутырке ещё привык, там к нам каждое воскресенье в хату-камеру отец Глеб захаживал. Так что, будьте любезны, значит..."
Этот же мужик, по прозвищу Кувалда, авторитетный и т. н. "воровской", после службы поинтересовался у отца Василия - какой, мол, у него крест? золотой или серебряный? Простой, отвечал батюшка... Это непорядок, посетовал Кувалда и сообщил, что у него на воле есть этого серебра "вот тако-ой оковалок", из него и надо батюшке сделать козырный крест, а ювелира он, Кувалда, найдет, за базар отвечает, порожняк не гонит... Отец Василий от "оковалка" вежливо отказался, пошутив, что его, может, за безупречную службу впоследствии наградят золотым крестом с каменьями... На что Кувалда резонно заметил, что каменьями светить перед нашим (ихним) братом тоже ни к чему, стремное дело...
В храме преп. Моисея Мурина, эфиопа и разбойника, принявшего покаяние, подвизавшегося в пустынном Египетском монастыре и убитого разбойниками же, батюшка Василий отпел за год служения более сотни своих "деток". Они умирали от туберкулеза, от болезней сердца, от ножей и иных острых предметов, от тоски... Крестин поменьше: большинство прихожан были крещены в младенчестве. И венчал иерей с дюжину пар: кто заочно обрел свою сокровенную любовь, а кто тянул с воли под тюремный венец давнюю суженую.
МОСКВА: ОГЮСТ ФЕРЬЕ
Далеко от Зимлага, от Злоямово и Безрыбья, в Москве, в высотном доме у Красных ворот бодрствовал в предутренние часы Огюст Ферье, легкий французский гражданин. Но нелегкая занесла его в российские пространства: жажда денег и счастливая любовь. И то и другое однообразно воздействовали на огненную натуру романца, вызывая в душе волнительные вибрации.
Россия почти понравилась Ферье: что-то среднее между Китаем и Бразилией, мрачно-веселые люди, вонючие клошары в метро, всеобщая бандитская мода (трудно отличить простых людей от криминальных), смесь роскоши и разрухи, цивилизации и марсианства. Всюду храмы, в которые страшно заходить: торжественно, как в Лувре, стены увешаны шедеврами, но глазеть нельзя, разговаривать нельзя, курить нельзя, стой и умирай от жажды, от всего...
Впрочем, в храмы француз не часто заглядывал. Зато каждый вечер ужинал в Бизнес-Центре, роскошном (во Франции такого нет) тусовочном обиталище иностранцев, гангстеров, бизнесменов, артистов и писателей. Здесь можно было встретить великую Эллу Буслаеву в обществе знаменитого педераста или королеву детектива Арину Вайнер под руку с балашихинским "беспредельщиком", может быть, ещё неделю назад втыкавшим пыточный электропаяльник в задницу вон того офраченного бизнесмена, что так мило беседует с колумбийским послом. Менее частыми гостями были враз обнищавшие корифеи советской литературы; редкие исключения лишь подтверждали общее правило. Появлялись Аркадий Вселенский и Евгений Тищенко, экс-барды коммунизма. На их лицах лежала печать несостоявшейся преждевременной смерти - именно этого не хватало в натуре. Евгения Тищенко убивали несколько раз - во франкистской Испании в 1965 году фашисты били его ногами; в США ударил головой пьяный расист; совсем недавно на Кубе выбил четыре фарфоровых зуба здоровенный мулат, поклонник Че Гевары. Вот тебе и братский Остров Свободы!
Аркадия Вселенского, творца живизмов и стихопыров, били реже, но зато ещё при Андропове прямо из Бразилии вывезли в Антарктиду: за участие в подпольном альманахе "Пекин". Энергичные оперативники Комитета провели операцию в считанные часы: ещё утром Вселенский давал сомнительные интервью в Рио-де-Жанейро; а вечером этого же дня беседовал с полярниками на станции Мирный, сложил строки о пингвинах - мыслящих птицах... И очерк-эссе и стихи были радиограммой переданы в "Правду" и немедленно опубликованы.
Иногда в Бизнес-центр приводили под руки живого классика, девяностодвухлетнего Витю Чусового, основоположника литературного натуробатализма, трижды выдвигавшегося на Нобелевскую премию, но не получившего её из-за происков врагов. Витю усаживали в кресло в углу, откуда он и вещал об ужасах войны, перемежая подробности каннибализма и некрофилии громким веселым матом.
Все они - Тищенко, Чусовой, Вселенский - начинали неплохо, но как будто опоздали исчезнуть или вовремя "завязать" подобно алкоголику, не остановившемуся в нужный час и сошедшему с ума в делириуме. Их прошлое было овеяно славой, во многом заслуженной, но нынче похожей на альбом со старыми фотографиями: "А вот, смотрите, здесь мне семнадцать, я на турнике подтягиваюсь 26 раз". И фотография дрожит в руках, и ноги, пораженные подагрой, ноют...
В Бизнес-центре заключались крупные сделки и обделывались мелкие делишки. В туалетной комнате муж бил жену ногами за улыбку, подаренную рязанскому плейбою, а в потаенной комнате 777 некто с дрожащими руками проигрывал в тривиальное "очко" свой последний долларовый миллион. Поджарые официанты сновали с подносами: питье, жратва. Люстры "Женева" обдавали посетителей швейцарской надменностью: фигуры не отбрасывали теней и потому представлялись фантомами.
Именно здесь, в Бизнес-Центре, фантом Огюста Ферье познакомил фантом колумбийского наркобарона с фантомом Абрама Лукича; здесь была заключена между ними сделка, могущая перевернуть мир как полное ведро и выплеснуть из него человеческую пену.
Так красиво думал француз.
Не меньше денег Огюста Ферье интересовала женщина, на которой он недавно женился. С Ольгой его познакомил Абрам Лукич; Огюст купился не на ножки или нечто подобное, а на все сразу. Ольга была совершенством. Ферье сказал об этом Абраму Лукичу, и тот согласился вслух, вспомнив, однако, без слов, как подобные "совершенства" прыгали по баням в застойные годы, как они... и сказать нельзя, а подумать - приятно. Впрочем, конкретно Ольга была недоступна Абраму Лукичу, находилась за пределом его прямого влияния, подчиняясь лишь косвенной необходимости.
Француза и его любовь не поколебал бы никакой компромат. Он был закодирован самим собой на страсть, иные женщины не вызывали у него даже ухажерского интереса; этикетная вежливость, дежурная улыбочка, механические манеры - вот все, на что он был способен в отсутствие молодой жены...
Нынче он проснулся в три часа ночи: почудилось, что Ольга шепчет ему что-то, рассказывает потрясающую историю о том, как она... ее... Но как ни вслушивался Огюст в невнятный шепот - разобрать ничего не смог.
Он открыл глаза и привычно переключился на финансовые проблемы: они с Ольгой должны были получить хороший процент от сделки с генералом Рохасом. Ольга сама изъявила желание сопровождать груз в Колумбию: женщина вызывает меньше подозрений и ослабляет бдительность возможных врагов и конкурентов; в самом деле, какая опасность может исходить от зеленоглазой красавицы-блондинки с точеной греческой фигурой? Трудно представить, что эта миниатюрная статуэтка владеет пистолетом как домохозяйка шумовкой и в случае необходимости сделает любое, даже очень сильное тело, похожим на шумовку. Или на дуршлаг. Таких женщин Ферье видел лишь в американских фильмах м считал их выдумкой режиссеров. А в России подобные экземпляры существовали естественно, как кошки или проститутки. К тому же, именно Ольга предложила Огюсту присвоить пару литров "желтого брома", и сама вызвалась исполнить требуемые действия. Объясняя мужу детали операции, красавица оперировала незнакомыми словами типа "усушка", "утруска", "бой"...
Сумма процентов приближалась по значению к любовной страсти, и Ферье представил момент пересчета купюр: никакого шуршания отдельных бумажек, а лишь глухое бряканье падающих в кейс пачек. Так бьется сердце.
МОСКВА: АБРАМ ЛУКИЧ
Если бы Абрам Лукич знал мечты Огюста Ферье, то, несомненно, посмеялся бы над наивным французом. А француз был наивен; дураком не назовешь, ума хватает, но хитрости никакой: шаромыга, шантрапа, шваль... Как будто гувернантка из тургеневского романа воплотилась в образе современного месье с ноутбуком. F8, delete...
Нет, Абрам Лукич ничего не замышлял против Ферье с процентами француз автоматически попадал под давно запущенный каток элементарного разбоя. Деньги, которые Абрам Лукич время от времени кому-то выплачивал, всегда и немедленно отбирались у владельцев сотрудниками 2-го техотдела "Инвала". Конечно, ни "сотрудниками", ни "отделом" нельзя назвать обыкновенную бандитскую шайку, свившую гнездо под инвалидным крылышком: Сизый, Миня и Бармалей. А Огюсту Ферье предстояло быть уложенным по частям в коробку из-под телевизора (диагональ - 72 см) и зарытым в Подмосковье, близ известных Горок Ленинских - в сотне метров от тропинки, по которой в 1924 году несли главный гроб революции пылкие соратники покойного. Три двухкубовые ямы уже были готовы, как и бетонные столбы линии электропередач для придания захоронениям одновременно правдоподобия и скрытности.
Две другие могилы предназначались Ольге Ферье и командиру поисково-спасательной группы Виктору Керимбаеву.
Абрам Лукич мало интересовался издержками производства. Конечно, его занимала неожиданная авиакатастрофа, но о бочонке он тоже не беспокоился "бабки" колумбиец отстегнул, вот тебе и вся малина. А если он, как говорится, козел, рыпнется, то кроме простых Сизого, Мини и Бармалея найдется на колумбийскую Жучку крутой и сложный Тобик... Полкана спустим! Совецка власть не таких обламывала! (Тут Абрам Лукич перегнул палку: по старинке подумал о себе как о Советской власти).
Однако, время шло, а ни факсов, ни сигналов на пейджер, ни сигналов спутниковой связи от Керимбаева и Ольги не поступало. Сама катастрофа в целом была удачным исходом, на неё списывались большие проблемы, а именно: засвеченные контакты с хитрым колумбийским идиотом (такие "генералы" у нас в прапорах ходят) и с глупым французским аферистом. Конечно, неплохо было бы испытать "желтый бром" на агентах из наркотического бюро, проверить, так сказать, кто есть ху, прояснить возможности отравы... Но на нет и суда нет. Много денег - деньги без счета - какая разница?
ЗЛОЯМОВО: ТОЧКА ПАДЕНИЯ
Валентину Гоготулину так и не удалось подползти поближе к девушке (Ольге Ферье). Он продвинулся лишь на несколько метров, как вдруг ощутил странную тяжесть в затылке. Лицо оказалось расплющенным о ледяную землю, стало трудно дышать. Это наступил ему на голову кирзовым сапогом здоровенный бандит Кочевряга. Пловцу стало страшно, как никогда не бывало. Время остановилось; качнулись в разные стороны сосны, открывая за собой безбрежную тьму. Где-то в другом пространстве заиграла гармонь, грустно запели незнакомые женские голоса. Сердце стало маленьким, детским - и продолжало уменьшаться. С протянутыми руками Валентин Гоготулин выбежал из душного чулана навстречу падающей луне. Сердце, остановленное страхом, перестало биться.
Кочевряга выстрелил из обреза в уже неподвижное тело чемпиона, затем перевернул его на спину, поднял пальцем верхнюю губу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56