.. А можно было подняться на этом бунте, взять инициативу в свои руки. Хозяин явно не понимает ситуации: время другое, надо методы корректировать, творить, выдумывать, пробовать. С первого января все зоны под Минюст переходят, это солидно. Наверное, и обмундирование поменяют, петлички прокурорские навесят...
Рогожин не боялся зеков: на стороне вевешников была сила: дубинки, щиты, каски, хорошее питание. Он отогнал от себя тревогу, вернул улыбку. Сейчас Петров, небось, уже на вышке: отстреляется. Главное: лидеров отсечь и завалить. А то и вправду, если поймают - трахнут в одно место. Больно, наверное... И убьют потом. Сто процентов.
- Вперед! За мной! В шлюз! - весело и бодро закричал Рогожин и, помахивая дубинкой, зашагал к выходу из "красного уголка".
За ним, толкаясь и гремя щитами, похожие на средневековых ландскнехтов, поспешили бойцы конвойной роты внутренних войск.
Мурада захватил общий воинственный настрой. Сейчас как дам - башку зыку разнесу, думал он. Хотелось пощупать себя между ног - проверить наличие и степень припухлости, но руки были заняты щитом и дубиной. Да ещё кто-то придал ему ускорение пинком по пояснице. Мурад оглянулся.
- Давай, москаль, мочи! - улыбался из-под забрала Кондратюк. - А то я из тебя чебурека делаю!
КОЗЕЛ И КРЫСА
Кот в самом разгаре бунта занимался неблаговидным, с точки зрения любого зека, делом: шарил по тумбочкам в опустевшем бараке. Впрочем, кроме кота в помещении находился ещё и шнырь Сопля, бывший Железяка. Но он лежал на верхней шконке, укрытый несколькими одеялами и ватниками, с двумя подушками, закрывавшими живот и ниже: так он заранее приготовился к подавлению бунта, когда солдаты и спецназовцы начнут бить и убивать всех подряд. Конечно, лучше спрятаться в одном укромном месте жилзоновской котельной, но туда хода не было, враз нарвешься на увечья.
Подкумок и раньше проверял содержимое зековских тумбарей, научился открывать дверцы лапой, делал все тихо, но никогда ничего не находил, хотя и надеялся. Поэтому и сегодня, когда барак вдруг опустел в самое неожиданное время, кот проводил тщательное обследование, стараясь, впрочем, ничего не переворачивать, больше пользоваться ноздрями, нежели загребущими лапками.
И вот подфартило: в одной из тумбочек Подкумок обнаружил вскрытую жестяную банку с недоеденными (лагерные чудеса!) кильками в томате. Банка была вскрыта, но жестяная крышка придавлена и опущена ниже низкого. Пахло вкусно, но достать не было никакой возможности. Все же кот вытянул банку из тумбаря, и она покатилась по полу, источая томатный соус. Можно было слизать его, но кот все же надеялся вытащить из-под жестянки хоть одну рыбку и упорно пытался просунуть внутрь банки лапу. В какой-то момент это ему удалось, жестянка чуть прогнулась, лапка вошла в щель, и коготки нащупали кильку - но назад не пошла лапка, застряла. Подкумок придавил банку другой лапкой, потянулся - и в подушечки вонзились рваные жестяные края. Кот жалобно завыл.
Шнырь, услышав кошачий вой, ещё сильнее вжался в шконку: зеки любили кота, не знали о его подлом нутре, поэтому на вой мог прибежать какой-нибудь сердобольный.
Подкумок, завывая, шел по бараку. Банка стучала по полу, словно протез.
В этот момент и появился Тузик: чаек кончился, нужно было добавить из нычки.
- Ах ты козел! - сказал он коту, увидев банку на лапке. - Все, кранты тебе, крыса!
Тузик сунул в карман "гниды" чай, схватил кота за хвост и выбежал с ним в локалку. Там он раскрутил орущее животное, словно центрифугу, хотел шваркнуть его тупой башкой о стену барака, но в последнюю секунду передумал и, сделав ещё пару оборотов, размахнулся молотобойцем и выпустил кошачий хвост.
Подкумок, отчаянно завывая, поднялся в воздух над предзонниками и отправился на свободу. Тузик, в перерывах между сроками, набил руку в перебросах грева мающимся в зоне дружкам, метал всегда точно и далеко, поэтому и кот, рассекая морозный воздух, полетел через колючку без проблем - как раз рядом с вышкой, на которой прилаживался с карабином добровольный снайпер капитан Петров.
Время замедлилось для кота - как в фантастических романах замедляется оно для космонавтов, летящих сквозь Вселенную со скоростью света. Панорама зоны развернулась перед Подкумком во всей красе. Выползал едкий черный дым из вахтенного домика: там в тесном "стакане" геройски погибал, как потом напишут в "сучке", прапорщик Бронько. Зеки, столпившиеся возле домика, злились, что прапорщик не выходит из "стакана" - всем хотелось поизгаляться над нагловатым, но, впрочем, не очень жестоким Панцирем. Но ключи невозможно было поднять, Бронько, задыхаясь, пытался присесть, но все напрасно, все...
По белому снегу от строения к строению метались группы зеков.
Возле шлюза продолжалось противостояние основной силы и рогожинских бойцов.
С противоположной стороны зоны, метров на пятьдесят выше кошачьего апогея, разворачивался в последнем вираже самодельного дельтаплана Васька Балконщик. Раненая (в мышцу) нога не доставляла ему особых хлопот, близкая свобода была сильнее боли, а капли крови не достигали земли - разметывались в невидимую розовую пыль порывами морозного ветра.
С южной стороны, там, где в пятистах километрах от Зимлага находился Красноямск, виднелись в воздухе три медленно (или быстро?) приближающиеся точки.
Вдруг все исчезло.
Кот шмякнулся с высоты не менее десяти метров в свежий и рыхлый сугроб, наметенный рано утром двумя бойцами-первогодками. Банка слетела с лапки, но лапка кровоточила, на неё невозможно было ступить. И вместо хвоста будто воткнули деревянную палку. Подкумок недолго полежал на боку, помяукал на всякий случай, но, поскольку никто не появлялся, встал - и пошел вдоль забора с колючей проволокой, понемногу осмысливая своими кошачьими мозгами все происшедшее. Что-то подсказывало ему: кончилась беззаботная, хоть и тревожная жизнь, начинается существование. Когда Тузик назвал его, кота, "крысой", Подкумок почувствовал внутри себя, как нарастает злоба: оскорбление было смертельным. Правда, в отличие от человека, кот не мог мстить: в самом деле, не вцепляться же в горло тому, кто иногда подкидывал жратвы, подогревал кошачью кишку рыбьим хвостиком или кожурой сала? Да и где он теперь, этот хам?
Огороженный мир, где, с одной стороны, было голодно, холодно и опасно, а с другой - спокойно и в меру сыто, - этот мир исчез, остался за колючей проволокой.
Перед Подкумком развернулся во всю свою ширь другой мир - бесконечная земля, снег и лед, деревья и болота, птицы и звери, тропы и нехоженые места. Оглянувшись на неприступный предзонник, Подкумок мяукнул ещё раз машинально, зная уже, что никто не придет на его зов - и, прихрамывая, побежал по снегу в сторону едва видной за полем черной полосы соснового бора.
СУВЕРЕННЫЙ ЧУРАН
- Халда! Шартым!
- кричал, бегая по бараку с наганом, Эльхан Пихуев. Он никак не ожидал такого раскурдая, не думал что русские овцы будут бунтовать и резать всех подряд: вроде тихие были, пахали, бараны, на папу Карло.
Полчаса назад Пихуев пристрелил своего земляка Жадабова: случайно, наган будто сам пальнул, но Эльхан сказал землякам:
- Перды кизяк. Оперчасть бухлы. Сука, михидлям...
Жадабов, с огромной кровавой дырой на месте левого глаза, лежал на шконке. Правый глаз был открыт и смотрел искоса на всех, кто обращал на него внимание.
Но мало кого интересовало мертвое тело. Чуранцы бегали вслед за главарем от окна к окну. В бараке поднялась густая пыль: в бригаде жили без шнырей, все были блатными, никто не хотел махать веником и тряпкой, считал западло. А русских Монгол к чуранцам в бригаду не пускал.
Ничего нельзя было разглядеть сквозь покрытые морозными узорами стекла. Что-то происходило в зоне, ясно, раскурдай. Но пока только обвалившаяся после артиллерийского удара Коржа крыша напоминала об изменившейся с утра обстановке. Сквозь несколько проломов в потолочном перекрытии в барак начал проникать ползучий мороз.
Вокруг барака никто не бегал, никто не штурмовал его: как будто чуранцев и не было вовсе.
- Хасан, бля, биркурюк
округР1аракаР=иктоР=еР1егалЬ =иктоР=еРHтурмовалР5гок :акР1удтоРGуранцевР8Р=еР1ылоР2овсеЮ
- %асанЬ 1ляЬ 1иркурюкS!
- позвал Эльхан Хасана Пиропо
ва, шустрого молодого чуранца, всегда все знавшего о зоне.
- Паплакат, усос... Мочибей хильдяк, - согласился Хасан
- Гилям манда урлы.
Он пошел в уборную, открыл замороженное окно и выпрыгнул в локальный дворик. Это было его ошибкой: он даже не огляделся по сторонам. И когда стал отряхивать снег с ботинок, притопывая и напевая шутливую чуранскую песенку "Вжики-втыки", тут-то и настигла его пагуба в лице "обиженного" Гули Докукина.
Гуля ударил Хасана локтем правой руки - по левой скуле. Это действие было разрушительным: челюсть молодого чуранца треснула сразу в нескольких местах, а нос оказался свернутым. Хасан упал в снег возле окна.
Он и хотел бы попросить пощады, но не мог ничего сказать: боль захлестнула его, потащила в бессознательную темноту. Он даже не успел разглядеть склонившегося над ним лица Марьиванны.
- Готов декханин, не боец уже, - сказал Бусыгин-Марьиванна, оглядев Хасана. - Ты, Георгий, кажется, всю челюсть ему раскрошил...
- Это что! - стал невовремя хвастать Жора. - Я, когда служил, одному сержанту ногу сломал кулаком - а на ноге знаешь какая кость?
Они оттащили Хасана за угол чуранского барака и чуть присыпали его снежком, чтобы не сразу было заметно: человек это лежит или, может, бревно... Затем вернулись к окну и присели за пирамидой из семи-восьми старых шконок, приготовленных к сдаче в металлолом.
Эльхан надеялся, что Хасан принесет ему добрые вести: можно было бы напасть на русских сзади, порезать человек двадцать и вернуться в барак: пусть попробуют взять, зубами загрызем! А ещё лучше к санчасти подобраться, она близко, старую докторшу, Пионерку, пленить. Посадим в зиндан под барак, место есть, человек двадцать можно запихать. Потом требования объявим, вертолет попросим и мешок с деньгами - сколько в мешок влезет? - в Чуран полетим как герои...
Хоп, сука буду, партач лукум! Хасан монгеге ёп! - заорал Эльхан. Жумбат! Харды мудю!
- AогласилсяР
- согласился Жумбат и гордо оглядел притихших земляков.
Эльхан пошел в уборную и вновь открыл окно, через которое "нырнул" в зону разведчик Хасан. Он был осторожней: высунул голову на мороз, огляделся по сторонам, пощупал наган в кармане бушлата.
Никого не было вокруг. Где-то вдали слышался грохот (бунтовщики ломали что-то), раздавались неясные крики. Еще дальше, за зоной, за тайгой возникло и нарастало странное стрекотание - будто работала швейная машинка.
Эльхан перебрался через подоконник, ступил в утоптанный снег, заглянул за угол барака: там лежало какое-то бревно, присыпанное снегом, вроде, не было раньше? Эльхан отвернулся: бревно так бревно, что за дела? - и хотел было направиться в сторону калитки, но не успел сделать даже пол-шага.
Гуля-Жора Докукин ударил его стальной полосой, выломанной из локального ограждения. Удар пришелся по правому колену, и Эльхан упал как подкошенный, на спину. Правая рука, выпустив рукоять оружия, сама собой выскочила из кармана и в паре с левой метнулась к колену, охваченному огнем боли.
- Ох, биля... А-а-а, мат твоя... у-у-у... - завыл Пихуев.
Марьиванна добавил чуранцу, чтоб не орал, обломком кирпича: бил в лицо, чтобы крови было побольше, давил на психику.
Гуля, которому несколько раз приходилось обслуживать главаря чуранцев по полной петушиной программе, размахнулся и хотел вообще вбить голову ненавистного "зверя" в снег и в землю, но Бусыгин остановил его.
- Не спеши, поговорим с ним, - сказал Марьиванна и взял
Эльхана двумя пальцами за подбородок.
- Шалты, пидор... - простонал чуранец, едва шевеля окровавленными губами и ворочая прикушенным языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Рогожин не боялся зеков: на стороне вевешников была сила: дубинки, щиты, каски, хорошее питание. Он отогнал от себя тревогу, вернул улыбку. Сейчас Петров, небось, уже на вышке: отстреляется. Главное: лидеров отсечь и завалить. А то и вправду, если поймают - трахнут в одно место. Больно, наверное... И убьют потом. Сто процентов.
- Вперед! За мной! В шлюз! - весело и бодро закричал Рогожин и, помахивая дубинкой, зашагал к выходу из "красного уголка".
За ним, толкаясь и гремя щитами, похожие на средневековых ландскнехтов, поспешили бойцы конвойной роты внутренних войск.
Мурада захватил общий воинственный настрой. Сейчас как дам - башку зыку разнесу, думал он. Хотелось пощупать себя между ног - проверить наличие и степень припухлости, но руки были заняты щитом и дубиной. Да ещё кто-то придал ему ускорение пинком по пояснице. Мурад оглянулся.
- Давай, москаль, мочи! - улыбался из-под забрала Кондратюк. - А то я из тебя чебурека делаю!
КОЗЕЛ И КРЫСА
Кот в самом разгаре бунта занимался неблаговидным, с точки зрения любого зека, делом: шарил по тумбочкам в опустевшем бараке. Впрочем, кроме кота в помещении находился ещё и шнырь Сопля, бывший Железяка. Но он лежал на верхней шконке, укрытый несколькими одеялами и ватниками, с двумя подушками, закрывавшими живот и ниже: так он заранее приготовился к подавлению бунта, когда солдаты и спецназовцы начнут бить и убивать всех подряд. Конечно, лучше спрятаться в одном укромном месте жилзоновской котельной, но туда хода не было, враз нарвешься на увечья.
Подкумок и раньше проверял содержимое зековских тумбарей, научился открывать дверцы лапой, делал все тихо, но никогда ничего не находил, хотя и надеялся. Поэтому и сегодня, когда барак вдруг опустел в самое неожиданное время, кот проводил тщательное обследование, стараясь, впрочем, ничего не переворачивать, больше пользоваться ноздрями, нежели загребущими лапками.
И вот подфартило: в одной из тумбочек Подкумок обнаружил вскрытую жестяную банку с недоеденными (лагерные чудеса!) кильками в томате. Банка была вскрыта, но жестяная крышка придавлена и опущена ниже низкого. Пахло вкусно, но достать не было никакой возможности. Все же кот вытянул банку из тумбаря, и она покатилась по полу, источая томатный соус. Можно было слизать его, но кот все же надеялся вытащить из-под жестянки хоть одну рыбку и упорно пытался просунуть внутрь банки лапу. В какой-то момент это ему удалось, жестянка чуть прогнулась, лапка вошла в щель, и коготки нащупали кильку - но назад не пошла лапка, застряла. Подкумок придавил банку другой лапкой, потянулся - и в подушечки вонзились рваные жестяные края. Кот жалобно завыл.
Шнырь, услышав кошачий вой, ещё сильнее вжался в шконку: зеки любили кота, не знали о его подлом нутре, поэтому на вой мог прибежать какой-нибудь сердобольный.
Подкумок, завывая, шел по бараку. Банка стучала по полу, словно протез.
В этот момент и появился Тузик: чаек кончился, нужно было добавить из нычки.
- Ах ты козел! - сказал он коту, увидев банку на лапке. - Все, кранты тебе, крыса!
Тузик сунул в карман "гниды" чай, схватил кота за хвост и выбежал с ним в локалку. Там он раскрутил орущее животное, словно центрифугу, хотел шваркнуть его тупой башкой о стену барака, но в последнюю секунду передумал и, сделав ещё пару оборотов, размахнулся молотобойцем и выпустил кошачий хвост.
Подкумок, отчаянно завывая, поднялся в воздух над предзонниками и отправился на свободу. Тузик, в перерывах между сроками, набил руку в перебросах грева мающимся в зоне дружкам, метал всегда точно и далеко, поэтому и кот, рассекая морозный воздух, полетел через колючку без проблем - как раз рядом с вышкой, на которой прилаживался с карабином добровольный снайпер капитан Петров.
Время замедлилось для кота - как в фантастических романах замедляется оно для космонавтов, летящих сквозь Вселенную со скоростью света. Панорама зоны развернулась перед Подкумком во всей красе. Выползал едкий черный дым из вахтенного домика: там в тесном "стакане" геройски погибал, как потом напишут в "сучке", прапорщик Бронько. Зеки, столпившиеся возле домика, злились, что прапорщик не выходит из "стакана" - всем хотелось поизгаляться над нагловатым, но, впрочем, не очень жестоким Панцирем. Но ключи невозможно было поднять, Бронько, задыхаясь, пытался присесть, но все напрасно, все...
По белому снегу от строения к строению метались группы зеков.
Возле шлюза продолжалось противостояние основной силы и рогожинских бойцов.
С противоположной стороны зоны, метров на пятьдесят выше кошачьего апогея, разворачивался в последнем вираже самодельного дельтаплана Васька Балконщик. Раненая (в мышцу) нога не доставляла ему особых хлопот, близкая свобода была сильнее боли, а капли крови не достигали земли - разметывались в невидимую розовую пыль порывами морозного ветра.
С южной стороны, там, где в пятистах километрах от Зимлага находился Красноямск, виднелись в воздухе три медленно (или быстро?) приближающиеся точки.
Вдруг все исчезло.
Кот шмякнулся с высоты не менее десяти метров в свежий и рыхлый сугроб, наметенный рано утром двумя бойцами-первогодками. Банка слетела с лапки, но лапка кровоточила, на неё невозможно было ступить. И вместо хвоста будто воткнули деревянную палку. Подкумок недолго полежал на боку, помяукал на всякий случай, но, поскольку никто не появлялся, встал - и пошел вдоль забора с колючей проволокой, понемногу осмысливая своими кошачьими мозгами все происшедшее. Что-то подсказывало ему: кончилась беззаботная, хоть и тревожная жизнь, начинается существование. Когда Тузик назвал его, кота, "крысой", Подкумок почувствовал внутри себя, как нарастает злоба: оскорбление было смертельным. Правда, в отличие от человека, кот не мог мстить: в самом деле, не вцепляться же в горло тому, кто иногда подкидывал жратвы, подогревал кошачью кишку рыбьим хвостиком или кожурой сала? Да и где он теперь, этот хам?
Огороженный мир, где, с одной стороны, было голодно, холодно и опасно, а с другой - спокойно и в меру сыто, - этот мир исчез, остался за колючей проволокой.
Перед Подкумком развернулся во всю свою ширь другой мир - бесконечная земля, снег и лед, деревья и болота, птицы и звери, тропы и нехоженые места. Оглянувшись на неприступный предзонник, Подкумок мяукнул ещё раз машинально, зная уже, что никто не придет на его зов - и, прихрамывая, побежал по снегу в сторону едва видной за полем черной полосы соснового бора.
СУВЕРЕННЫЙ ЧУРАН
- Халда! Шартым!
- кричал, бегая по бараку с наганом, Эльхан Пихуев. Он никак не ожидал такого раскурдая, не думал что русские овцы будут бунтовать и резать всех подряд: вроде тихие были, пахали, бараны, на папу Карло.
Полчаса назад Пихуев пристрелил своего земляка Жадабова: случайно, наган будто сам пальнул, но Эльхан сказал землякам:
- Перды кизяк. Оперчасть бухлы. Сука, михидлям...
Жадабов, с огромной кровавой дырой на месте левого глаза, лежал на шконке. Правый глаз был открыт и смотрел искоса на всех, кто обращал на него внимание.
Но мало кого интересовало мертвое тело. Чуранцы бегали вслед за главарем от окна к окну. В бараке поднялась густая пыль: в бригаде жили без шнырей, все были блатными, никто не хотел махать веником и тряпкой, считал западло. А русских Монгол к чуранцам в бригаду не пускал.
Ничего нельзя было разглядеть сквозь покрытые морозными узорами стекла. Что-то происходило в зоне, ясно, раскурдай. Но пока только обвалившаяся после артиллерийского удара Коржа крыша напоминала об изменившейся с утра обстановке. Сквозь несколько проломов в потолочном перекрытии в барак начал проникать ползучий мороз.
Вокруг барака никто не бегал, никто не штурмовал его: как будто чуранцев и не было вовсе.
- Хасан, бля, биркурюк
округР1аракаР=иктоР=еР1егалЬ =иктоР=еРHтурмовалР5гок :акР1удтоРGуранцевР8Р=еР1ылоР2овсеЮ
- %асанЬ 1ляЬ 1иркурюкS!
- позвал Эльхан Хасана Пиропо
ва, шустрого молодого чуранца, всегда все знавшего о зоне.
- Паплакат, усос... Мочибей хильдяк, - согласился Хасан
- Гилям манда урлы.
Он пошел в уборную, открыл замороженное окно и выпрыгнул в локальный дворик. Это было его ошибкой: он даже не огляделся по сторонам. И когда стал отряхивать снег с ботинок, притопывая и напевая шутливую чуранскую песенку "Вжики-втыки", тут-то и настигла его пагуба в лице "обиженного" Гули Докукина.
Гуля ударил Хасана локтем правой руки - по левой скуле. Это действие было разрушительным: челюсть молодого чуранца треснула сразу в нескольких местах, а нос оказался свернутым. Хасан упал в снег возле окна.
Он и хотел бы попросить пощады, но не мог ничего сказать: боль захлестнула его, потащила в бессознательную темноту. Он даже не успел разглядеть склонившегося над ним лица Марьиванны.
- Готов декханин, не боец уже, - сказал Бусыгин-Марьиванна, оглядев Хасана. - Ты, Георгий, кажется, всю челюсть ему раскрошил...
- Это что! - стал невовремя хвастать Жора. - Я, когда служил, одному сержанту ногу сломал кулаком - а на ноге знаешь какая кость?
Они оттащили Хасана за угол чуранского барака и чуть присыпали его снежком, чтобы не сразу было заметно: человек это лежит или, может, бревно... Затем вернулись к окну и присели за пирамидой из семи-восьми старых шконок, приготовленных к сдаче в металлолом.
Эльхан надеялся, что Хасан принесет ему добрые вести: можно было бы напасть на русских сзади, порезать человек двадцать и вернуться в барак: пусть попробуют взять, зубами загрызем! А ещё лучше к санчасти подобраться, она близко, старую докторшу, Пионерку, пленить. Посадим в зиндан под барак, место есть, человек двадцать можно запихать. Потом требования объявим, вертолет попросим и мешок с деньгами - сколько в мешок влезет? - в Чуран полетим как герои...
Хоп, сука буду, партач лукум! Хасан монгеге ёп! - заорал Эльхан. Жумбат! Харды мудю!
- AогласилсяР
- согласился Жумбат и гордо оглядел притихших земляков.
Эльхан пошел в уборную и вновь открыл окно, через которое "нырнул" в зону разведчик Хасан. Он был осторожней: высунул голову на мороз, огляделся по сторонам, пощупал наган в кармане бушлата.
Никого не было вокруг. Где-то вдали слышался грохот (бунтовщики ломали что-то), раздавались неясные крики. Еще дальше, за зоной, за тайгой возникло и нарастало странное стрекотание - будто работала швейная машинка.
Эльхан перебрался через подоконник, ступил в утоптанный снег, заглянул за угол барака: там лежало какое-то бревно, присыпанное снегом, вроде, не было раньше? Эльхан отвернулся: бревно так бревно, что за дела? - и хотел было направиться в сторону калитки, но не успел сделать даже пол-шага.
Гуля-Жора Докукин ударил его стальной полосой, выломанной из локального ограждения. Удар пришелся по правому колену, и Эльхан упал как подкошенный, на спину. Правая рука, выпустив рукоять оружия, сама собой выскочила из кармана и в паре с левой метнулась к колену, охваченному огнем боли.
- Ох, биля... А-а-а, мат твоя... у-у-у... - завыл Пихуев.
Марьиванна добавил чуранцу, чтоб не орал, обломком кирпича: бил в лицо, чтобы крови было побольше, давил на психику.
Гуля, которому несколько раз приходилось обслуживать главаря чуранцев по полной петушиной программе, размахнулся и хотел вообще вбить голову ненавистного "зверя" в снег и в землю, но Бусыгин остановил его.
- Не спеши, поговорим с ним, - сказал Марьиванна и взял
Эльхана двумя пальцами за подбородок.
- Шалты, пидор... - простонал чуранец, едва шевеля окровавленными губами и ворочая прикушенным языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56