..
- Ну чё? - спросил сержант-автоматчик. - Нет ствола?
- Нэма, - отвечал Василь. - И документы гарны, сам подывысь, Мыкола...
- Вижу, - сказал Мыкола. - Ну, тогда свободен.
У Сосо сердце сжалось от радости: дам им на ящик водки, думал он.
- Звыняйте, дядя... - сказал Василь - и в ту же секунду на Сосо обрушились сразу два дубинатора: один, сильно, по ягодицам, в то же самое место, куда попали бейсбольной битой, а второй, послабее, по голове. Беридзе упал как раз между стеной и мусорным баком...
Очнулся он, впрочем, довольно быстро, но выползти из-за ящика никак не мог: нога подогнулась необычным образом. А когда он уже осилил положение и хотел выползти, то вдруг услышал, как сюда, в арку, во дворик въезжает машина. "Мусора вернулись, я их маму...", - содрогнулся Сосо и пополз обратно.
Но это был не "бобик", а черный "лексус" представительского класса. Он остановился прямо под окном, и тут же медленно открылся багажник. Открылась и правая дверца. Вышел водитель: в нем Сосо узнал того "качка", с битой. Распахнулось и окно офиса: оттуда высунулся второй "качок" и сказал:
- Щас, братан... упакуем.
Через несколько минут из окна прямо в багажник пополз длинный бумажный сверток, обклеенный полосами скотча. Водитель задвинул его подальше и ещё накрыл промасленным тряпьем.
Из окна выпрыгнул второй.
- Бля, никогда я не налюбуюсь на эту тачку! Умеют делать!
- Да, Чурка в тачках понимает... У него, понял, ни кола, ни двора, а машина всегда путевая... - ответил качок-водитель-бейсболист. - Сказал: вернусь из Зимлага - новую куплю, а эту себе заберешь...
Он сел за руль. Багажник медленно закрылся. Сел и второй.
- Ну че, поперли? - сказал он.
- Прут огурцы у тети Фроси, а мы помчимся с ветерком, - ответил водитель. - А Шрам?
- Шрама отвезут. Нам петлять нельзя, раз-два - и в Горки! А то получится опять, как ночью сегодня, с банкиром этим гребаным.... Вот он когти-то рвал, козлина!
Заурчал мотор, и "Лексус" медленно, словно огромный крадущийся кот, выехал в арку и исчез, унося в неизвестном направлении ещё живого полковника запаса Комитета Государственной безопасности СССР Геннадия Павловича Зубкова.
Сосо, наконец, выполз из-за мусорного бака, стал шарить рукой по снегу, увидел портмоне. Документы были на месте, но ни денег, ни "кукол" не было.
- Сюки, я их маму... Козли, своличь! - шептал Беридзе, а ему казалось, что он кричит.
Кое-как он встал и вдоль стенки пошел к арке. Он не надеялся ни на что, но выйдя на улицу увидел свою "девяносто девятую". Она стояла на другой стороне улице, на том же месте. Слезы единственной за сегодняшний день радости потекли у него из глаз.
ЗИМЛАГ
ДЫХАНЬЕ СМЕРТИ
Стояние солдат и зеков могло бы продлиться вечно, если бы не амбиции лейтенанта Рогожина и неизбывная дурь Кондратюка. Противоборствующие не молчали: из толпы зеков сыпались в адрес солдат всевозможные оскорбления, перемешанные с уговорами: мол, дома вас мамки ждут, а дождутся - гробов. Бросайте дубье, волки позорные! - и по койкам!
Забьем как мамонтов, отвечали солдаты.
Вперед пытался снова выдвинуться Лаборант, он уже заготовил несколько мощных политических призывов, но его оттеснили Корма и Рыжик, вооруженные заточенными штырями.
- Краснопер-р-рые! - заорал Рыжик, словно потерпевший. - Это вам не кошкам хвосты крутить, додики! Малолетки!
- Эй ты, бройлер в котелке! - показал Корма штырем на Кондратюка, стоявшего во втором ряду. - Ссышь, когда страшно?
- Зеки! Расходитесь по баракам! - уверенно командовал Рогожин, хотя знал точно, что уже никто никуда не уйдет. - Сейчас приедет прокурор, будем разбираться!
В толпе зеков засмеялись: всем было известно, что прокурор - это такой прикол, что вместо прокурора даже по заявлению приходит какой-нибудь пожарник или переодетый опер: внимательно и участливо выслушивает жалобы и исчезает, оставляя чересчур доверчивым право надеяться сколь можно долго.
Рогожин ждал выстрелов. Петров должен был с вышки обезвредить по очереди Корму и Рыжика. Если зеки останутся без лидеров, то бить их будет намного проще.
Заблуждался Рогожин. На самом деле отчаянной толпе были уже не нужны никакие лидеры; Корма и Рыжик стали рядовыми участниками и могли разве что притормозить откровенный беспредел.
Выстрел все же прозвучал - но пуля прошла мимо, дав ещё минуту жизни одному из блатных. Это выстрелил Петров: чуть дернулся ствол карабина, когда мимо вышки со свистом пролетел серый, в полоску, котяра.
Группа зеков, человек пятнадцать, рванулась к вышке с незадачливым кумом-снайпером. Остальные продолжили стояние, которое, казалось, могло бы продлиться сколь угодно долго.
Но все испортил Кондратюк, возжелавший отличиться к приезду батьки "з Воронежу". Может, наградят чем...
- Отделение! За мной! - завопил оголтелый хохол и, вырвавшись из-за щитов, побежал прямо на зековскую толпу. Он держал щит на вытянутой левой руке, а правая рука раскручивала дубинку на каких-то немыслимых оборотах. Сама дубинка у Кондратюка была с секретом: высверлена во всю длину и залита свинцом.
Ни зеки, ни солдаты не ожидали такой прыти. Отделение не последовало за командиром; Рыжик, купившийся на внезапность, не успел среагировать подобающим образом и упал с раздробленным черепом под ноги Кормы.
- Ах, сука... - прошептал Корма и, размахнувшись от плеча, рубанул штырем зарвавшегося солдата. Но Кондратюк, как учили, четко прикрылся щитом и пригвоздил в отмашку по корпусу следующую жертву, потом добавил сверху, словно двуручным мечом, по голове. Это досталось Гурычу, у которого после первого же удара произошел разрыв селезенки. В голове что-то треснуло, но все же кости черепа выдержали удар. Старый зек упал чуть поодаль Рыжика. Лицо его перекосилось, он ещё дышал, но ничего не мог сказать, хотя и думал навязчиво о недоделанной сетке для вольнонаемного.
Все продолжали находиться в оцепенении, лишь Корма, после неудачного удара, рвался, расталкивая мужиков, тянулся к Кондратюку, пытался достать его штырем. Но хохол, ловко, как киношный Джеки Чан, лавируя в толпе зеков, наносил точные удары. Вокруг него один за другим падали мужики, и двоих, Рыжика и Гурыча, уж точно нельзя было откачать.
Гурыч, он же - Виктор Леонтьевич Синичкин, был ещё жив, и, едва дыша, удивлялся собственной нелепой судьбе. Он пережил два бунта в разных зонах (правда, со второго раскрутился на пятерик), был уверен, что переживет и третий, пусть и с раскруткой. Он хотел жить. Ему недавно исполнилось пятьдесят семь, сидеть оставалось два годика с месяцем. Гурыч уже списался с сестрой одного зека, она обещала устроить его в рыбсовхозе, поближе к воде и рыбе, к сетям и лодкам. И вот: какой-то демон в каске смел все своей паскудной дубиной.
А Рыжик, в миру и по паспорту Андрюша Лавров, умер сразу. Он и подумать ничего не успел о своей жизни, которая началась в подмосковном городке Д., а закончилась в Зимлаге. Рыжик ни на что, конечно, не надеялся: был уверен, что бунт для него окончится в лучшем случае в "крытке", где он и помрет - от голода или от ножа. На воле его никто не ждал, ну, может быть, встретили бы старые кенты, да и то с одной целью: втянуть в какое-нибудь криминальное мероприятие. А переступить с уголовной тропинки на какую-нибудь иную он не мог - давно уже потерял способность различать множество путей, делил человечество поровну на лохов и "людей". Теперь он был мертв, и его незрячие при жизни глаза прояснились - будто именно сейчас хотел он что-то рассмотреть получше. Но опоздал.
Кондратюк покалечил с дюжину мужиков и хотел прорываться обратно к шлюзу, откуда так никто и не двинулся для поддержки. Лишь Рогожин вопил не своим голосом: "Вернитесь, бойцы!" - как будто Кондратюк был множественным числом.
Свирепый хохол уже смел на своем пути какого-то хлипкого, но храброго зека, оставалось перескочить через ящики с заготовками для литейки пять-шесть шагов. Но вдруг как будто клещами сдавило ключицу: Кондратюка развернуло на месте, и те же самые клещи, разжавшись на ключице, впились ему в горло. Сразу же время замедлило свой ход. Как на экране телика перед Кондратюком явилось лицо: он сразу узнал зека Помыткина, а по-блатному Монгола.
Монголу не хотелось убивать этого молодого идиота, но пальцы не слушались рассудка и продолжали сдавливать податливое горло. Ломались хрящи солдатского кадыка: этому приемчику Монгол был обучен в далекой юности, но никогда не доводил его до конца, использовал лишь для устрашения встречавшихся на его пути "отморозков" и "беспредельщиков".
Так они и исчезли за ящиками, повалившись в утоптанный сотнями ног снег. До самого конца Кондратюк думал, что вот-вот получится провести контрприем, вывернуться и размозжить череп этому вовсе не такому уж сильному зеку. Вот сейчас, ещё секундочку, глотнуть кислороду - и...
Монгол же, необученный никаким приемам восточных и иных единоборств, но закаленный в уличных и тюремных боях, нисколько не ослабил хватки, додавил до конца, да ещё напоследок рванул голову врага левой рукой, словно открывая неподатливую крышку: жизнь Кондратюка оборвалась, об этом известил негромкий, но резкий щелчок свернутого шейного позвонка.
Боец Кондратюк, прощаясь с уходящей жизнью (не дождался батьку, смертью храбрых пал), успел ещё механически восхититься: ему свернули шею как в кино про того ниндзю.
КИНО
Штырько уже ранним утром, засыпая и проваливаясь в пустоту после бессонной и нервной ночи, вдруг подскочил на шконке, будто ему вонзили булавку в пятку или в ягодицу.
Он догадался, почему его не стали "мочить" или "опускать" вечером прошедшего дня. Им было не до него, а раз им было не до него, значит, было до чего-то другого, во много раз более важного. Этим "другим" мог быть только бунт. В зоне хотя и не говорили на столь опасные темы, но где-то внутри, в атмосфере, в барачном гуле, храпе и топоте витало это слово, как будто начертанные огненной рукой письмена. Бунт!
Штырько, обожженный догадкой, заволновался так, будто это против него лично готовилось страшное действо. Надо было спасаться, но, увы, спастись можно было лишь в том самом месте, откуда начался его путь к погибели. Но выхода не было, поэтому Штырько встал со шконки и стал осторожно распихивать по карманам четыре дневных паечки - нарезанные тонкими ломтями. Положил и луковицу.
Штырько на цыпочках прошел в умывальную и там набрал в двойной полиэтиленовый кулек воды из-под крана. Затарившись - вышел из барака. До подъема оставалось еще, может быть, более часа.
По пути к клубу ему встретился молодой контролер Черепков, бывший стажер из завербованных дембелей, ещё нисколько не понимавший лагерной жизни - ни изнутри, ни снаружи. Он явно хотел, исполняя долг службы, обыскать Штырько, но увидев на рукаве "косяк" с аббревиатурой "КВЧ" (культурно-воспитательная часть), махнул рукой.
В клубе Штырько отодвинул заветные доски и нырнул в бездну своего спасения. Два литра воды и хлеб - что ещё нужно человеку для недолгой безопасности? Он расстелил бушлат, лег на него, подложив под голову кулак, и успокоился.
Проснулся Штырько от страшного грохота - как будто само небо с планетами и астероидами рухнуло на Зимлаг. Треск, лязг и гулкий шум продлился с минуту, а потом стало так тихо, что, казалось, исчезло все, что до этого существовало: зона с гудящими и урчащими цехами, поселок Льдистый с периодическим ревом трейлеров и все остальное, имевшее признаки человеческой жизни.
Штырько на четвереньках прополз к невидимому выходу, нащупал доски и толкнул их спиной, но они не поддались - будто медведь сел на них. "Забили, замуровали!" - мелькнула мысль. Кричать не было смысла, те, кто забивал, могли быть где-нибудь рядом, не ушли далеко. Нужно было выждать время, потерпеть, но Штырько почему-то хотелось рвать зубами сухие доски, ногтями выцарапывать из земляного пола путь к неограничееному пространству, к небу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
- Ну чё? - спросил сержант-автоматчик. - Нет ствола?
- Нэма, - отвечал Василь. - И документы гарны, сам подывысь, Мыкола...
- Вижу, - сказал Мыкола. - Ну, тогда свободен.
У Сосо сердце сжалось от радости: дам им на ящик водки, думал он.
- Звыняйте, дядя... - сказал Василь - и в ту же секунду на Сосо обрушились сразу два дубинатора: один, сильно, по ягодицам, в то же самое место, куда попали бейсбольной битой, а второй, послабее, по голове. Беридзе упал как раз между стеной и мусорным баком...
Очнулся он, впрочем, довольно быстро, но выползти из-за ящика никак не мог: нога подогнулась необычным образом. А когда он уже осилил положение и хотел выползти, то вдруг услышал, как сюда, в арку, во дворик въезжает машина. "Мусора вернулись, я их маму...", - содрогнулся Сосо и пополз обратно.
Но это был не "бобик", а черный "лексус" представительского класса. Он остановился прямо под окном, и тут же медленно открылся багажник. Открылась и правая дверца. Вышел водитель: в нем Сосо узнал того "качка", с битой. Распахнулось и окно офиса: оттуда высунулся второй "качок" и сказал:
- Щас, братан... упакуем.
Через несколько минут из окна прямо в багажник пополз длинный бумажный сверток, обклеенный полосами скотча. Водитель задвинул его подальше и ещё накрыл промасленным тряпьем.
Из окна выпрыгнул второй.
- Бля, никогда я не налюбуюсь на эту тачку! Умеют делать!
- Да, Чурка в тачках понимает... У него, понял, ни кола, ни двора, а машина всегда путевая... - ответил качок-водитель-бейсболист. - Сказал: вернусь из Зимлага - новую куплю, а эту себе заберешь...
Он сел за руль. Багажник медленно закрылся. Сел и второй.
- Ну че, поперли? - сказал он.
- Прут огурцы у тети Фроси, а мы помчимся с ветерком, - ответил водитель. - А Шрам?
- Шрама отвезут. Нам петлять нельзя, раз-два - и в Горки! А то получится опять, как ночью сегодня, с банкиром этим гребаным.... Вот он когти-то рвал, козлина!
Заурчал мотор, и "Лексус" медленно, словно огромный крадущийся кот, выехал в арку и исчез, унося в неизвестном направлении ещё живого полковника запаса Комитета Государственной безопасности СССР Геннадия Павловича Зубкова.
Сосо, наконец, выполз из-за мусорного бака, стал шарить рукой по снегу, увидел портмоне. Документы были на месте, но ни денег, ни "кукол" не было.
- Сюки, я их маму... Козли, своличь! - шептал Беридзе, а ему казалось, что он кричит.
Кое-как он встал и вдоль стенки пошел к арке. Он не надеялся ни на что, но выйдя на улицу увидел свою "девяносто девятую". Она стояла на другой стороне улице, на том же месте. Слезы единственной за сегодняшний день радости потекли у него из глаз.
ЗИМЛАГ
ДЫХАНЬЕ СМЕРТИ
Стояние солдат и зеков могло бы продлиться вечно, если бы не амбиции лейтенанта Рогожина и неизбывная дурь Кондратюка. Противоборствующие не молчали: из толпы зеков сыпались в адрес солдат всевозможные оскорбления, перемешанные с уговорами: мол, дома вас мамки ждут, а дождутся - гробов. Бросайте дубье, волки позорные! - и по койкам!
Забьем как мамонтов, отвечали солдаты.
Вперед пытался снова выдвинуться Лаборант, он уже заготовил несколько мощных политических призывов, но его оттеснили Корма и Рыжик, вооруженные заточенными штырями.
- Краснопер-р-рые! - заорал Рыжик, словно потерпевший. - Это вам не кошкам хвосты крутить, додики! Малолетки!
- Эй ты, бройлер в котелке! - показал Корма штырем на Кондратюка, стоявшего во втором ряду. - Ссышь, когда страшно?
- Зеки! Расходитесь по баракам! - уверенно командовал Рогожин, хотя знал точно, что уже никто никуда не уйдет. - Сейчас приедет прокурор, будем разбираться!
В толпе зеков засмеялись: всем было известно, что прокурор - это такой прикол, что вместо прокурора даже по заявлению приходит какой-нибудь пожарник или переодетый опер: внимательно и участливо выслушивает жалобы и исчезает, оставляя чересчур доверчивым право надеяться сколь можно долго.
Рогожин ждал выстрелов. Петров должен был с вышки обезвредить по очереди Корму и Рыжика. Если зеки останутся без лидеров, то бить их будет намного проще.
Заблуждался Рогожин. На самом деле отчаянной толпе были уже не нужны никакие лидеры; Корма и Рыжик стали рядовыми участниками и могли разве что притормозить откровенный беспредел.
Выстрел все же прозвучал - но пуля прошла мимо, дав ещё минуту жизни одному из блатных. Это выстрелил Петров: чуть дернулся ствол карабина, когда мимо вышки со свистом пролетел серый, в полоску, котяра.
Группа зеков, человек пятнадцать, рванулась к вышке с незадачливым кумом-снайпером. Остальные продолжили стояние, которое, казалось, могло бы продлиться сколь угодно долго.
Но все испортил Кондратюк, возжелавший отличиться к приезду батьки "з Воронежу". Может, наградят чем...
- Отделение! За мной! - завопил оголтелый хохол и, вырвавшись из-за щитов, побежал прямо на зековскую толпу. Он держал щит на вытянутой левой руке, а правая рука раскручивала дубинку на каких-то немыслимых оборотах. Сама дубинка у Кондратюка была с секретом: высверлена во всю длину и залита свинцом.
Ни зеки, ни солдаты не ожидали такой прыти. Отделение не последовало за командиром; Рыжик, купившийся на внезапность, не успел среагировать подобающим образом и упал с раздробленным черепом под ноги Кормы.
- Ах, сука... - прошептал Корма и, размахнувшись от плеча, рубанул штырем зарвавшегося солдата. Но Кондратюк, как учили, четко прикрылся щитом и пригвоздил в отмашку по корпусу следующую жертву, потом добавил сверху, словно двуручным мечом, по голове. Это досталось Гурычу, у которого после первого же удара произошел разрыв селезенки. В голове что-то треснуло, но все же кости черепа выдержали удар. Старый зек упал чуть поодаль Рыжика. Лицо его перекосилось, он ещё дышал, но ничего не мог сказать, хотя и думал навязчиво о недоделанной сетке для вольнонаемного.
Все продолжали находиться в оцепенении, лишь Корма, после неудачного удара, рвался, расталкивая мужиков, тянулся к Кондратюку, пытался достать его штырем. Но хохол, ловко, как киношный Джеки Чан, лавируя в толпе зеков, наносил точные удары. Вокруг него один за другим падали мужики, и двоих, Рыжика и Гурыча, уж точно нельзя было откачать.
Гурыч, он же - Виктор Леонтьевич Синичкин, был ещё жив, и, едва дыша, удивлялся собственной нелепой судьбе. Он пережил два бунта в разных зонах (правда, со второго раскрутился на пятерик), был уверен, что переживет и третий, пусть и с раскруткой. Он хотел жить. Ему недавно исполнилось пятьдесят семь, сидеть оставалось два годика с месяцем. Гурыч уже списался с сестрой одного зека, она обещала устроить его в рыбсовхозе, поближе к воде и рыбе, к сетям и лодкам. И вот: какой-то демон в каске смел все своей паскудной дубиной.
А Рыжик, в миру и по паспорту Андрюша Лавров, умер сразу. Он и подумать ничего не успел о своей жизни, которая началась в подмосковном городке Д., а закончилась в Зимлаге. Рыжик ни на что, конечно, не надеялся: был уверен, что бунт для него окончится в лучшем случае в "крытке", где он и помрет - от голода или от ножа. На воле его никто не ждал, ну, может быть, встретили бы старые кенты, да и то с одной целью: втянуть в какое-нибудь криминальное мероприятие. А переступить с уголовной тропинки на какую-нибудь иную он не мог - давно уже потерял способность различать множество путей, делил человечество поровну на лохов и "людей". Теперь он был мертв, и его незрячие при жизни глаза прояснились - будто именно сейчас хотел он что-то рассмотреть получше. Но опоздал.
Кондратюк покалечил с дюжину мужиков и хотел прорываться обратно к шлюзу, откуда так никто и не двинулся для поддержки. Лишь Рогожин вопил не своим голосом: "Вернитесь, бойцы!" - как будто Кондратюк был множественным числом.
Свирепый хохол уже смел на своем пути какого-то хлипкого, но храброго зека, оставалось перескочить через ящики с заготовками для литейки пять-шесть шагов. Но вдруг как будто клещами сдавило ключицу: Кондратюка развернуло на месте, и те же самые клещи, разжавшись на ключице, впились ему в горло. Сразу же время замедлило свой ход. Как на экране телика перед Кондратюком явилось лицо: он сразу узнал зека Помыткина, а по-блатному Монгола.
Монголу не хотелось убивать этого молодого идиота, но пальцы не слушались рассудка и продолжали сдавливать податливое горло. Ломались хрящи солдатского кадыка: этому приемчику Монгол был обучен в далекой юности, но никогда не доводил его до конца, использовал лишь для устрашения встречавшихся на его пути "отморозков" и "беспредельщиков".
Так они и исчезли за ящиками, повалившись в утоптанный сотнями ног снег. До самого конца Кондратюк думал, что вот-вот получится провести контрприем, вывернуться и размозжить череп этому вовсе не такому уж сильному зеку. Вот сейчас, ещё секундочку, глотнуть кислороду - и...
Монгол же, необученный никаким приемам восточных и иных единоборств, но закаленный в уличных и тюремных боях, нисколько не ослабил хватки, додавил до конца, да ещё напоследок рванул голову врага левой рукой, словно открывая неподатливую крышку: жизнь Кондратюка оборвалась, об этом известил негромкий, но резкий щелчок свернутого шейного позвонка.
Боец Кондратюк, прощаясь с уходящей жизнью (не дождался батьку, смертью храбрых пал), успел ещё механически восхититься: ему свернули шею как в кино про того ниндзю.
КИНО
Штырько уже ранним утром, засыпая и проваливаясь в пустоту после бессонной и нервной ночи, вдруг подскочил на шконке, будто ему вонзили булавку в пятку или в ягодицу.
Он догадался, почему его не стали "мочить" или "опускать" вечером прошедшего дня. Им было не до него, а раз им было не до него, значит, было до чего-то другого, во много раз более важного. Этим "другим" мог быть только бунт. В зоне хотя и не говорили на столь опасные темы, но где-то внутри, в атмосфере, в барачном гуле, храпе и топоте витало это слово, как будто начертанные огненной рукой письмена. Бунт!
Штырько, обожженный догадкой, заволновался так, будто это против него лично готовилось страшное действо. Надо было спасаться, но, увы, спастись можно было лишь в том самом месте, откуда начался его путь к погибели. Но выхода не было, поэтому Штырько встал со шконки и стал осторожно распихивать по карманам четыре дневных паечки - нарезанные тонкими ломтями. Положил и луковицу.
Штырько на цыпочках прошел в умывальную и там набрал в двойной полиэтиленовый кулек воды из-под крана. Затарившись - вышел из барака. До подъема оставалось еще, может быть, более часа.
По пути к клубу ему встретился молодой контролер Черепков, бывший стажер из завербованных дембелей, ещё нисколько не понимавший лагерной жизни - ни изнутри, ни снаружи. Он явно хотел, исполняя долг службы, обыскать Штырько, но увидев на рукаве "косяк" с аббревиатурой "КВЧ" (культурно-воспитательная часть), махнул рукой.
В клубе Штырько отодвинул заветные доски и нырнул в бездну своего спасения. Два литра воды и хлеб - что ещё нужно человеку для недолгой безопасности? Он расстелил бушлат, лег на него, подложив под голову кулак, и успокоился.
Проснулся Штырько от страшного грохота - как будто само небо с планетами и астероидами рухнуло на Зимлаг. Треск, лязг и гулкий шум продлился с минуту, а потом стало так тихо, что, казалось, исчезло все, что до этого существовало: зона с гудящими и урчащими цехами, поселок Льдистый с периодическим ревом трейлеров и все остальное, имевшее признаки человеческой жизни.
Штырько на четвереньках прополз к невидимому выходу, нащупал доски и толкнул их спиной, но они не поддались - будто медведь сел на них. "Забили, замуровали!" - мелькнула мысль. Кричать не было смысла, те, кто забивал, могли быть где-нибудь рядом, не ушли далеко. Нужно было выждать время, потерпеть, но Штырько почему-то хотелось рвать зубами сухие доски, ногтями выцарапывать из земляного пола путь к неограничееному пространству, к небу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56