Оставшись один в приютской церкви, Мэтью развернул и открыл коробочку. Там лежала пластина стекла величиной с ладонь, специально сделанная стекольщиком. Мэтью знал, что дал ему директор Стаунтон: ясный взгляд на мир.
Однако вскоре у Дома появился новый директор — Эбен Осли, который, по мнению Мэтью, был круглым и жирномордым куском чистейшей гнусности. Очень быстро Осли рассчитал всех работников Стаунтона и набрал собственную банду громил и хулиганов. Плеть пошла в ход, как никогда раньше, а макальная бочка стала общим кошмаром, который грозил за малейшее нарушение. Порки превратились в избиения, и много бывало ночей, когда Осли уводил к себе какого-нибудь мальчишку после того, как в спальнях гасили свет. О том, что там происходило, нельзя было говорить, и один мальчик так переживал этот позор, что повесился на колокольне.
Пятнадцатилетний Мэтью был слишком стар, чтобы привлечь внимание Осли. Директор оставил его в покое, и Мэтью еще глубже зарылся в учебу. Осли не разделял приверженность Стаунтона к чистоте и порядку, и вскоре школа превратилась в свинарник, а крысы так обнаглели, что за ужином таскали еду с тарелок. Несколько мальчиков сбежали, кое-кого из них вернули, подвергли суровой порке и посадили на хлеб и воду. Некоторые умерли и были похоронены в грубо сколоченных сосновых ящиках на кладбище возле церкви. Мэтью читал книги, совершенствовался в латыни и французском, но в глубине души поклялся, что когда-нибудь обрушит правосудие на Эбена Осли — как точильный круг на кусок гнилого дерева.
Потом настал день, в середине пятнадцатого года жизни Мэтью, когда в Дом явился некий человек, желающий выбрать кого-нибудь из воспитанников в ученики клерка. Группу из пяти старших и наиболее образованных учеников построили во дворе, и человек прошел вдоль строя, задавая мальчикам разные вопросы о них самих. Когда же он дошел до Мэтью, то первый вопрос задал не он, а мальчик:
— Сэр, позволено ли мне будет поинтересоваться вашей профессией?
— Я — магистрат, — ответил Айзек Вудворд, и Мэтью глянул на Осли, который стоял неподалеку с натянутой улыбкой, но глаза его были холодны и бесстрастны. — Расскажите о себе, молодой человек.
Пришла пора покидать приют, и Мэтью это знал. Ему предстояло увидеть большой мир, но никогда он не забудет этот Дом, не забудет, чему здесь научился. Поглядев прямо в довольно грустные глаза магистрата, он ответил:
— Мое прошлое вряд ли должно представлять для вас интерес, сэр. Насколько я понимаю, вы хотите убедиться в моей полезности сейчас и в будущем. Что касается этого, я говорю и пишу по-латыни. Также бегло владею французским. Я ничего не знаю о праве, но быстро учусь. Почерк у меня разборчивый, внимание хорошее, и нет вредных привычек, стоящих упоминания.
— Если не считать самодовольства и ощущения, что он слишком велик для собственных штанов, — перебил Осли.
— Уверен, что господин директор предпочитает штанишки поменьше, — ответил Мэтью, по-прежнему глядя на Вудворда. Он скорее почувствовал, чем увидел, как Осли задеревенел в едва сдерживаемой злобе. Один из мальчиков успел подавить смешок, который его погубил бы. — Как я уже сказал, у меня нет вредных привычек, о которых стоило бы говорить. Я могу выучить все, что мне нужно знать, и из меня получится очень хороший клерк. Вы меня заберете отсюда, сэр?
— Этот юноша совершенно не годится для вашей работы! — снова выступил Осли. — Он смутьян и лжец! Корбетт, ты свободен.
— Одну минутку, — сказал магистрат. — Если он настолько мне не подходит, зачем вы вообще включили его в список?
Лунообразная физиономия Осли налилась красным.
— Ну... потому что... то есть... я...
— Я хотел бы видеть образец вашего почерка, — обратился Вудворд к мальчику. — Напишите мне... ну... о! Молитву Господню. По-латыни, раз вы такой ученый. — Магистрат повернулся к Осли: — Это можно организовать?
— Да, сэр. У меня в кабинете есть бумага и перо.
Осли бросил на Мэтью такой взгляд, что, если бы это был нож, он застрял бы между глаз; потом он отпустил остальных мальчиков и повел магистрата и Мэтью в свой кабинет.
Когда испытания закончились, магистрат признал Мэтью пригодным и бумаги о переводе были подписаны, Вудворд сообщил, что у него есть дело в городе, но утром он вернется и увезет Мэтью с собой.
— Я очень надеюсь, что молодой человек будет в хорошей форме, — обратился Вудворд к директору школы. — Поскольку он теперь на моем попечении, мне весьма не понравится, если этой ночью он пострадает от какого-нибудь несчастного случая.
— Вам не о чем беспокоиться, сэр, — прозвучал довольно прохладный ответ Осли. — Но я потребую сумму в одну гинею, чтобы предоставить ему стол и кров до вашего возвращения. Он же теперь на вашем попечении.
— Я вас понимаю.
И золотая монета в одну гинею — двадцать один шиллинг, заоблачная цена — покинула бумажник Вудворда и перешла в протянутую руку Осли. Таким образом было заключено соглашение и куплена защита для Мэтью.
Однако за ужином в столовую вошел один из громил Осли. В наступившем молчании он направился прямо к Мэтью и схватил его за плечо.
— Идем со мной, — сказал он, и у Мэтью не было другого выхода, кроме как подчиниться.
Осли сидел в комнатах директора за тем же столом, который в лучшие времена занимал Стаунтон. Помещение стало грязным, оконные стекла покрылись сажей. Осли прикурил от свечи длинную трубку и темными глазками уставился на Мэтью.
— У меня ужин стынет, — сказал Мэтью, провоцируя плеть.
— Ах, какой ты умный, да? — Осли затянулся и выпустил дым из ноздрей. — Такой умник-разумник. Так вот ты и вполовину не такой умный, как тебе кажется, мальчишка.
— Требуете вы от меня ответа, сэр, или желаете, чтобы я молчал?
— Молчал. Просто стой там и слушай. Ты думаешь, что раз ты будешь служить теперь у магистрата, то сможешь мне напакостить? Я угадал? Может, ты думаешь, что я что-нибудь такое сделал, к чему следует привлечь его внимание?
— Сэр! — сказал Мэтью. — Мог бы я вам предложить книгу по логике для чтения перед сном?
— Чего? При чем тут книга по логике?
— Вы мне велели молчать, но стали задавать вопросы, которые требуют ответа.
— Захлопни пасть, паразит недоношенный! — Осли в порыве гнева вскочил на ноги. — Лучше хорошенько запомни, что я тебе скажу! Моя должность дает мне абсолютную власть управлять этим учреждением так, как я сочту нужным! В том числе поддерживать порядок и осуществлять наказания так, как считаю нужным я! — Тут Осли, сообразив, что чуть не вышел из себя, снова сел в кресло и посмотрел на Мэтью сквозь клубы дыма. — Никто не сможет доказать, что я пренебрег этим долгом или был слишком усерден в методах, — произнес он сухо. — По очень простой причине: такого не было. И все действия, предпринимаемые мною, были направлены на благо моих подопечных. Ты с этим согласен или нет?
— Насколько я понимаю, сейчас вы хотите, чтобы я говорил?
— Да, хочу.
— Меня мало беспокоят ваши методы осуществления наказаний, хотя я бы сказал, что некоторые из них назначались с болезненной радостью, — ответил Мэтью. — Мои возражения касаются ваших методов, применяемых после гашения огней в спальнях.
— И какие методы ты имеешь в виду? Мои частные беседы с заблудшими упрямыми мальчишками, зараженными разрушительными настроениями? Мое стремление взять этих мальчиков в руки и направить их на путь истинный? Это и есть то, что ты имеешь в виду?
— Я думаю, вы отлично понимаете, что я имею в виду, сэр.
Осли коротко и резко всхохотнул:
— Ты же ничего не знаешь. Ты своими собственными глазами наблюдал какое-либо неприличие? Нет. О, конечно, до тебя доходили слухи. Потому что все вы меня ненавидите, вот почему. Вы меня ненавидите, потому что я — ваш хозяин, а дикие псы не выносят ошейника. А теперь, поскольку ты вообразил себя таким умником, ты думаешь мне нагадить с помощью этой сороки в черной мантии? Так я тебе скажу, почему ты этого делать не станешь.
Мэтью ждал, пока Осли снова набьет трубку табаком, примнет его и зажжет намеренно медленными движениями.
— Твои обвинения, — едко сказал Осли, — будет очень трудно доказать. Как я уже говорил, мои полномочия дают мне абсолютную власть. Я знаю, что назначал весьма суровые наказания, быть может, избыточно суровые. Вот почему у тебя могло появиться желание меня оклеветать. А другие ученики? Что ж... Мне нравится моя должность, молодой человек, и я собираюсь еще много лет на ней оставаться. И то, что уходишь отсюда ты, не значит, что другие — твои друзья, те, среди кого ты вырос, — вскоре покинут это учреждение. Твои действия могут сказаться на их благополучии. — Он сделал затяжку, запрокинул голову и выпустил дым в потолок. — Здесь так много молодых, — сказал он. — Куда более молодых, чем ты. И знаешь ли ты, сколько еще больниц и церквей пытаются нам подкинуть детишек? Не проходит и дня, чтобы я не получал запросов о количестве у нас свободных мест. Мне приходится стольким детям отказывать! Так что, сам понимаешь, в потоке воспитанников недостатка не будет. — Он посмотрел на Мэтью с холодной улыбкой. — Позволишь дать тебе совет? Мэтью промолчал.
— Считай себя счастливым, — продолжал Осли. — Считай, что продолжается твое образование — познание реального мира. Стань для магистрата полезным работником, служи с открытой душой и доброй совестью и проживи долгую счастливую жизнь. — Он поднял толстый палец, привлекая внимание Мэтью. — И никогда — никогда! — не замышляй войну, которую у тебя нет надежды выиграть. Я понятно говорю?
Мэтью заколебался. Его ум уже обрабатывал углы и плоскости этой проблемы, расчленял ее и анализировал, поворачивал так и этак, встряхивал, ища не до конца забитый гвоздик, который можно расшатать, растягивал как цепь, чтобы осмотреть звенья в надежде найти проржавевшее, которое можно сломать.
— Я понятно говорю? — повторил Осли с нажимом.
У Мэтью остался только один ответ — по крайней мере в эту минуту.
— Да, сэр, — произнес он спокойнейшим голосом.
— Отлично. Можешь вернуться к своему ужину.
Мэтью вышел из кабинета директора и вернулся к еде. Конечно же, она остыла и потеряла всякий вкус. В этот вечер он попрощался с друзьями и залез в свою койку в спальне, но сон не шел. То, что должно было стать поводом для радости, превратилось в источник рефлексии и немалых сожалений. С первым светом Мэтью оделся и стал ждать. Вскоре раздался дверной звонок, и один из воспитателей пришел отвести его к магистрату Вудворду во двор.
Когда карета магистрата отъехала, Мэтью оглянулся на Дом и увидел стоящего у окна Осли. Мэтью ощутил острие ножа, приставленного к горлу. Он отвернулся от окна, уставившись на собственные сцепленные на коленях руки.
— У вас угнетенный вид, молодой человек, — сказал магистрат. — Вы чем-то расстроены?
— Да, сэр, — честно признался Мэтью.
Он думал об Осли у окна, о колесах экипажа, уносящего его прочь от приюта, о мальчиках, которые остались там, об ужасных наказаниях, которые Осли мог на них обрушить. Пока что власть у Осли. "Я собираюсь оставаться здесь еще много лет", — заявил директор. Если так, Мэтью будет знать, где его найти.
— Вы расположены говорить о причине вашего расстройства? — спросил Вудворд.
— Нет, сэр. Это моя проблема, и только моя. Я найду способ ее решить. Найду.
* * *
— Что?
Мэтью посмотрел в лицо магистрата. Без парика и треуголки Вудворд казался намного старше, чем тогда, когда забирал Мэтью из приюта. Сквозь густые ветви деревьев моросил мелкий дождь, над раскисшей дорогой висел пар. Впереди ехал фургон Пейна.
— Ты что-то говорил, Мэтью? — спросил Вудворд. Кажется, он сказал "найду".
Несколько секунд ушло у Мэтью, чтобы вернуться из прошлого в настоящее.
— Наверное, я размышлял вслух, — сказал он и дальше ехал молча.
Через некоторое время впереди показались из тумана крепостные стены Фаунт-Рояла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120