Валентина с
негодованием отвергла его домогания. Зачёт она всё-таки сдала, но скольких
трудов это ей стоило! Спустя две недели, когда подошла пора экзаменационной
сессии, этот подонок возобновил преследования моей дочери, теперь уже более
настойчиво - на этот раз в обмен на положительную оценку на экзамене. И...
и она сдалась. А что ей оставалось делать? Ведь она оказалась совершенно
беззащитной перед всевластием этого маньяка. А сколько других, таких же как
она, глупых и только ещё начинающих жить девчонок, оказывалось лицом к лицу
с грубостью, пошлостью, ложью, неприкрытой наглостью и откровенным цинизмом
тех, кто для них был непререкаемым авторитетом, чуть ли не Господом Богом,
в ком они совсем ещё недавно видели источник истины, мудрости и знаний!
Разве в силах они противостоять всей этой гадости? Чему ж удивляться, что
свой первый в жизни настоящий экзамен сдают далеко не все. Вы понимаете, о
каком экзамене я говорю. Да, конечно, свою дочь я не оправдываю, но и
винить её не могу. Вся вина полностью лежит на том выродке с профессорским
званием. В этом и заключается причина моего поступка.
- Преступления - вы хотите сказать? - поправил его Щеглов.
- Нет, именно поступка, так как преступлением я его не считаю. Я
знаю, вы сейчас скажете, что, живя в обществе, нельзя быть свободным от
общества, что все мы обязаны выполнять законы, предписываемые этим
обществом, и нарушение их считается преступлением. Да, я знаю, всё это так,
но, поймите меня, существуют некие общечеловеческие принципы, стоящие над
законами государства и не зависящие от политической системы, принципы,
которыми должны руководствоваться все честные и добрые люди на земле -
возможно, это принципы христианской морали, не знаю...
- Но Христос заповедовал нам: "Не убий!" - возразил Щеглов.
- Да, да, конечно, гражданин следователь, я сейчас не в состоянии
спорить с вами. Устал, чертовски устал. Простите...
- Итак, - официальным тоном произнёс Щеглов, - вы заявляете, что
совершили попытку убийства профессора Красницкого из-за принуждения
последним вашей дочери к вступлению с ним в интимную связь. Так?
- Так, - упавшим голосом пробормотал Храпов.
- Хорошо. Допустим, что так оно и было. Однако:
- Почему - допустим? - возразил Храпов. - Вы что, не верите моим
словам?
- Верю, Храпов, вашим словам я верю, но, прежде чем окончательно
установить истину, мне бы хотелось получить от вас ответы на некоторые
интересующие меня вопросы.
- Отвечу, если это в моих силах. Задавайте.
- Когда, от кого и при каких обстоятельствах вам стало известно о...
несчастье, постигшем вашу дочь?
Храпов нахмурился, внутренне переживая все минувшие события
недалёкого прошлого.
- Ровно неделю назад, - сказал он, - Валентина вернулась домой позже
обычного и вся в слезах. На мои вопросы ничего не отвечала и только рыдала,
рыдала, рыдала... Потом заперлась в своей комнате, но и оттуда был слышен
её плач. Где-то через час она вышла и во всём мне призналась.
- Сама? - удивился Щеглов.
- Сама, - кивнул Храпов. - Но если бы вы знали, скольких трудов ей
это стоило! Я до сих пор не могу понять, как она на это решилась. И тем не
менее она всё мне рассказала. Наверное, мой вид тогда был настолько
несчастен и ужасен, что она долго потом ещё не могла успокоиться, всё
всхлипывала и говорила: "Папочка! Милый! Прости меня, пожалуйста!
Прости!.." Не знаю, кто из нас больше страдал. Тогда-то я и решил сполна
рассчитаться с тем мерзавцем.
- И рассчитались бы, если б накануне не отдали ружьё Боброву? -
быстро подхватил следователь Щеглов.
- Да, действительно, ружьё я отдал в тот же день, часа за три до
объяснения с Валентиной. Отсутствие ружья дало мне возможность спокойно и
без спешки, до мельчайших подробностей продумать план мести. Из надёжных
источников я выяснил, что профессор Красницкий по окончании сессии - а
сессия оканчивалась буквально через три дня - намеревался отбыть в отпуск и
провести его на своей даче, в посёлке Снегири по Белорусской дороге. Там-то
я и решил осуществить свой план возмездия. Что я и сделал, как только
получил ружьё обратно. Вот, пожалуй, и всё.
- Приходилось ли вам ранее замечать за своей дочерью какие-нибудь
странности, приступы отчаяния, раздражительности? Что-нибудь в её поведении
могло навести вас на мысль о конфликте с Красницким или с кем-либо ещё?
Храпов пожал плечами.
- Да нет, ничего такого я за ней не замечал. Она всегда была весёлой,
доброй, отзывчивой.
- И даже накануне своего признания?
- Да, даже тогда.
- Гм... Интересно. А когда-нибудь раньше Бобров пользовался вашим
ружьём?
- Нет, никогда. Я вообще с ним мало знаком. А почему вы об этом
спрашиваете?
- Храпов, не забывайте, что вопросы здесь задаю я.
- Извините...
- Итак, не признайся Валентина в своём несчастье, не было бы и вашего
выстрела? Так ведь, Храпов?
- Выходит, так.
- Тогда у меня всё. Можете...
В этот момент дверь распахнулась и в кабинет вошёл вчерашний
лейтенант.
- Медицинская экспертиза, - кратко объявил он и положил на стол лист
бумаги.
- Спасибо, - ответил Щеглов и с нетерпением углубился в чтение вновь
прибывшего документа. Лейтенант вышел.
Храпов не знал содержания бумаги, принесённой помощником, но по
выражению лица следователя Щеглова понял, что произошло нечто чрезвычайно
важное.
Щеглов поднял голову от стола и мутным взглядом уставился на
подследственного.
- Вы, наверное, были правы, Храпов, - устало произнёс он. - Похоже,
что, действительно, был третий.
Глава девятая
Согласно заключению медицинской экспертизы смерть профессора
Красницкого П. Н. наступила в районе двух часов ночи 27 июня с. г. в
результате остановки сердца. Возможная причина смерти - внезапный испуг,
сильное потрясение. Смерть в результате огнестрельной раны исключается. Оба
выстрела были произведены не ранее чем через двенадцать часов после
остановки сердца...
Щеглов был настолько поражён этим известием, что не помнил даже, как
вызвал конвой и отправил Храпова в камеру. Он ходил по кабинету взад-вперёд
и курил одну сигарету за другой. Картина преступления неожиданно приняла
чётко очерченные границы, приобрела стройность и логическую
последовательность.
Итак, двадцать седьмого июня в два часа ночи профессор умирает от
разрыва сердца у себя на даче за письменным столом. В этот самый момент он
пишет письмо в КГБ о некоем Алфреде, которого он застал на месте какого-то
преступления, но письмо остается незавершённым. Так как дело было ночью, то
на столе профессора горит настольная лампа. Где-то около двух часов дня,
через двенадцать часов после его смерти, на даче профессора появляется
некто, который стреляет ему в спину и преспокойно уходит. Причём выстрел
производится из ружья Храпова, но не Храповым (по ходу дела Щеглов выяснил,
что весь этот день, двадцать седьмого июня, Храпов был на работе - это
подтверждали около десятка его сослуживцев). Правда, стрелять могли не в
два, а позже, но одна деталь всё же склоняла Щеглова к мысли, что это
произошло где-то около двух часов пополудни. С двух до семи вечера на этом
участке железной дороги производился ремонт путей и движения в связи с этим
не было, а это значит, что преступник мог ухать из Снегирей либо до двух,
либо после семи. Наверняка ему было хорошо известно о пятичасовом "окне" в
расписании электропоездов московского направления. И вполне логично было бы
предположить, что преступник отличался рассудительностью и здравомыслием -
по крайней мере, только в этом случае с достаточной степенью точности можно
было предсказать все предпринятые им шаги. Как человек рассудительный и
здравомыслящий, он постарался бы скрыться с места преступления сразу же
после его совершения. А скрыться из Снегирей можно было только поездом.
Отсюда следует, что выстрел прозвучал либо около двух, когда
электрички ещё ходили, либо около семи, когда электрички уже пошли. Не
станет же уважающий себя преступник стрелять, например, в четыре и потом
терпеливо ждать поезда, сидючи на платформе в течение трёх часов, да ещё с
орудием убийства за плечами! Но и после семи вечера он вряд ли стал бы
затевать стрельбу: в это время обычно возвращается с работы основная масса
дачников, и в посёлке становится людно и шумно. Значит, стреляли около
двух. По крайней мере, это можно принять за рабочую гипотезу.
Что в это самое время делали основные участники событий? Храпов, как
уже отмечалось выше, был на работе. Бобров... а вот насчёт Боброва пока не
всё ясно. То, где он находился двадцать седьмого июня с часу дня до момента
возвращения им ружья его законному владельцу, ещё предстояло выяснить. Ведь
в момент совершения убийства ружьё находилось у Боброва, по крайней мере,
так утверждает Храпов. А это значит, что у следствия были очень серьёзные
основания считать Боброва тем самым преступником, который выстрелил в
профессора первым. Но какая же взаимосвязь между Храповым и Бобровым?
Вернее, какая связь между двумя этими выстрелами? Почему именно у этих
двоих - причём одновременно - возникли причины убить профессора
Красницкого? С Храповым всё ясно, а вот с Бобровым... Нет, надо срочно
допросить его.
Щеглов вызвал помощника и попросил его разузнать о Боброве всё, что
только возможно.
Отпустив помощника, он снова задумался. Храпов в тот день заходил к
Боброву где-то после пяти, но Боброва дома не оказалось. Любопытно, что на
стене бобровской квартиры Храпов увидел свое ружьё. Но с двух до пяти было
достаточно времени, чтобы вернуться из Снегирей и повесить ружьё на стену.
Значит, наличие ружья в квартире не снимает подозрений с Боброва... Теперь
Чепухов... или как там его?.. Чудаков! Интересно, что делал этот
пронырливый малый двадцать седьмого июня в два часа пополудни?
Если он был на даче, то должен был слышать выстрел. Так почему же он
его не слышал? Почему он услышал только ночной выстрел - выстрел Храпова?
Очередная загадка. Надо будет его срочно вызвать и узнать всё, что он знает
о том роковом дне, и, кстати, спросить, когда он в последний раз видел
профессора Красницкого живым. Хорошо бы ещё побеседовать с тем стариком со
станции Снегири, который вчера привязался к Чудакову, - возможно, тот
человек с ружьём, которого он видел днём двадцать седьмого июня, и есть
убийца. Впрочем, со стариком можно и подождать...
Щеглов всё ходил и ходил по кабинету, складывая докуренные до самого
фильтра "бычки" в массивную мраморную пепельницу. "Бычков" уже набралась
целая горка, они не умещались в довольно-таки вместительной пепельнице и
падали на покрытый стеклом стол - но Щеглов не замечал этого...
Как же преступник отважился на убийство средь бела дня, когда на
выстрел наверняка сбежался бы народ? И неужели его не смутила горящая на
столе профессора настольная лампа? Ведь был день, солнце... Стоп! Вчера не
было солнца - шёл дождь, была гроза... Гроза, гром, грохот... И выстрел!
Точно! Он выстрелил в тот момент, когда грянул гром, - и поэтому выстрел
никто не услышал! Ай да Щеглов! Ай да молодец!..
Щеглов, не заметив, что у него во рту уже есть сигарета, попытался
закурить ещё одну - и закурил. За этим занятием и застал его лейтенант.
Увидев шефа с двумя сигаретами в зубах, он не выдержал и прыснул.
- В чём дело? - сердито спросил Щеглов.
- Товарищ капитан, - произнёс лейтенант, еле сдерживая смех, - есть
некоторые сведения об Алфреде, правда, довольно скудные.
- А, давайте! - встрепенулся следователь, машинально кидая одну
сигарету в пепельницу и продолжая курить вторую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
негодованием отвергла его домогания. Зачёт она всё-таки сдала, но скольких
трудов это ей стоило! Спустя две недели, когда подошла пора экзаменационной
сессии, этот подонок возобновил преследования моей дочери, теперь уже более
настойчиво - на этот раз в обмен на положительную оценку на экзамене. И...
и она сдалась. А что ей оставалось делать? Ведь она оказалась совершенно
беззащитной перед всевластием этого маньяка. А сколько других, таких же как
она, глупых и только ещё начинающих жить девчонок, оказывалось лицом к лицу
с грубостью, пошлостью, ложью, неприкрытой наглостью и откровенным цинизмом
тех, кто для них был непререкаемым авторитетом, чуть ли не Господом Богом,
в ком они совсем ещё недавно видели источник истины, мудрости и знаний!
Разве в силах они противостоять всей этой гадости? Чему ж удивляться, что
свой первый в жизни настоящий экзамен сдают далеко не все. Вы понимаете, о
каком экзамене я говорю. Да, конечно, свою дочь я не оправдываю, но и
винить её не могу. Вся вина полностью лежит на том выродке с профессорским
званием. В этом и заключается причина моего поступка.
- Преступления - вы хотите сказать? - поправил его Щеглов.
- Нет, именно поступка, так как преступлением я его не считаю. Я
знаю, вы сейчас скажете, что, живя в обществе, нельзя быть свободным от
общества, что все мы обязаны выполнять законы, предписываемые этим
обществом, и нарушение их считается преступлением. Да, я знаю, всё это так,
но, поймите меня, существуют некие общечеловеческие принципы, стоящие над
законами государства и не зависящие от политической системы, принципы,
которыми должны руководствоваться все честные и добрые люди на земле -
возможно, это принципы христианской морали, не знаю...
- Но Христос заповедовал нам: "Не убий!" - возразил Щеглов.
- Да, да, конечно, гражданин следователь, я сейчас не в состоянии
спорить с вами. Устал, чертовски устал. Простите...
- Итак, - официальным тоном произнёс Щеглов, - вы заявляете, что
совершили попытку убийства профессора Красницкого из-за принуждения
последним вашей дочери к вступлению с ним в интимную связь. Так?
- Так, - упавшим голосом пробормотал Храпов.
- Хорошо. Допустим, что так оно и было. Однако:
- Почему - допустим? - возразил Храпов. - Вы что, не верите моим
словам?
- Верю, Храпов, вашим словам я верю, но, прежде чем окончательно
установить истину, мне бы хотелось получить от вас ответы на некоторые
интересующие меня вопросы.
- Отвечу, если это в моих силах. Задавайте.
- Когда, от кого и при каких обстоятельствах вам стало известно о...
несчастье, постигшем вашу дочь?
Храпов нахмурился, внутренне переживая все минувшие события
недалёкого прошлого.
- Ровно неделю назад, - сказал он, - Валентина вернулась домой позже
обычного и вся в слезах. На мои вопросы ничего не отвечала и только рыдала,
рыдала, рыдала... Потом заперлась в своей комнате, но и оттуда был слышен
её плач. Где-то через час она вышла и во всём мне призналась.
- Сама? - удивился Щеглов.
- Сама, - кивнул Храпов. - Но если бы вы знали, скольких трудов ей
это стоило! Я до сих пор не могу понять, как она на это решилась. И тем не
менее она всё мне рассказала. Наверное, мой вид тогда был настолько
несчастен и ужасен, что она долго потом ещё не могла успокоиться, всё
всхлипывала и говорила: "Папочка! Милый! Прости меня, пожалуйста!
Прости!.." Не знаю, кто из нас больше страдал. Тогда-то я и решил сполна
рассчитаться с тем мерзавцем.
- И рассчитались бы, если б накануне не отдали ружьё Боброву? -
быстро подхватил следователь Щеглов.
- Да, действительно, ружьё я отдал в тот же день, часа за три до
объяснения с Валентиной. Отсутствие ружья дало мне возможность спокойно и
без спешки, до мельчайших подробностей продумать план мести. Из надёжных
источников я выяснил, что профессор Красницкий по окончании сессии - а
сессия оканчивалась буквально через три дня - намеревался отбыть в отпуск и
провести его на своей даче, в посёлке Снегири по Белорусской дороге. Там-то
я и решил осуществить свой план возмездия. Что я и сделал, как только
получил ружьё обратно. Вот, пожалуй, и всё.
- Приходилось ли вам ранее замечать за своей дочерью какие-нибудь
странности, приступы отчаяния, раздражительности? Что-нибудь в её поведении
могло навести вас на мысль о конфликте с Красницким или с кем-либо ещё?
Храпов пожал плечами.
- Да нет, ничего такого я за ней не замечал. Она всегда была весёлой,
доброй, отзывчивой.
- И даже накануне своего признания?
- Да, даже тогда.
- Гм... Интересно. А когда-нибудь раньше Бобров пользовался вашим
ружьём?
- Нет, никогда. Я вообще с ним мало знаком. А почему вы об этом
спрашиваете?
- Храпов, не забывайте, что вопросы здесь задаю я.
- Извините...
- Итак, не признайся Валентина в своём несчастье, не было бы и вашего
выстрела? Так ведь, Храпов?
- Выходит, так.
- Тогда у меня всё. Можете...
В этот момент дверь распахнулась и в кабинет вошёл вчерашний
лейтенант.
- Медицинская экспертиза, - кратко объявил он и положил на стол лист
бумаги.
- Спасибо, - ответил Щеглов и с нетерпением углубился в чтение вновь
прибывшего документа. Лейтенант вышел.
Храпов не знал содержания бумаги, принесённой помощником, но по
выражению лица следователя Щеглова понял, что произошло нечто чрезвычайно
важное.
Щеглов поднял голову от стола и мутным взглядом уставился на
подследственного.
- Вы, наверное, были правы, Храпов, - устало произнёс он. - Похоже,
что, действительно, был третий.
Глава девятая
Согласно заключению медицинской экспертизы смерть профессора
Красницкого П. Н. наступила в районе двух часов ночи 27 июня с. г. в
результате остановки сердца. Возможная причина смерти - внезапный испуг,
сильное потрясение. Смерть в результате огнестрельной раны исключается. Оба
выстрела были произведены не ранее чем через двенадцать часов после
остановки сердца...
Щеглов был настолько поражён этим известием, что не помнил даже, как
вызвал конвой и отправил Храпова в камеру. Он ходил по кабинету взад-вперёд
и курил одну сигарету за другой. Картина преступления неожиданно приняла
чётко очерченные границы, приобрела стройность и логическую
последовательность.
Итак, двадцать седьмого июня в два часа ночи профессор умирает от
разрыва сердца у себя на даче за письменным столом. В этот самый момент он
пишет письмо в КГБ о некоем Алфреде, которого он застал на месте какого-то
преступления, но письмо остается незавершённым. Так как дело было ночью, то
на столе профессора горит настольная лампа. Где-то около двух часов дня,
через двенадцать часов после его смерти, на даче профессора появляется
некто, который стреляет ему в спину и преспокойно уходит. Причём выстрел
производится из ружья Храпова, но не Храповым (по ходу дела Щеглов выяснил,
что весь этот день, двадцать седьмого июня, Храпов был на работе - это
подтверждали около десятка его сослуживцев). Правда, стрелять могли не в
два, а позже, но одна деталь всё же склоняла Щеглова к мысли, что это
произошло где-то около двух часов пополудни. С двух до семи вечера на этом
участке железной дороги производился ремонт путей и движения в связи с этим
не было, а это значит, что преступник мог ухать из Снегирей либо до двух,
либо после семи. Наверняка ему было хорошо известно о пятичасовом "окне" в
расписании электропоездов московского направления. И вполне логично было бы
предположить, что преступник отличался рассудительностью и здравомыслием -
по крайней мере, только в этом случае с достаточной степенью точности можно
было предсказать все предпринятые им шаги. Как человек рассудительный и
здравомыслящий, он постарался бы скрыться с места преступления сразу же
после его совершения. А скрыться из Снегирей можно было только поездом.
Отсюда следует, что выстрел прозвучал либо около двух, когда
электрички ещё ходили, либо около семи, когда электрички уже пошли. Не
станет же уважающий себя преступник стрелять, например, в четыре и потом
терпеливо ждать поезда, сидючи на платформе в течение трёх часов, да ещё с
орудием убийства за плечами! Но и после семи вечера он вряд ли стал бы
затевать стрельбу: в это время обычно возвращается с работы основная масса
дачников, и в посёлке становится людно и шумно. Значит, стреляли около
двух. По крайней мере, это можно принять за рабочую гипотезу.
Что в это самое время делали основные участники событий? Храпов, как
уже отмечалось выше, был на работе. Бобров... а вот насчёт Боброва пока не
всё ясно. То, где он находился двадцать седьмого июня с часу дня до момента
возвращения им ружья его законному владельцу, ещё предстояло выяснить. Ведь
в момент совершения убийства ружьё находилось у Боброва, по крайней мере,
так утверждает Храпов. А это значит, что у следствия были очень серьёзные
основания считать Боброва тем самым преступником, который выстрелил в
профессора первым. Но какая же взаимосвязь между Храповым и Бобровым?
Вернее, какая связь между двумя этими выстрелами? Почему именно у этих
двоих - причём одновременно - возникли причины убить профессора
Красницкого? С Храповым всё ясно, а вот с Бобровым... Нет, надо срочно
допросить его.
Щеглов вызвал помощника и попросил его разузнать о Боброве всё, что
только возможно.
Отпустив помощника, он снова задумался. Храпов в тот день заходил к
Боброву где-то после пяти, но Боброва дома не оказалось. Любопытно, что на
стене бобровской квартиры Храпов увидел свое ружьё. Но с двух до пяти было
достаточно времени, чтобы вернуться из Снегирей и повесить ружьё на стену.
Значит, наличие ружья в квартире не снимает подозрений с Боброва... Теперь
Чепухов... или как там его?.. Чудаков! Интересно, что делал этот
пронырливый малый двадцать седьмого июня в два часа пополудни?
Если он был на даче, то должен был слышать выстрел. Так почему же он
его не слышал? Почему он услышал только ночной выстрел - выстрел Храпова?
Очередная загадка. Надо будет его срочно вызвать и узнать всё, что он знает
о том роковом дне, и, кстати, спросить, когда он в последний раз видел
профессора Красницкого живым. Хорошо бы ещё побеседовать с тем стариком со
станции Снегири, который вчера привязался к Чудакову, - возможно, тот
человек с ружьём, которого он видел днём двадцать седьмого июня, и есть
убийца. Впрочем, со стариком можно и подождать...
Щеглов всё ходил и ходил по кабинету, складывая докуренные до самого
фильтра "бычки" в массивную мраморную пепельницу. "Бычков" уже набралась
целая горка, они не умещались в довольно-таки вместительной пепельнице и
падали на покрытый стеклом стол - но Щеглов не замечал этого...
Как же преступник отважился на убийство средь бела дня, когда на
выстрел наверняка сбежался бы народ? И неужели его не смутила горящая на
столе профессора настольная лампа? Ведь был день, солнце... Стоп! Вчера не
было солнца - шёл дождь, была гроза... Гроза, гром, грохот... И выстрел!
Точно! Он выстрелил в тот момент, когда грянул гром, - и поэтому выстрел
никто не услышал! Ай да Щеглов! Ай да молодец!..
Щеглов, не заметив, что у него во рту уже есть сигарета, попытался
закурить ещё одну - и закурил. За этим занятием и застал его лейтенант.
Увидев шефа с двумя сигаретами в зубах, он не выдержал и прыснул.
- В чём дело? - сердито спросил Щеглов.
- Товарищ капитан, - произнёс лейтенант, еле сдерживая смех, - есть
некоторые сведения об Алфреде, правда, довольно скудные.
- А, давайте! - встрепенулся следователь, машинально кидая одну
сигарету в пепельницу и продолжая курить вторую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25