Все люди без
исключения - это можно сказать со всей определённостью - любят цветы, но
почему-то, получив приусадебный участок, с яростью и одержимостью засевают
его укропом, луком и картошкой, в крайнем случае посадят анютины глазки -
гденибудь на узкой полоске ни на что больше не годной земли. Впрочем, их
можно понять: всем хочется иметь на столе свежую ароматную зелень, молодой
рассыпчатый картофель без единого намёка на нитраты и пестициды и пахнущие
ещё солнцем, твёрдые, тугие, вот-вот готовые лопнуть в руках от распирающей
их зрелости красные с прожилками помидоры. Кто знает, может быть и Максим
был бы подвержен этой всеобщей, всенародной тяге к вкусной и здоровой пище,
по которой так исстрадались наши желудки, если бы не его работа в овощном
магазине. По крайней мере, немороженный картофель, в спекуляции которым
обвинила его любезная чета Тютюнниковых, местами ещё зелёная, хотя далеко
уже не свежая зелень, длинные, похожие на гигантские запятые, безвкусные
пресные огурцы и стандартных размеров восковые импортные помидоры были ему
доступны - чего уж греха таить - практически круглый год. Возможно, именно
поэтому он отдавал предпочтение цветам - пищи скорее для души и глаз, чем
для желудка и рта. (Впрочем, разве может быть душа спокойна, когда желудок
пуст?)
Не оправившийся ещё после болезни, Чудаков в этот день больше
отдыхал, нежели помогал Анне Петровне, но зато на следующее утро, в
четверг, он принялся за дело с удвоенной энергией. Быстро разделавшись с
небольшим огородом - прополка, полив, удаление больных и слабых побегов, -
он с трепетом обратил свой взор к аккуратной клумбе, где росли простенькие,
но от того не менее прекрасные оранжевые ноготки, пёстрые анютины глазки и
ещё многие и многие другие, хорошо известные Максиму, представители
декоративной флоры среднерусской полосы. Конечно, ни в какое сравнение с
плантацией Чудакова эта миниатюрная клумба не шла, однако требовала к себе
не меньшего внимания и заботы. За эти две недели буйные заросли лебеды и
бурьяна заполонили крохотную клумбу, словно почувствовав отсутствие
хозяина. И теперь Чудаков отчаянно боролся с мясистыми стеблями сорняков,
крепко пустившими корни в хорошо удобренной земле. И только к полудню,
когда последний сорняк полетел в кучу себе подобных, Максим смог
разогнуться, и то лишь после того, как спина его упёрлась в деревянный сруб
профессорской дачи. Он выпрямился, и тут же чёрные мушки замелькали перед
его глазами. Да, последствия болезни ещё давали о себе знать. Он оглянулся.
Перед ним было окно, занавешенное изнутри шторами. Максиму почему-то
вспомнилась та ночь, когда прогремел роковой выстрел. Тогда свет из
единственного освещённого окна профессорской дачи падал на цветочную
клумбу. Значит, освещено было именно это окно. А сразу за окном, как
отчётливо помнил Чудаков, располагался письменный стол профессора - тот
самый, за которым его настигла смерть. Стол наверняка и сейчас там, но
опущенные шторы мешали любопытному взору Максима проникнуть внутрь
кабинета. Какое-то смутное чувство стало подниматься из глубин его души
наружу, рождая пока ещё неоформившиеся, совершенно фантастические мысли. Из
страстного цветовода он моментально снова превратился в сыщика. Ему вдруг
вспомнились слова-напутствие следователя Щеглова, ещё там, в больнице,
предлагавшего Чудакову найти причины загадочной смерти профессора. Испуг,
остановка здорового сердца, потрясение... Да, здесь следовало поломать
голову. Максим неожиданно ощутил небывалый энтузиазм, прилив сил и
неожиданную уверенность в успехе своих поисков. Ведь всего лишь в двух
шагах, за зашторенным окном, находится то страшное место - место совершения
преступления. Или некие флюиды, витающие в воздухе, действуют на него
здесь, где, может быть, стоял?.. Стоп! В его мозгу как будто что-то
перевернулось. Сдерживая яростное сердцебиение, он попытался рассуждать
спокойно.
Остановиться может любое сердце, даже самое здоровое, но для
остановки здорового сердца нужен внешний фактор. Медицинская экспертиза
установила, что ни химическому, ни механическому воздействию сердце
Красницкого не подвергалось. Никаких болезней, которые могли привести к
внезапному летальному исходу, он тоже не имел. Значит, остаётся одно:
стрессовая ситуация, потрясение, внезапный ужас - и всё это привнесено
извне. Откуда именно?
Смерть, по всей видимости, настигла профессора в ночь с двадцать
шестого на двадцать седьмое июня, когда он сидел за своим письменным столом
и писал письмо в органы госбезопасности. Смерть была внезапной - это
бесспорно. Но вот откуда она пришла, остаётся пока загадкой. Можно
предположить следующее: профессор что-то увидел или услышал, и это что-то
послужило причиной его внезапного испуга, вызвавшего смерть. Оно могло
находиться либо в комнате, либо за её пределами. Если оно возникло сзади,
то есть проникло в комнату через дверь, то вполне вероятной реакцией
профессора на это был бы его поворот навстречу опасности. Но положение тела
покойного недвусмысленно говорило о том, что профессор либо не успел
повернуться, либо вовсе не собирался этого делать. Если предположить
последний вариант, то это нечто должно было возникнуть прямо перед ним, то
есть в окне. Возможно, кто-то незаметно подкрался в темноте к окну и -
умышленно или случайно - напугал профессора. Но если бы страх повсеместно
вызывал исключительно только смерть, то на земле давно бы уже никого не
осталось, так как это чувство знакомо каждому. Нет, не простой страх, а
животный, фантастический, всепоглощающий, разрушительный, ирреальный ужас,
парализовавший волю и разум, убил Красницкого. Но вот источник - источник
его пока совершенно не ясен. Впрочем, это только догадки... И тем не менее
необходимо осмотреть прилегающий к окну участок земли - чем чёрт не шутит?
Вполне возможно, что на этом самом месте, где сейчас стоит Чудаков, совсем
ещё недавно стояло (лежало? висело? летало?) нечто, убившее профессора.
Он тщательно, с завидной скрупулёзностью исследовал каждый квадратный
миллиметр цветочной клумбы, но ничего такого, что могло бы заинтересовать
его, не обнаружил. За эти две недели прошло уже несколько дождей, которые,
даже если и были здесь какие-нибудь следы, наверняка смыли их. Теперь
стена. Максим стал внимательно осматривать её, заглядывая в каждую щёлочку.
Дом совсем недавно был выкрашен в приятный небесно-голубой цвет и до сих
пор ещё пахнул свежей краской. Ничего необычного, подозрительного...
Но что это?
Прямо над его головой, в верхней перекладине наличника, торчала
стрела. Голубая стрела... Стрела... Уж не в ней ли кроется тайна смерти
профессора?
Да нет, конечно, нет! Просто это детская шалость, ребячество, игра.
Кто-то из детей, играя в индейцев, случайно выпустил не в ту сторону стрелу
из игрушечного лука - вот и вся разгадка. Впрочем, лук действительно мог
быть игрушечным, но вот стрела... И не слишком ли глубоко она впилась в
дерево?
Чудаков попытался вытащить стрелу из наличника, но она настолько
крепко сидела в своём гнезде, что нашему сыщику пришлось изрядно
потрудиться, прежде чем он добился успеха. Стрела была около метра длиной,
голубого цвета и с голубым же оперением (вот почему Максим её вначале не
заметил на фоне голубого дома), в сечении имевшая квадрат со стороной
миллиметров в восемь-десять. Вся она, вплоть до наконечника, была сделана
из какой-то твёрдой породы древесины, металлический же наконечник был
отшлифован до зеркального блеска. На одной из граней древка были чётко
выведены какие-то непонятные письмена. Нет, это не игрушка, и не детская
забава. С такой силой её могла послать рука только взрослого мужчины и
только из настоящего, а не игрушечного, лука.
На древко был нацеплен аккуратно обрезанный клочок бумаги. Чудаков
снял его и... Нет, это была не бумага, а что-то тонкое, белое и шуршащее,
очень напоминавшее пергамент. На клочке были начертаны совершенно
незнакомые символы или буквы. Почти то же самое было выведено и на древке -
по крайней мере, на том же языке. Но Максим смутно, где-то в подсознании,
чувствовал, что нечто похожее он уже раньше видел. Но где? Когда?.. Он не
помнил.
Голубая стрела привела мысли Максима в совершеннейший беспорядок.
Если раньше загадки, с которыми ему приходилось сталкиваться, были земного
свойства, то есть вписывались в обычный уклад жизни окружающих его людей,
то эта стрела и таинственное послание казались ему прилетевшими из глубины
веков, из дикого средневековья с его колдунами, магами, чернокнижниками и
инквизиторами. Что это - чья-то шутка или след истинного убийцы? Как
увязать эту таинственную стрелу со смертью профессора Красницкого? Что за
смысл кроется в странной клинописи на пергаменте? И действительно ли всё
это имеет какое-то отношение к смерти профессора?.. Вопросы: вопросы... И
никакого ответа.
Незаметно, чтобы не увидела хозяйка, Максим отнёс свою находку к себе
в дом, а затем вернулся обратно. Остаток дня прошёл без происшествий. Без
каких-либо изменений пролетела и вся неделя, а за ней и следующая. И лишь в
конце июля, в один из выходных дней, произошло событие, сдвинувшее наконец
это загадочное дело с мёртвой точки. На даче профессора Красницкого
появилось новое лицо.
Это был немолодой уже человек, высокий, очень худой, с вечно
смеющимися глазами и морщинистым лбом; его большие оттопыренные уши
светились на солнце, словно глаза огромного хищника в тёмном лесу. Он
казался бы смешным, если бы не его доброе, весёлое, не знающее уныния лицо.
Одет он был в старые, мешком сидевшие на нём, брюки и просторную клетчатую
безрукавку.
В первый же день Анна Петровна познакомила Чудакова с ним, представив
незнакомца как старого товарища покойного профессора и его коллегу по
работе в университете. Мужчина назвался профессором Колгановым, Олегом
Александровичем. На дачу Красницких, по словам Анны Петровны, он прибыл в
ответ на её настоятельную просьбу помочь ей разобраться в бумагах
покойного, касающихся его научной деятельности. При первом же рукопожатии
Максим почувствовал подсознательный интерес к этому человеку. Но
окончательно он был заинтригован лишь тогда, когда Колганов случайно
обмолвился о своём участии в экспедиции к берегам Юго-Восточной Азии. Может
быть, он что-нибудь знает или, по крайней мере, прояснит ситуацию случайно
оброненным словом?
В тот же вечер Максим пригласил гостя к себе на участок, чтобы
показать ему свою цветочную плантацию, а заодно порасспросить его о
профессоре Красницком и их совместном плавании на "Академике Булкине". Олег
Александрович, весь день провозившийся с архивом своего коллеги и порядком
от этого уставший, охотно принял приглашение Чудакова. Но к цветам он
отнёсся прохладно и без должного интереса, а пояснения хозяина слушал
рассеянно и невнимательно. Подобное отношение к предмету своей страсти и
увлечения немало огорчило Максима, поэтому он прервал экскурсию по своей
плантации чуть ли не на середине, чего, впрочем, гость так и не заметил. То
ли он был равнодушен к красоте цветов, то ли трагедия, происшедшая с его
другом, тяготила его - неизвестно, но только мысли его витали где-то
далеко. И лишь внезапное изменение темы разговора, наконец предпринятое
Максимом, вернуло его на землю и зажгло его взгляд осмысленностью и
интересом.
- Вы давно знаете профессора Красницкого? - задал вопрос Максим,
приступая к самому главному.
Олег Александрович долго и пристально вглядывался в глаза Чудакова,
пытаясь проникнуть в мозг собеседника и о чём-то напряжённо размышляя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25