Я чувствую это задом.
– Знаешь, что я вижу? – Стрикланд пропустил «зад» мимо ушей. – Я вижу, какие зеленые и холодные у тебя глаза.
– Не говори так. – Она закрыла глаза рукой.
«Как хищная рыба», – подумал он. Работа с ней была опасной, но он держал ситуацию под контролем.
– Как насчет того, чтобы я снял тебя на пленку, Памела?
– Нет, – захныкала она. – Хватит.
– Всего лишь видеокамерой.
– Что это будет? – жалобно спросила она. – Взгляд на проститутку? Нет! Хватит!
– Понимаешь, в чем дело, Памела. Из-за всех этих наркотиков, которыми ты пичкаешь себя без разбора, в голове у тебя невообразимая каша. Я хочу опять снять тебя в фильме, старушка.
Она вновь надула губы.
– Нет.
– Может быть, мне надо запугать тебя? Может быть, мне называть тебя сукой?
Памела стиснула зубы и затрясла головой.
– Может, мне следует сказать: «Погнали, сука!» Заорать на тебя. Может быть, тогда мы сможем работать.
Она отвернулась.
– Связать тебя, что ли? Ты ведь любишь подобные штучки.
Она счастливо, как ребенок, заулыбалась, от страданий не осталось следа. Ему все же удалось развеселить ее.
– Стрикланд! – в ее голосе уже чувствовалась нежность. – Рон, черт тебя побери!
– Ты пойми, я предлагаю тебе картину, которая будет полностью твоей. Мне хочется смешать в фильме все жанры и приемы. И все будет о тебе. Назову фильм «Памела». Не находишь, что это было бы здорово?
– Я не верю.
– Ах! – воскликнул Стрикланд. – Тогда ты глубоко ошибаешься. Потому что я никогда не шучу по поводу своих замыслов.
– Правда?
– Памела, как мне убедить тебя?
– Послушай, Рон, – она вдруг переменила тему. – Мне, правда, жаль, что я взяла с тебя деньги. Ты даже представить не можешь, с какими ужасными людьми мне приходится иметь дело.
– Я никогда не против того, чтобы заплатить за разговор, – заверил ее Стрикланд. – Я не плачу только за секс.
Она поджала губы и состроила скорбную мину.
– Тебе не нравится секс, Рон?
– Ну что ты! – засмеялся Стрикланд. – Секс есть секс.
Она опять отправилась в ванную. Пока она чем-то там занималась, Стрикланд рылся в своих запасах, стараясь найти что-нибудь такое, что могло бы поразить ее воображение. В нижнем ящике шкафа с бумагами ему попалась древняя запись радиобеседы, в которой он принимал участие еще будучи ребенком. Чтобы раздобыть эту вещь, ему пришлось немало попотеть в позапрошлом году. «Жаль до чертиков, но все же запущу», – подумал он и, сдув пыль, поставил бобину на магнитофон.
Памела вышла из ванной с румянцем на лице и повлажневшими губами.
– Мне надо идти, – объявила было она, но тут же навострила ушки. – Эй, что это, Стрикланд?
Они слушали мягкий говор покойной матери Стрикланда, рассказывавшей о том, как она заботится об образовании молодого поколения. В репликах ведущего слышался стародавний сельский акцент и угадывалась давно исчезнувшая манера разговора, со скрытыми интонациями и переходами. Стрикланд услышал свой собственный детский голосок.
Памела слушала, раскрыв рот.
– Что это? – живо спросила она.
– Это надо долго объяснять, – заметил он.
«Я хочу поблагодарить всех здешних л… л… людей за помощь нам», – произнес детский голос Стрикланда.
– Кто это, Рон?
– Это старое радио, Памела. Голос принадлежит мне. Женщина – моя покойная мать.
– Что? – вырвалось у нее.
Он вдруг устал от этой затеи. На самом деле идея была не такой уж блестящей. Только идиот мог предположить в ней подходящую слушательницу. Он остановил запись.
– Она была сделана в старой студии чуть севернее Нью-Амстердама, – устало пояснил он. – Всего в к… к… квартале отсюда. Мы с матерью были нищими и побирались на улицах. Это было «Шоу Макса Льюиса». Люди звонили во время передачи и предлагали нам кто доллар, кто пару.
Она смотрела на него с отвисшей челюстью.
– Что мне еще сказать тебе? Все это происходило, когда тебя еще не было на свете.
– Но это же потрясающе, Стрикланд. Ты и твоя мама, да?
– Я и моя мама.
– Это так прелестно. Вы двое на радио. Кто бы мог подумать, что у тебя была мать?
– Знаешь, Памела, – сказал Стрикланд, – есть такая старая театральная поговорка: легче умереть, чем сыграть комедию.
Она уставилась на него.
– Это угроза! – Она, похоже, была довольна. – Ты угрожаешь мне.
– Чепуха.
– Я не боюсь тебя, ты знаешь.
– Да, я знаю.
– Ты правда намерен сделать картину, где буду только я?
– Да, – подтвердил он, запасаясь терпением. – Это будет мое следующее детище.
– Где буду только я? Дальние планы? Крупные планы? И ничего, кроме меня?
– Они назовут ее «Памела».
– Это звучит авангардистски.
Стрикланд скромно пожал плечами.
– Я не знаю, – колебалась она. – Я не знаю, что делать. Можно, я посмотрю свои фрагменты?
– Я думал, что тебе н… н… надо идти.
– Ну пожалуйста, – взмолилась она, и ему не оставалось ничего другого, как поставить подборку отходов от монтажа «Изнанки жизни», созданную специально для ее созерцания. Он оставил ее в кабинете наблюдать себя на «стинбеке».
Вернувшись на свой жилой чердак, он сбросил ботинки и рухнул в кровать. Из монтажной, где Памела смотрела себя в фильме, доносились визги и возгласы, перемежаемые громкими стонами, которые, достигнув пика, переходили в сплошное завывание.
«Интересно, – думал Стрикланд, – а можно ли вообще сделать еще одну документальную картину на одной Памеле». Ему всегда хотелось попробовать снять такой фильм – об одном человеке. «С ней, – подумал он, – это будет нелегко. Как продраться сквозь эти полчища слов с жестами и обнаружить блестящего зверька внутри? Как вытащить его, оглушенного и дрожащего, на свет Божий? Но зато какой бесценный урок получит мир, взглянув на то, что таит в себе лишенный воздуха внутренний мир всего лишь одной конкретной проститутки. Это будет похлеще, чем ваши фильмы о кладбищах для любимых кошек. Не Меньшим будет смущение при виде того, что кишит в ее черепной коробке. Тени этого лягут на ее приятное лицо и станут видны всем».
Но его могут обвинить в том, что он повторяется. «Опять проститутки». Ведь чаще всего они не понимают того, что смотрят.
Тяжелые раздумья Стрикланда уступили место такой же тяжелой дреме. Вскоре он очнулся и увидел в своем жилище Памелу. Она стояла у окна, приблизив лицо к стеклу. В небе над Нью-Йорком занимался рассвет. В слабом утреннем сиянии на ее лице трепетало по-детски чистое выражение. «Она стоит там, – подумал он, – и смотрит на мир так, словно надеется, что утренний свет спасет ее». Игра света и тени на ее лице делала его еще более преисполненным надежды и ожидания. Зрелище было захватывающим, и он подумал о том, как бы пригвоздить его в кадре.
Памела обернулась и поймала его взгляд.
– Посмотри, – попросила она, – это рассвет. Нельзя ли немного музыки?
Он посмотрел на нее и промолчал.
– Мне холодно, – пожаловалась она – Можно я сяду на кровать?
– Нет, – ответил он. – И тебе вовсе не холодно.
– Ох, – вздохнула она, – какая же ты крыса, Стрикланд.
Перед ним вновь было испещренное прожилками лицо наркоманки с той самой отрешенной, мерзкой и деревянной улыбкой во весь рот. Но сквозь него все равно проглядывало подлинное отчаяние. Проститутка утром, с вожделением взирающая на постель.
– Ты крыса, Рон. – Она играла в игрушки. – Неужели ты не подойдешь и не возьмешь меня за руку?
– Памела, куколка, что ты хочешь от меня?
– Я хочу, чтобы кто-нибудь взял меня за руку, – объявила она.
«Нет сомнений, что ей этого хочется», – подумал он. Глаза ее зияли пустотой, и вся она казалась печальной и потерянной в своей беззащитности. Таким уж для нее было это время суток.
– Дай мне отдохнуть, – попросил он.
5
Браун провел вторую половину воскресного дня на работе, за чтением, среди привычного беспорядка своего кабинета. Он был вторым лицом в местном отделении брокерской компании и его главным сочинителем; все, что требовалось фирме в прозе от рекламных буклетов до писем с требованием уплаты долга, выходило из-под пера Брауна. Он писал тексты к рекламным видеороликам, и сам снимался в них. Он также представлял фирму на выставках и морских салонах по всей стране. Ему платили более высокую зарплату, чем другим брокерам, правда, он получал меньше комиссионных. Тем не менее Брауна не оставляло беспокойство: он опасался, что в один прекрасный день руководство компании сочтет его услуги излишними.
Сейчас он читал книгу капитана Джона Вуда «К истокам Оксуса» 1920 года издания, впервые увидевшую свет в Лондоне еще в 1875 году. Он был полностью поглощен ею.
Ранним утром следующего дня его автомобиль был первым на стоянке представительства «Алтан» недалеко от Зунда. В витрине демонстрационного зала была выставлена до блеска надраенная шестидесятифутовая моторная яхта. Браун открыл своим ключом входную дверь офиса и прошел к себе в кабинет.
Управляющий отделением Росс должен был появиться только к полудню, и Брауну пришлось заняться его делами. Вскоре он проводил переговоры между владельцем и потенциальным покупателем пятидесятифутового яла. Часам к одиннадцати звонки прекратились. Затем позвонил владелец яла и снизил цену на двадцать тысяч.
– Но почему? – спросил Браун. – Вы уже сбросили целую двадцатку. Вам надо остановиться. Я уверен, что он согласится на такую цену.
– Сдается мне, что вы не понимаете. – В голосе мужчины чувствовалось странное возбуждение и слышались какие-то нервные нотки. – В таком разе и не надо ничего понимать. Просто перегоните ему проклятую посудину и все. Заметано?
Браун был задет. Еще один желторотый делец с вульгарным жаргоном желает прослыть пиратом в соленом мире больших лодок. Это всегда вызывало у него отвращение. Он позвонил в офис покупателя, но коммутатор был занят и продолжал оставаться в таком состоянии все время ленча.
В час позвонил Росс и попросил сходить вместо него на деловую встречу с клиентом, которая у него была назначена в Сити-Айленд. Браун, естественно, согласился. Он записал кое-что из того, что ему было продиктовано по телефону, собрал необходимые бумаги и приготовился ехать. Когда он уже надевал куртку, до него вдруг дошло, что на рынке происходит что-то неладное. Но наблюдавшийся в пятницу взлет был настолько убедительным, что он вновь предпочел не беспокоиться на этот счет.
Оуэн позвонил своему агенту в валютную брокерскую компанию. Коммутатор и там был занят. В коридоре ему попался один из молодых брокеров Дейв Джерниган, круглолицый блондин с вечно смущенной улыбкой.
Жена Джернигана была биржевым маклером. Как-то они с Энн обедали с Джерниганами, и Дейв продемонстрировал им своего прелестного четырехлетнего сынишку, который мило шепелявил и оглушительно хохотал. И его папа смущенно спрашивал у Браунов: «Что делать с ребенком, у которого такой ужасный смех?»
Возвращаясь домой, Брауны шутили по поводу уроков смеха, академий смеха, французских гувернеров, обучающих приличному смеху. Но смех и в самом деле показался Брауну ужасным. «Дух эпохи», – заметил он тогда.
– Какие новости на рынке? – спросил Браун своего молодого приятеля.
– А вы не знаете? – удивился Джерниган. – Это было интересное утро.
– Пошел вниз?
– Без всяких сомнений. Черта осталась позади.
– Это довольно странно.
Улыбка Джернигана только подчеркивала серьезность положения, Он был бледен, и ему явно было трудно дышать. Он ответил не сразу:
– Да. Это как-то необычно.
На причале в Сити-Айленд клиента Росса не оказалось. Стоял теплый солнечный зимний день. Среди швартовочных буев плавала пара лебедей, перепачканных мазутом. Браун мерил шагами настил перед зданием морского клуба в течение часа. Клиент так и не появился. Купив у торговца на улице хот-дог, он поехал в свой офис, включив в машине радиоприемник. В новостях сообщили о падении индекса Доу на пятьдесят пунктов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65