Он встал, превозмогая боль, и, добравшись до монтажной, мгновенно обнаружил, что все пленки Брауна исчезли. Но было кое-что и похуже. Большую часть своего оригинального звукового материала к фильму он держал в отдельном ящике, собираясь озвучить фильм по-своему. На ящике было написано: «Звук Браунов». Теперь он стоял раскрытый и пустой.
– Мой звук. Они забрали мой звук.
– Звони в полицию, – посоветовала Фрея.
– Они забрали мой звук, – повторил он. – Они забрали у меня журналы. Они забрали пленку.
– Свяжись с адвокатом.
– Придется. – Вся пленка, на которой он снимал Браунов на берегу, была надежно спрятана в подвале его лаборатории. Большая часть отснятых на ней эпизодов была теперь немой, и отсутствовала пленка с яхты. И не было бортовых журналов. – Но я не думаю, что это поможет.
Создать фильм из этих жалких остатков почти наверняка будет ему не по силам. Для этого потребовались бы фантастическая изобретательность и неизмеримо огромный труд. В то же время он вовсе не был уверен, что удержится от того, чтобы попытаться сделать это. Ему придется сидеть в потемках и смотреть на немую и жалкую пародию утраченного фильма. И на утраченную женщину. На это может уйти его оставшаяся жизнь.
«Мне не удастся», – думал Стрикланд. Рука его уже никогда не будет такой бесстрастной и беспечной, как прежде.
– Пойдем, – звала Фрея. – Мы отвезем тебя.
– О Боже! – причитала Памела.
– Тебе надо позвонить в полицию сейчас, – говорила Фрея, когда они ковыляли к двери.
– Правильно, – согласился Стрикланд. – Страховка.
– Что дальше? – спросила она.
– Я не знаю, смогу ли я сделать его теперь. Но я должен попытаться.
– Ох, бедный, – воскликнула Памела. Во взгляде у нее промелькнуло что-то похожее на гордость.
– Я должен выбраться отсюда. Устроиться где-нибудь. Может быть, мне все же удастся сделать что-то.
Пронзенный болью, он остановился. Женщины держали его под руки.
– Господи, – прошептал он, – мои руки… – Одна из них сильно распухла. Он с трудом проглотил слюну. – Или, может быть… может быть, мне надо просто поискать что-то другое. Может быть, этот фильм у меня просто не задался. Злой рок.
– И правда, – согласилась Памела.
– Все равно я не могу оставаться здесь.
– А почему? – спросила Фрея.
Он стал хрипеть. Им показалось, что он смеется.
– Мне кажется, я лишился своего места парковки.
68
Когда рабочие вынесли последний ковер, Энн разложила пляжное кресло и села с сигаретой посреди голой гостиной. Неизвестно откуда взявшееся, но неодолимое желание вновь начать курить пришло к ней в самом начале лета. Ей было слышно, как наверху в своей ободранной спальне плакала Мэгги. Энн явственно представляла себе, как девочка сидит на полу, прислонившись к стене, и прижимает к себе медвежонка. Энн закрыла глаза и откинула прядь со лба. Волосы у нее наконец начали обретать свою прежнюю длину.
Она сняла дом для них возле Саут-Дартмута в Массачусетсе. Это был старый дом с видом на Баззардскую бухту, из тех, что она предпочитала: выстроенный в колониальном стиле. Там Мэгги сможет посещать дневную школу и жить дома. А сама Энн будет готовиться к гонке. Она планировала принять в ней участие, когда Мэгги будет учиться на первом курсе колледжа. Тем более что сейчас уже все оставили надежду отговорить Энн от этого.
Если не считать курения, образ жизни у нее был здоровый. Какое-то время она каждый вечер посещала общество анонимных алкоголиков при местной церкви. В нем состояли исключительно мужчины – умеренно пьющие провинциалы и несколько рабочих.
Мужчин, казалось, тяготило ее присутствие. Возможно, оттого, что слишком явными были ее раны, а может, просто потому, что они считали ее запойной. И это было не так уж далеко от истины. Чувство юмора приобретало у нее какой-то хулиганский и не совсем приличный оттенок. Горький и немного жестокий. Хорошие манеры, усвоенные в школе, понемногу забывались. И, что хуже всего, терпение ее почти иссякло.
Письмо, которое она забыла отдать Оуэну, обнаружилось в старом заброшенном портфеле, куда она сунула его по ошибке во время сборов. В нем она приводила строчки из «Ромео и Джульетты»:
Моя любовь без дна, а доброта –
Как ширь морская. Чем я больше трачу,
Тем становлюсь безбрежней и богаче.
Она не могла представить себя переписывающей такие сантименты.
Слухи о том, что случилось с Оуэном, начинали просачиваться, несмотря на принятые ею предупредительные меры. Капитан Риггз-Бауэн, без конца лепетавший об осторожности, оказался болтливым выскочкой, которому не терпелось добиться дешевой популярности, рассказывая о том, что он предвидел все заранее. Это было смешно. Стрикланд в конечном итоге оказался прав, теперь она не сомневалась, что он все понимал. Кто бы мог подумать такое?
Фильм у него, конечно, получился бы великолепный. В одном из журналов проскользнуло сообщение, что он все же пытается что-то слепить из оставшихся кусков. Людское любопытство служило хорошим стимулом к продолжению работы. И, если все это выплеснется на телевидении, она ничего не сможет сделать. Ей нелегко будет пройти через это. Когда ее всюду будут узнавать и жалеть, судачить о ней и даже через годы не упускать ее из виду. Нет. Ей и без того приходится несладко. У нее есть заботы посерьезнее, чем карьера одного умника и последнее слово в кинематографе.
Отец однажды туманно намекнул, что они как следует наехали на Стрикланда. Она не желала тому зла, но и задумываться на этот счет тоже не стала. Если так случилось, значит, произошла еще одна вещь, достойная сожаления и раскаяния.
В жажде исповедания она все рассказала как-то Баззу Уорду. О Стрикланде и всем остальном.
– Черт бы меня побрал, – сказал тогда он.
– Это не похоже на отпущение грехов, – усмехнулась она.
– Это и не отпущение. Какое там, к дьяволу, отпущение. – Он махнул рукой.
Для Базза верность была синонимом чести. Но, несмотря ни на что, она почему-то чувствовала, что он частично простил ее. Ему было известно, чем иногда оборачивается жизнь. А может быть, ей лишь казалось, что он простил.
Сцена исповеди отложилась в ее сознании чуть ли не как комичная, и она думала порой: а не посмеются ли они однажды над ней вместе. Секс, любовь – все здесь казалось абсурдом.
Но хуже всего было другое. Временами она не могла представить себе, что Оуэн мертв. В преследовавших ее нелепых, кошмарных снах он виделся ей живым и неподвижно висевшим вдали над морем, как Летучий Голландец, неподвластный времени. При этом его лицо и не восстанавливалось полностью в памяти, и не стиралось из нее.
Она положила сигарету в банку от кофе, приспособленную под пепельницу. Наверху Мэгги зашлась в горестном плаче. Он эхом разносился в пустом доме.
Энн все чаще и чаще ловила себя на том, что ее мысли обращаются к сумасшедшим запискам Оуэна. Особое впечатление на нее производил его танец солнца, в котором он вращался в зените, подвешенный на крюках к земной оси. И теперь, когда на лестнице раздались шаги Мэгги, она думала об этом.
– Ты готова? – позвала она.
Девочка ничего не ответила. Энн обернулась и увидела, что дочь стоит, уставившись в окно, из которого был виден берег. Игрушечный медвежонок безжалостно зажат под мышкой. На лице – неимоверно фальшивая улыбка.
– Я буду очень рада убраться отсюда, – объявила Мэгги.
– Ты должна помнить то хорошее, что было у тебя здесь, – проговорила Энн. Она знала, что рискует тем самым вызвать бессмысленный спор, для которого у Мэгги найдется в тысячи раз больше энергии, чем у нее. Но они покидали этот дом, и последняя минута пребывания здесь требовала от них уважения к нему и благоразумия.
– То хорошее, что было! – со смехом повторила Мэгги. – Ну не смешно ли?
Мэгги сочинила четверостишие об отце, которое начиналось словами: «Лжец, лжец, лжец». Она прочла бортовые журналы. Энн приходилось постоянно упрашивать ее не повторять стих.
Энн с грустью наблюдала за отвратительными попытками дочери позлорадствовать. Своим высоким лбом и открытым взглядом честных серых глаз она так напоминала своего отца. Разве можно было представить себе когда-нибудь, что отец с дочерью окажутся столь несовместимыми?
Почувствовав легкое головокружение, она прикурила еще одну сигарету.
– Ты не должна говорить так, дорогая.
– Я знаю, – кивнула Мэгги. Вид при этом у нее был такой, как будто над ней зло подшутили и она вот-вот расплачется.
– Может быть, тебе надо еще раз проверить все как следует? Просто чтобы убедиться, что ты взяла все, что нужно.
– Я уже проверяла несколько раз, – ответила девочка. Они стояли друг против друга посреди пустой комнаты. – Может быть, ты сама посмотришь, мам.
Энн обнаружила, что равнодушно бродит по осиротевшему дому. Здесь была столовая, а вот тут – кабинет, который оборудовал для нее Оуэн. Затем она оказалась в залитой солнцем кухне.
– О Боже! – Она невольно поморщилась. – Здесь все еще стоит запах того вяленого мяса.
«Во время своей гонки, – решила она, – я обойдусь без этого продукта». Ей неожиданно пришло в голову, не могло ли что-нибудь из того, чем она снабдила его в плавание, испортиться и отравить его так, что он повредился в уме. Это сомнение посещало ее очень часто, когда, перебирая в памяти подробности подготовки к плаванию, она выискивала упущения и просчеты, в которых могла бы обвинить себя.
Энн вернулась в гостиную и остановилась за спинкой пляжного кресла. Она знала, что отъезд будет тяжелым. «Важно справиться с собой, – думала она, – ради Мэгги». Но удержаться от попытки хоть как-то успокоить ее она почему-то не смогла.
– Мэг, – начала она. – Это был фальстарт. Мэг, ты не должна судить столь строго.
«Напрасный труд», – говорило выражение лица ее дочери.
– Когда-нибудь настанет такой день, – она все-таки продолжала, – и ты поймешь, кем был твой отец. Он рискнул своей жизнью. Он рискнул своим здравомыслием. Он испытал все. Очень немногие шли на такое. Очень немногие подвергали себя подобному испытанию.
Мэгги отвернулась, глухо застонав. Энн знала, что так у нее проявлялось презрение и раздражение по поводу самообмана матери.
– Однажды ты поймешь, Мэг.
Мэгги бросилась к входной двери и исчезла на улице. Энн побежала следом, обеспокоенная тем, что, сбежав с холма, дочь выскочит прямо на рельсы, или на шоссе, или на берег Зунда. Но Мэгги бежала всего лишь к машине, где и устроилась с медвежонком на заднем сиденье.
Глядя на Мэгги сквозь стекло, Энн отметила про себя, как изменилась за год ее дочь. Она выглядела чуть ли не взрослой девушкой, цеплявшейся за нелепого медвежонка. «Надо было заставить ее не брать его», – подумала Энн.
Когда-нибудь, так или иначе, Мэгги поймет. А до той поры она будет пребывать в смятении. Энн оставалось только надеяться, что это укрепит ее – прелестное и невинное создание, дочь Оуэна – перед лицом любовных разочарований и нарушенных обещаний, которые, несомненно, ждут ее впереди.
В гонке Энн будет участвовать на яхте, построенной в Висконсине по ее спецификациям на деньги, частично предоставленные ее братьями, частично – редакцией журнала «Андервэй» и частично, как она обнаружила, Гарри Торном. Оказавшись вдовой мошенника, она не осмелилась искать спонсоров в промышленных кругах. Вначале все были шокированы ее решением. Ей приходилось объяснять снова и снова, что это совершенно необходимо и что это риск, на который необходимо пойти. Она была убеждена, что ее честь может быть восстановлена, если она выйдет в море. Она видела в этом искупление. Ей хотелось верить, что там она сможет каким-то образом отыскать его и все объяснить ему. Океан охватывал все, и в свете его безграничности могло быть понято все. Все истинное в отношении океана, оказывалось истинным для жизни в целом.
Энн спала очень мало, но принимала свою бессонницу как должное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65