– Ошеломленная новостью, Леони повесила трубку. Голова раскалывалась от напряжения. Но холодная логика взяла верх. Она знала, что должна сделать. Она вновь подошла к телефону и набрала номер миссис Майлз.
Через пять минут Леони уже была в своей квартире. Устало сняв пальто, она прошла к себе в комнату. Там она села на кровать и остаток дня просидела, не двигаясь, сокрушенная отчаянием. Она догадывалась, что соседки по квартире, сидя в их крошечной кухоньке, оживленным шепотом обсуждают сейчас ее. Время от времени они приносили ей чай, и как-то Изабель, погладив ее по голове, пробормотала: "Все образуется, дорогая". Потом к ней подсела Трэйси, пытаясь уговорить что-нибудь съесть. Леони же лишь качала головой. Уже в темноте она машинально разобрала постель и легла, устремив открытые глаза в ночь, моля о смерти, которая только и избавит ее от невыносимой боли.
Так продолжалось три дня, потом Изабель не выдержала. Протягивая Леони чашку чая, которую та взяла молча, она вдруг резко обрушилась на подругу.
– Ради Бога, Леони, это никуда не годится. Ты должна взять себя в руки. – Она запнулась, увидев выражение ее лица. На Изабель смотрела женщина, которую, казалось, подвергли жесточайшей пытке. Она села рядом и обняла обмякшее тело. – О, дорогая моя, прости, я так виновата. Просто мне больно видеть тебя такой.
Отчаянный страдальческий вопль вырвался у Леони; и долго сдерживаемые рыдания выплеснулись горькими слезами. Трэйси, стоя в дверях, молча наблюдала, как прижались друг к другу девушки, потом вернулась на кухню и так же молча заплакала сама.
На следующий день Леони в последний раз отправилась к дочери. Поговорив с миссис Майлз, она в конце концов согласилась отдать девочку супругам, которые хотели ее удочерить.
– Вы хотите подержать ее? – сочувственно спросила миссис Майлз.
– Нет, нет, я не вынесу этого. – И Леони подошла к двери в комнату, где возле окна стояла плетеная колыбелька. В ней лежала Аманда, ее ребенок, ее дорогая дочка, одетая в бледно-желтое платьице; из окна струился солнечный свет, отбрасывая блики на малютку, окрашивая все в золотистые тона. Леони отвернулась, когда миссис Майлз участливо взяла ее за руку.
– Вы поступаете правильно, дорогая моя, – тихо сказала она. – Вы даете этому ребенку право на достойную жизнь.
Леони кивнула и вышла из дома. У нее было такое ощущение, что душа покинула ее тело.
Через какое-то время она случайно обнаружила в своих вещах маленький носочек, который надели девочке в больнице еще при рождении. Она прижала к себе заветный лоскуток как священную реликвию. Девятнадцать лет она жила со своей болью, и, хотя время и сглаживало ее остроту, боль не исчезала. Всякий раз, заслышав, как плачет или зовет мать какой-нибудь ребенок, она вспоминала о своей дочери. Со временем, когда Леони уже могла рассуждать трезво, она поняла, что больше никогда не хочет видеть Симона. И еще она поняла, что никогда не заживет в душе рана, которую он нанес. Тяжкое испытание ожесточило ее, и прошло много лет, прежде чем она позволила себе полюбить еще раз. Ребенок теперь не связывал ее, и Леони вновь ступила на некогда покинутую театральную стезю. Она не отказывалась от работы в провинциальных репертуарных театрах – с маленькой Амандой на руках об этом даже и думать было нельзя. Став менее разборчивой, ей без труда удавалось найти работу, но очень часто в промозглые зимние вечера, промерзая в холодных и влажных норах, именуемых провинциальными отелями, она безутешно рыдала, вспоминая свою маленькую дочурку, которую, конечно же, невозможно было бы воспитывать в условиях кочевой жизни начинающей актрисы. В утешение себе и в отместку мужскому полу Леони лихорадочно меняла партнеров по постели, которые ей были абсолютно безразличны, и ненавидела себя за подобный цинизм.
Вопреки данным самой себе обещаниям, она не могла побороть в себе искушение узнать хоть что-нибудь о Симоне. Когда через полгода после их разрыва она услышала от друзей, что он помолвлен с Элизабет Кавендиш – богатой, красивой блондинкой аристократического происхождения, до нее начал доходить смысл происшедшего. Какая подходящая жена для подающего надежды политического деятеля, горько подумала она. Конечно, бедная, неизвестная актриса, как она, едва ли справилась бы с ролью супруги честолюбивого члена парламента. И деньги Элизабет были для Симона весьма кстати, поскольку он, несмотря на хорошо оплачиваемую работу, всегда остро нуждался в них. В какой-то степени этот скоропалительный брак был своего рода утешением для Леони, лишний раз подтверждая, каким дерьмом оказался Симон и как ей повезло, что она вовремя от него избавилась.
Как неизбежность воспринимала Леони восхождение Симона на политический Олимп. Зная его, как никто другой, она почти не сомневалась в том, что его амбиции простираются до кресла премьер-министра, на меньшее он не рассчитывает. Тем временем ее театральная карьера, после некоторого периода провинциальной безвестности, наконец сдвинулась с мертвой точки; и по мере того как росла ее популярность, Леони перестала следить за успехами Симона. Получив предложение из Голливуда, она отправилась в Лос-Анджелес, где и началась ее кинематографическая карьера. Симон был почти забыт.
Прошли годы, прежде чем она вновь увидела его, – сразу же после возвращения из Штатов, где только что закончились съемки нового фильма, за роль в котором Леони упорно выдвигали на "Оскара". Симон к тому времени уже стал достаточно влиятельной фигурой в британской политике, и его имя все чаще и чаще мелькало на страницах газет. Леони знала, что он все еще женат на Элизабет и имеет двоих сыновей. А дочери так и нет, с тайной радостью отметила Леони.
Найджел Бекштайн, ловкий и преданный агент Леони на протяжении многих лет, пригласил ее на ленч отпраздновать новый контракт на фильм. Леони, радуясь тому, что опять в Лондоне, потягивала шампанское и посматривала по сторонам, выискивая знакомые лица, краем уха улавливая последние сплетни из театральной жизни Лондона, которые щедро изливал ей Найджел. Внезапно взгляд ее остановился на вошедшей в ресторан паре: высоком темноволосом мужчине и миловидной шатенке. Леони замерла, не успев даже донести до рта бокал с шампанским. Найджел, сидевший спиной к залу, обернулся, проследив за направлением ее взгляда.
– Вот это да, – сказал он, покачивая головой в неподдельном изумлении, – он здорово рискует, приводя ее сюда.
– Ты знаешь его? – осторожно спросила Леони. Некогда темные волосы Симона уже слегка тронула седина, но они все еще оставались густыми, а легкие морщинки добавляли шарма его красивому лицу.
– Кто ж его не знает сегодня, – ответил Найджел. – Симон Брентфорд, новый кумир консерваторов. Ему надо бы быть поосмотрительней и не таскать любовниц куда не следует. Особенно сейчас, когда он в фаворе. Премьер не очень-то одобряет подобные штучки. Красавец-парень, этот Брентфорд, правда? Ты его раньше встречала, Леони?
Леони уже немного успокоилась и глотнула шампанского.
– Очень давно, – сказала она. – Одного раза оказалось достаточно. – Давно это было, и она в конце концов убедила себя в том, что все прошло, и похоронила боль глубоко в душе. И все же один его вид, даже сейчас, после стольких лет, поверг Леони в такое смятение, что это одновременно и удивило, и испугало ее.
5
– Проклятье, это еще что за бред? – взревел Роб, свирепо уставившись в газету, которую держал в руках. Было воскресное утро; впереди их ожидало несколько драгоценных часов блаженного безделья, которые они с Леони могли провести вместе. По мере того как продвигались съемки, такие мгновения выпадали все реже. Влюбленные лениво позавтракали в постели, насладившись свежесваренным кофе, натуральным, только что выжатым апельсиновым соком и вкуснейшими теплыми рогаликами panini. После завтрака Роб вышел на улицу в поисках каких-нибудь английских газет. Вернулся он с торжествующим видом, держа в руках целую охапку. Теперь он уже был не рад своему энтузиазму, поскольку в погоне за новостями с родной земли он в числе прочих газет купил и "Глоуб".
– Что такое? – лениво спросила Леони. Она уютно устроилась в кресле, все еще в халате.
– Ты только послушай! – Он сделал паузу и, глубоко вдохнув, начал читать. – "Леони О'Брайен и Роб Фентон на грани разрыва", как тебе это нравится?
Леони резко выпрямилась в кресле.
– Дай мне взглянуть.
– Сейчас. – Он продолжал, и его красивое лицо все больше хмурилось. – "Друзья этой дисгармоничной парочки…"
– Дисгармоничной? Что они хотят этим сказать? – Леони почувствовала слабость. Она уже вдоволь хлебнула подобных оскорблений, когда в прошлом году пресса пронюхала об их отношениях с Робом. Сердце защемило при мысли о том, что грядет новая волна.
– Бог его знает. Слушай дальше, – настаивал Роб. – "Друзья этой дисгармоничной парочки в разговоре намекнули, что у стареющей красавицы возникли кое-какие проблемы…" – Тут он сделал многозначительную паузу и искоса взглянул на Леони, которая, слушая, лишь морщилась. – "…с ее молодым избранником. Напряженная работа разлучила влюбленных, и обоих уже видели в обществе других спутников". Что все это значит? Где они это раскопали?
– Дай-ка мне посмотреть. – Леони вскочила с кресла и подсела на диван к Робу. Прижавшись к нему, она заглянула в газету. Кричащие заголовки били в глаза. Хотя она и знала, что в них нет и намека на правду, тем не менее они неприятно напоминали о терзавших ее опасениях, рождавшихся в минуты слабости, когда она начинала задумываться об их отношениях с Робом.
Не обращая на нее внимания, Роб продолжал листать газету.
– Смотри, здесь еще больше. Черт возьми, что за мерзкая фотография – ты выглядишь просто ужасно, дорогая, – сказал он и добавил с отвращением: – А я и того хуже. – На фотографии они были запечатлены за обедом в ресторане. На лицах обоих застыло совершенно идиотское выражение, какое бывает у людей, застигнутых врасплох фотовспышкой. Глаза Леони сузились – то ли от смеха, то ли от гнева, а Роб выглядел усталым и раздраженным.
– Когда это они засняли? – спросил Роб. Леони вгляделась в снимок: сцена казалась очень знакомой.
– Думаю, на днях. Когда мы ходили ужинать в "Пинчиану". На мне тогда было платье от Джаспера Конрана.
– Я не заметил там никаких фотографов, а ты?
– О, мне кажется, я обратила внимание на вспышку, но что из того?
– Могла бы и догадаться, что это за нами охотятся, – с горечью в голосе сказал Роб. – Ты видела, кто это состряпал?
Леони прочитала подпись, и ее сердце сжалось.
– О Боже, этот говнюк Снеллер. Но он не мог от меня получить такую информацию. Я была с ним ровно пять минут.
– Я же говорил, что тебе не стоит соглашаться на это интервью. Пресса – это всегда плохие новости. Тебя попросту надули, да еще с твоего же разрешения, разве не так? – Серые глаза Роба полыхали гневом. Леони на мгновение задумалась, из-за кого же он так переживает. Была ли это тревога за нее или все-таки в первую очередь – за свою карьеру, которой вовсе ни к чему была такая плохая реклама. Усилием воли она подавила в себе сомнения. В конце концов, она тоже была далеко не в восторге от такого внимания прессы, но за долгие годы научилась достойно выходить из подобных ситуаций. Все это было обратной стороной славы, своего рода наказанием за успех. Роб же был еще новичком в этом. Придется и ему привыкать, а пока она должна проявить терпение и выдержку.
Леони ласково взяла из его рук газету и отложила ее в сторону. Обняв его, она легким поцелуем коснулась его губ.
– Не обращай внимания, – прошептала она, чувствуя, как расслабляется Роб, как откликается его тело на ее призыв. – Просто им больше не о чем писать, вот и все. Всем известно, что они печатают один мусор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Через пять минут Леони уже была в своей квартире. Устало сняв пальто, она прошла к себе в комнату. Там она села на кровать и остаток дня просидела, не двигаясь, сокрушенная отчаянием. Она догадывалась, что соседки по квартире, сидя в их крошечной кухоньке, оживленным шепотом обсуждают сейчас ее. Время от времени они приносили ей чай, и как-то Изабель, погладив ее по голове, пробормотала: "Все образуется, дорогая". Потом к ней подсела Трэйси, пытаясь уговорить что-нибудь съесть. Леони же лишь качала головой. Уже в темноте она машинально разобрала постель и легла, устремив открытые глаза в ночь, моля о смерти, которая только и избавит ее от невыносимой боли.
Так продолжалось три дня, потом Изабель не выдержала. Протягивая Леони чашку чая, которую та взяла молча, она вдруг резко обрушилась на подругу.
– Ради Бога, Леони, это никуда не годится. Ты должна взять себя в руки. – Она запнулась, увидев выражение ее лица. На Изабель смотрела женщина, которую, казалось, подвергли жесточайшей пытке. Она села рядом и обняла обмякшее тело. – О, дорогая моя, прости, я так виновата. Просто мне больно видеть тебя такой.
Отчаянный страдальческий вопль вырвался у Леони; и долго сдерживаемые рыдания выплеснулись горькими слезами. Трэйси, стоя в дверях, молча наблюдала, как прижались друг к другу девушки, потом вернулась на кухню и так же молча заплакала сама.
На следующий день Леони в последний раз отправилась к дочери. Поговорив с миссис Майлз, она в конце концов согласилась отдать девочку супругам, которые хотели ее удочерить.
– Вы хотите подержать ее? – сочувственно спросила миссис Майлз.
– Нет, нет, я не вынесу этого. – И Леони подошла к двери в комнату, где возле окна стояла плетеная колыбелька. В ней лежала Аманда, ее ребенок, ее дорогая дочка, одетая в бледно-желтое платьице; из окна струился солнечный свет, отбрасывая блики на малютку, окрашивая все в золотистые тона. Леони отвернулась, когда миссис Майлз участливо взяла ее за руку.
– Вы поступаете правильно, дорогая моя, – тихо сказала она. – Вы даете этому ребенку право на достойную жизнь.
Леони кивнула и вышла из дома. У нее было такое ощущение, что душа покинула ее тело.
Через какое-то время она случайно обнаружила в своих вещах маленький носочек, который надели девочке в больнице еще при рождении. Она прижала к себе заветный лоскуток как священную реликвию. Девятнадцать лет она жила со своей болью, и, хотя время и сглаживало ее остроту, боль не исчезала. Всякий раз, заслышав, как плачет или зовет мать какой-нибудь ребенок, она вспоминала о своей дочери. Со временем, когда Леони уже могла рассуждать трезво, она поняла, что больше никогда не хочет видеть Симона. И еще она поняла, что никогда не заживет в душе рана, которую он нанес. Тяжкое испытание ожесточило ее, и прошло много лет, прежде чем она позволила себе полюбить еще раз. Ребенок теперь не связывал ее, и Леони вновь ступила на некогда покинутую театральную стезю. Она не отказывалась от работы в провинциальных репертуарных театрах – с маленькой Амандой на руках об этом даже и думать было нельзя. Став менее разборчивой, ей без труда удавалось найти работу, но очень часто в промозглые зимние вечера, промерзая в холодных и влажных норах, именуемых провинциальными отелями, она безутешно рыдала, вспоминая свою маленькую дочурку, которую, конечно же, невозможно было бы воспитывать в условиях кочевой жизни начинающей актрисы. В утешение себе и в отместку мужскому полу Леони лихорадочно меняла партнеров по постели, которые ей были абсолютно безразличны, и ненавидела себя за подобный цинизм.
Вопреки данным самой себе обещаниям, она не могла побороть в себе искушение узнать хоть что-нибудь о Симоне. Когда через полгода после их разрыва она услышала от друзей, что он помолвлен с Элизабет Кавендиш – богатой, красивой блондинкой аристократического происхождения, до нее начал доходить смысл происшедшего. Какая подходящая жена для подающего надежды политического деятеля, горько подумала она. Конечно, бедная, неизвестная актриса, как она, едва ли справилась бы с ролью супруги честолюбивого члена парламента. И деньги Элизабет были для Симона весьма кстати, поскольку он, несмотря на хорошо оплачиваемую работу, всегда остро нуждался в них. В какой-то степени этот скоропалительный брак был своего рода утешением для Леони, лишний раз подтверждая, каким дерьмом оказался Симон и как ей повезло, что она вовремя от него избавилась.
Как неизбежность воспринимала Леони восхождение Симона на политический Олимп. Зная его, как никто другой, она почти не сомневалась в том, что его амбиции простираются до кресла премьер-министра, на меньшее он не рассчитывает. Тем временем ее театральная карьера, после некоторого периода провинциальной безвестности, наконец сдвинулась с мертвой точки; и по мере того как росла ее популярность, Леони перестала следить за успехами Симона. Получив предложение из Голливуда, она отправилась в Лос-Анджелес, где и началась ее кинематографическая карьера. Симон был почти забыт.
Прошли годы, прежде чем она вновь увидела его, – сразу же после возвращения из Штатов, где только что закончились съемки нового фильма, за роль в котором Леони упорно выдвигали на "Оскара". Симон к тому времени уже стал достаточно влиятельной фигурой в британской политике, и его имя все чаще и чаще мелькало на страницах газет. Леони знала, что он все еще женат на Элизабет и имеет двоих сыновей. А дочери так и нет, с тайной радостью отметила Леони.
Найджел Бекштайн, ловкий и преданный агент Леони на протяжении многих лет, пригласил ее на ленч отпраздновать новый контракт на фильм. Леони, радуясь тому, что опять в Лондоне, потягивала шампанское и посматривала по сторонам, выискивая знакомые лица, краем уха улавливая последние сплетни из театральной жизни Лондона, которые щедро изливал ей Найджел. Внезапно взгляд ее остановился на вошедшей в ресторан паре: высоком темноволосом мужчине и миловидной шатенке. Леони замерла, не успев даже донести до рта бокал с шампанским. Найджел, сидевший спиной к залу, обернулся, проследив за направлением ее взгляда.
– Вот это да, – сказал он, покачивая головой в неподдельном изумлении, – он здорово рискует, приводя ее сюда.
– Ты знаешь его? – осторожно спросила Леони. Некогда темные волосы Симона уже слегка тронула седина, но они все еще оставались густыми, а легкие морщинки добавляли шарма его красивому лицу.
– Кто ж его не знает сегодня, – ответил Найджел. – Симон Брентфорд, новый кумир консерваторов. Ему надо бы быть поосмотрительней и не таскать любовниц куда не следует. Особенно сейчас, когда он в фаворе. Премьер не очень-то одобряет подобные штучки. Красавец-парень, этот Брентфорд, правда? Ты его раньше встречала, Леони?
Леони уже немного успокоилась и глотнула шампанского.
– Очень давно, – сказала она. – Одного раза оказалось достаточно. – Давно это было, и она в конце концов убедила себя в том, что все прошло, и похоронила боль глубоко в душе. И все же один его вид, даже сейчас, после стольких лет, поверг Леони в такое смятение, что это одновременно и удивило, и испугало ее.
5
– Проклятье, это еще что за бред? – взревел Роб, свирепо уставившись в газету, которую держал в руках. Было воскресное утро; впереди их ожидало несколько драгоценных часов блаженного безделья, которые они с Леони могли провести вместе. По мере того как продвигались съемки, такие мгновения выпадали все реже. Влюбленные лениво позавтракали в постели, насладившись свежесваренным кофе, натуральным, только что выжатым апельсиновым соком и вкуснейшими теплыми рогаликами panini. После завтрака Роб вышел на улицу в поисках каких-нибудь английских газет. Вернулся он с торжествующим видом, держа в руках целую охапку. Теперь он уже был не рад своему энтузиазму, поскольку в погоне за новостями с родной земли он в числе прочих газет купил и "Глоуб".
– Что такое? – лениво спросила Леони. Она уютно устроилась в кресле, все еще в халате.
– Ты только послушай! – Он сделал паузу и, глубоко вдохнув, начал читать. – "Леони О'Брайен и Роб Фентон на грани разрыва", как тебе это нравится?
Леони резко выпрямилась в кресле.
– Дай мне взглянуть.
– Сейчас. – Он продолжал, и его красивое лицо все больше хмурилось. – "Друзья этой дисгармоничной парочки…"
– Дисгармоничной? Что они хотят этим сказать? – Леони почувствовала слабость. Она уже вдоволь хлебнула подобных оскорблений, когда в прошлом году пресса пронюхала об их отношениях с Робом. Сердце защемило при мысли о том, что грядет новая волна.
– Бог его знает. Слушай дальше, – настаивал Роб. – "Друзья этой дисгармоничной парочки в разговоре намекнули, что у стареющей красавицы возникли кое-какие проблемы…" – Тут он сделал многозначительную паузу и искоса взглянул на Леони, которая, слушая, лишь морщилась. – "…с ее молодым избранником. Напряженная работа разлучила влюбленных, и обоих уже видели в обществе других спутников". Что все это значит? Где они это раскопали?
– Дай-ка мне посмотреть. – Леони вскочила с кресла и подсела на диван к Робу. Прижавшись к нему, она заглянула в газету. Кричащие заголовки били в глаза. Хотя она и знала, что в них нет и намека на правду, тем не менее они неприятно напоминали о терзавших ее опасениях, рождавшихся в минуты слабости, когда она начинала задумываться об их отношениях с Робом.
Не обращая на нее внимания, Роб продолжал листать газету.
– Смотри, здесь еще больше. Черт возьми, что за мерзкая фотография – ты выглядишь просто ужасно, дорогая, – сказал он и добавил с отвращением: – А я и того хуже. – На фотографии они были запечатлены за обедом в ресторане. На лицах обоих застыло совершенно идиотское выражение, какое бывает у людей, застигнутых врасплох фотовспышкой. Глаза Леони сузились – то ли от смеха, то ли от гнева, а Роб выглядел усталым и раздраженным.
– Когда это они засняли? – спросил Роб. Леони вгляделась в снимок: сцена казалась очень знакомой.
– Думаю, на днях. Когда мы ходили ужинать в "Пинчиану". На мне тогда было платье от Джаспера Конрана.
– Я не заметил там никаких фотографов, а ты?
– О, мне кажется, я обратила внимание на вспышку, но что из того?
– Могла бы и догадаться, что это за нами охотятся, – с горечью в голосе сказал Роб. – Ты видела, кто это состряпал?
Леони прочитала подпись, и ее сердце сжалось.
– О Боже, этот говнюк Снеллер. Но он не мог от меня получить такую информацию. Я была с ним ровно пять минут.
– Я же говорил, что тебе не стоит соглашаться на это интервью. Пресса – это всегда плохие новости. Тебя попросту надули, да еще с твоего же разрешения, разве не так? – Серые глаза Роба полыхали гневом. Леони на мгновение задумалась, из-за кого же он так переживает. Была ли это тревога за нее или все-таки в первую очередь – за свою карьеру, которой вовсе ни к чему была такая плохая реклама. Усилием воли она подавила в себе сомнения. В конце концов, она тоже была далеко не в восторге от такого внимания прессы, но за долгие годы научилась достойно выходить из подобных ситуаций. Все это было обратной стороной славы, своего рода наказанием за успех. Роб же был еще новичком в этом. Придется и ему привыкать, а пока она должна проявить терпение и выдержку.
Леони ласково взяла из его рук газету и отложила ее в сторону. Обняв его, она легким поцелуем коснулась его губ.
– Не обращай внимания, – прошептала она, чувствуя, как расслабляется Роб, как откликается его тело на ее призыв. – Просто им больше не о чем писать, вот и все. Всем известно, что они печатают один мусор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54