Внезапно прозвучало ее имя, и Шейлу проводили по длинному пустынному коридору в предоперационную. Это была маленькая комната, где умещались лишь кушетка на колесах, умывальник и тележка, уставленная металлическими емкостями и хирургическими инструментами. Здесь Шейла разделась и облачилась в свеженакрахмаленную больничную рубашку. Няня сложила все ее вещи в большой полиэтиленовый пакет и, надписав имя на клейкой ленте, прикрепила ее к пакету. Шейла легла на кушетку, и ее руку тут же протерли ваткой, смоченной спиртом. После этого сделали инъекцию. Очень скоро Шейла почувствовала, как разливается в голове дурман, и последним четким воспоминанием была ярко освещенная комната, в которую ее привезли. Кто-то закопошился над ней; ноги ее, ставшие ватными, развели широко в стороны. Она почувствовала, как что-то высасывают из ее чрева, и затем чей-то голос произнес: "Все, можете увозить". Больше она не помнила ничего.
Очнулась Шейла в большой палате, уставленной узкими кроватями, все еще одетая в больничную рубашку и укрытая простыней. Няня предложила ей чашку чая, и Шейла с благодарностью приняла ее. После чая Шейле сказали одеваться и идти домой. Покидая клинику, она улыбалась другим женщинам, тоже освободившимся от тяжкого бремени, и те улыбались ей в ответ. В этот момент она испытала удивительное чувство единения с этими женщинами. Она почему-то вспомнила Лорну, которая поддержала ее в трудный час, терпеливую страдалицу Элизабет, других женщин, которых Симон Брентфорд, пресытившись, с легкостью бросал. Такси уносило ее домой, и она чувствовала себя свободной, счастливой и умиротворенной. Она вновь была чиста. Шейла словно одержала победу от лица всех женщин мира. Она ликовала.
Элизабет сидела молча, безучастно наблюдая за мужем из угла комнаты. Они уединились в его кабинете, чтобы обсудить последние разоблачения в газетах по поводу романа Симона с Шейлой Маккензи. И ее беременности. Сама того не ожидая, Элизабет вдруг испытала облегчение. По крайней мере, теперь она знала обо всем. К сожалению, знал об этом и весь мир. Что ж, философски рассудила она, это избавит ее от необходимости объяснять своим кузенам и кузинам в Новой Зеландии или друзьям в Канаде причины развода с Симоном. А развод неизбежен. Пока Симон соблюдал внешние приличия и изображал верного мужа, она еще могла как-то мириться с его изменами, делая вид, что ни о чем не подозревает. Но теперь, когда правда всплыла наружу, притворяться далее стало незачем.
Элизабет оценивающе оглядела мужа. Выглядел он ужасно: изможденный, с ввалившимися глазами; сейчас в его взгляде уже не осталось былого высокомерия. Он словно увял за эти дни, вокруг рта залегли горькие складки. Конечно, как только скандал утихнет, он вновь обретет прежнюю привлекательность. Да, через полгода, пожалуй, он опять станет красивым, хотя и будет выглядеть старше. Напряжение последних нескольких недель непременно скажется, ляжет сеточкой морщин на его лицо, и в глазах навсегда застынет суровость.
– Не оставляй меня, Лиз, умоляю, – тихо произнес он, избегая смотреть на нее.
– Приведи мне хотя бы один довод, почему я должна остаться, – резко сказала она.
– Я приведу их целых три, – не замедлил с ответом Симон.
"Неужели даже в таком состоянии он остается холодным политиком, просчитывающим все и вся?" – подумала Элизабет.
– Что ж, давай три.
– Мальчики. Ты никогда не сможешь оставить их…
– Я и не собираюсь оставлять их, – резко оборвала она его. – Естественно, я заберу их с собой.
– Мой адвокат может поспорить по этому поводу, – возразил Симон, – ну да ладно, не будем сейчас об этом. Вспомни свой брачный обет: "Всегда вместе, что бы ни случилось". Не думаю, что ты сможешь вот так легко отказаться от своих же слов.
– В таком случае ты переоценил мое терпение, – холодно заметила Элизабет. – По-моему, последние события никак не подпадают под определение "случайностей". Думаю, стоит называть вещи своими именами.
Симон проигнорировал это замечание. Элизабет словно подменили. Никогда она не была столь вызывающе дерзкой и строптивой. Симона это забавляло в других женщинах, но никак не в Элизабет. Он посчитал, что виной всему невероятное напряжение последних дней, и решил не заострять на этом внимания, а постараться смягчить Элизабет, пустив в ход свое неистощимое остроумие.
– И, в-третьих, ты самая отважная женщина из всех, кого я знаю. В тяжелые минуты ты всегда на высоте, тебя же не может сломить ни одно испытание. И вот сейчас мы с тобой вступили в жесточайшую схватку, и выйти из нее победителями мы можем только вместе, Лиз.
– Пожалуй, ты был бы неплох в качестве главы военного ведомства, – сухо заметила она. – Но, боюсь, ты ошибаешься в оценке моей скромной персоны. Да, я умею стойко переносить невзгоды, но я, в отличие от тебя, не искательница приключений – да-да, не отрицай этого, – настойчиво сказала она, заметив, что Симон пытается возразить ей. – Тебе нравится ходить по краю пропасти, жить в предвкушении схватки, но, как большинство главнокомандующих, ты слишком полагаешься на исполнительность своего адъютанта: в твоем случае – Чарльза, и отвагу рядовых воинов – таких, как я. Что ж, я слишком много времени провела на полях сражений. И, как ты на днях заметил, не заслуживаю этого. Нет, не заслуживаю. Думаю, я достойна лучшей участи, так же, впрочем, как и наши дети. – Элизабет отвернулась, чтобы скрыть охватившее ее волнение, и, прокашлявшись, собралась продолжить.
Симон не перебивал ее. Он всегда давал возможность оппоненту высказаться до конца и лишь потом брал слово, ловко опрокидывая доводы противника своим непревзойденным красноречием.
– Признаю, что на все это я шла добровольно, никто меня не принуждал, – продолжала Элизабет. – Но я тогда была молода и полна сил. Слишком много сражений пришлось мне провести за эти годы – о, ты многого не знаешь. – Голос ее поневоле начал срываться на крик – во взгляде Симона она не увидела понимания. Он словно и не догадывался, что она имеет в виду. – Так вот: я устала бороться и думаю, что заслужила отдых.
Симон засмеялся – негромко, с издевкой. И даже захлопал в ладоши.
– Браво, Лиз. Ты напрасно теряла время все эти годы, тебе следовало бы заняться политикой. Ну-ка, подумаем, какое ведомство смогла бы возглавить ты…
Элизабет неожиданно развернулась и бросилась на него. Боль и обида от бесконечных унижений, так долго томившиеся в ней, выплеснулись наружу. Симон, не ожидавший столь бурного натиска, не удержался на стуле, и они вместе упали на пол. Элизабет принялась колотить его по голове, по лицу, она кусалась и царапалась, словно дикое животное. Симон сопротивлялся, пытаясь высвободиться. Ему удалось зажать ей руки, но она продолжала бороться с такой яростью, что он не на шутку перепугался. В конце концов его вес и сила одержали верх, но добился он лишь того, что сумел прижать ее к полу, навалившись всей своей массой.
Элизабет гневно смотрела на него.
– Что ж, теперь ты в привычной для тебя позиции, так что же ты намерен предпринять – попытаешься и меня осчастливить беременностью? – прошипела она.
– Я не против, тем более что ты сейчас чертовски соблазнительна, – ухмыльнулся он.
Она плюнула ему в лицо.
– Мерзавец! Ты больше никогда не посмеешь прикоснуться ко мне! Я ухожу от тебя. Понимаешь ты это? Я ухожу!
Воцарилось долгое молчание. Наконец он холодно произнес:
– Это дезертирство.
Настала очередь Элизабет рассмеяться.
– И как же ты собираешься поступить со мной? Отдашь под трибунал? – Он разжал ей руки и с трудом поднялся. Элизабет так и осталась лежать на полу, все еще тихонько посмеиваясь.
– Я буду продолжать бороться… один, – сказал Симон.
Элизабет презрительно хмыкнула, медленно поднимаясь.
– Один? Ты? Это ненадолго, мой милый. Я уверена, что ты найдешь еще кого-нибудь, похожую на Леони О'Брайен, – о, не думай, что я ничего не замечаю, – еще одну куколку, готовую делить с тобой постель и вдохновлять тебя. Тебе же это необходимо. А, кстати, как тебе представляется отныне твоя блистательная карьера?
Теперь они оба уже были на ногах и стояли лицом к лицу.
– Я выстою, – процедил он, стиснув зубы. – Я докажу им всем, что способен выстоять, несмотря на всех вас, чертовых баб.
– Нисколько не сомневаюсь, что именно так ты на самом деле думаешь о женщинах, – печально заметила Элизабет. – Твоей гадкой матери есть за что ответить перед Богом. Да, она страшный человек, и ты это знаешь! – добавила она, смело встречая его растерянный взгляд. – Я так ненавидела ее все эти годы. – Впервые Симон не знал, что ответить. Элизабет воспользовалась моментом. – Итак, можно считать, что положен конец взаимной вражде? Пора сесть за стол переговоров и составить мирный договор? – с сарказмом спросила она.
Симон понуро склонил голову; он знал, что дальнейший спор не имеет смысла.
– Хорошо, – покорно сказал он. – Что ты предлагаешь?
– Мы с мальчиками переезжаем к моей сестре. Для всех мы на каникулах. Если кто-либо будет проявлять излишнее любопытство, можешь ответить, что мне необходимо укрыться от назойливого внимания прессы и прийти в себя после пережитого. В глазах публики я остаюсь по-прежнему на твоей стороне как верная жена. – Симон изумленно взглянул на нее. – О да, – горько произнесла она, – я не намерена порочить свою репутацию. Затем, через полгода, я разведусь с тобой. Если развод пройдет быстро, а я уверена, что ты поступишь как джентльмен и не станешь препятствовать этому, у тебя еще останется достаточно времени, чтобы проявить благородство по отношению к этой Шейле или как ее там, прежде чем она сделает тебя счастливым отцом в четвертый раз. И заживете счастливо. Но только не в этом доме. Ты его продашь, а выручку поделим поровну. Я буду справедлива. Никаких компенсаций требовать не буду, поскольку, в конце концов, у меня есть свои деньги. Мой отец с радостью оплатит учебу мальчиков в школе и, разумеется, в университете тоже. Время от времени можешь, если захочешь, видеться с Китом и Джимми. Захотят ли они с тобой встречаться – не знаю. А сейчас, извини, мне надо собрать вещи.
С этими словами Элизабет развернулась и вышла из комнаты, даже не удостоив прощальным взглядом своего опешившего супруга. В тот же день, закончив укладывать вещи, она написала записку Чарльзу Пендльбери. В половине пятого вечера она выехала из дома на своей "вольво", нагруженной чемоданами. У почтового ящика она притормозила. Письмо уйдет с пятичасовой почтой. Послание было кратким: "Жди меня. Элизабет".
Легкий туман ложился на альпийские луга, скрывая от глаз пестреющие цветами лужайки, шале с резными деревянными ставнями, ленивых коров, неторопливо пощипывающих траву вдоль обочины и грустным взглядом провожающих проезжавшие мимо машины. Разглядеть что-либо из окна автобуса было невозможно, так что Берил переключила внимание на своего спутника. Джованни… Он сидел сейчас рядом, и они путешествовали по Австрии в компании немолодых меломанов из Эшбурна. Все это казалось Берил невероятным.
Она невольно залюбовалась его красивым профилем, густыми темными ресницами, обрамлявшими веселые карие глаза. На Джованни была дорогая кожаная куртка, которую Берил купила ему накануне их отъезда из Рима, элегантные брюки из рубчатого плиса и мягкий кашемировый свитер бледно-желтого цвета. Прогулка по магазинам, которую они совершили, с тем чтобы приодеть Джованни для путешествия, вылилась в кругленькую сумму, но Берил не было жаль ни пенни. Зато теперь Джованни был просто неотразим.
Словно почувствовав на себе ее взгляд, Джованни обернулся и с улыбкой посмотрел на Берил.
– Карина, – тихо сказал он, положив свою загорелую руку поверх ее, – ты счастлива?
– Конечно, – улыбнулась в ответ Берил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54