Дом покрылся позором, что тут говорить! Мы стали пугалом для всего района. Если вы пришли говорить об этом мерзавце, то лучше вам как можно скорее отсюда
убраться!
Риго отвернулся от мужчины и обратился к женщине:
— Вы поделились со мною впечатлением, которое на вас произвел Ибрагим Слиман. А с полицией у вас был разговор?
— Конечно, разве я должна была скрывать от полиции, что эта крыса имеет рожу бандита? Я еще как все им сообщила! Слышал, что тебе сказал мой муж? Ну и исчезай, да побыстрее. Беги защищать своих бандитов из Африки.
Риго с преувеличенной вежливостью поклонился и закрыл дверь каморки. В несколько прыжков он преодолел темный коридор и снова оказался на тротуаре, скользком от сырости. До машины оставалось пройти десяток метров. Сев за руль, адвокат закурил сигарету и представил себе, как будут настроены против обвиняемого комиссар Перно и его верная команда, выслушав показания таких свидетелей.
В понедельник утром Риго появился в Билланкуре на предприятии Брессанд. Оно действительно было необъятным. В длинных ангарах стояла дюжина автобусов и вдвое больше грузовиков. Если добавить к ним те, которые в это время крутились по городу, то выходило, что парк предприятия был весьма значительным. Одну сторону двора занимали мастерские, другую — огромная бензозаправочная станция и станция обслуживания.
Не могло быть и речи о том, чтобы обыкновенный практикант, пусть даже из канцелярии адвоката Симони, попал на третий этаж административного корпуса, в святая святых — директорский кабинет господина Жан-Жака Брессанда. Риго был доволен, что получил аудиенцию у господина Пероне — директора по кадрам, обрюзгшего мужчины лет пятидесяти, явно офицера на пенсии.
— Конечно, я знаю об этом деле. Ибрагим Слиман — это тот подлец, который убил в Медоне стариков... Да, помню, он работал у нас.
Пероне небрежно вертел в руке визитную карточку адвоката.
— Вы его защитник? Ну, великолепно, мои поздравления, господин адвокат! Вас нельзя назвать трусом. Принять такого рода дело... Наверное, для этого нужно подыхать с голоду. В общем, желаю вам всего наилучшего. Надеюсь, убийца не ускользнет от заслуженного наказания.
И он, усмехнувшись, сделал режущий жест.
— Укоротят его на голову, а? Кажется, это так называется? Риго покраснел от злости.
— Извините,— сказал он,— ваши намеки на то, какие судебные дела я выбираю, попросту оскорбительны. Меня назначили защитником Ибрагима Слимана и, независимо от того, нравится это вам или нет, я намерен выполнить свои обязанности. Я пришел узнать ваше мнение о его работе и только. Если мне понадобится совет по вопросам профессиональной этики, я обращусь к председателю адвокатской коллегии, а не к вам.
Пероне остолбенел. Но такой метод общения с человеком, который всю жизнь пресмыкался перед своими начальниками, был наилучшим. С минуту Пероне колебался, а затем принял любезный вид.
— Ну, ну,— произнес он, улыбаясь.— Я не хотел вас обидеть. Конечно, я знаю обязанности адвоката. Если вы назначены, то это меняет дело. Только видите ли, господин адвокат, вы молоды, а я знаю этих людей. Я служил в Северной Африке, командовал там арабами, или берберами, что одно и то же. И поверьте мне, с ними надо было иметь глаза на затылке, ибо если речь идет о предательском нападении, то они...
— Господин Пероне,— прервал его Риго,— я отдаю должное вашему опыту, но я сюда пришел не за этим. Каково ваше мнение об Ибрагиме Слимане?
— Мое мнение? — беспечно переспросил директор по кадрам.—
Но ведь я его не знаю. Он взял лежащий перед ним листок.
— Точнее, я узнал о нем только с момента появления здесь полиции. Его персональное дело у меня под рукой. У нас около двухсот пятидесяти рабочих, включая водителей, рабочих, которые нагружают и разгружают грузовики, персонал мастерских и административный. При этом добрая сотня рабочих из Северной Африки, много алжирцев, немного меньше марокканцев. Конечно, я не в состоянии знать всех лично. Единственное, что могу сказать на основании его личного дела, это то, что ваш Ибрагим Слиман работал у нас с февраля 1968 года. До ареста он не давал повода для нареканий или же наказания. Следовательно, выполнял свою работу надлежащим образом. Это все.
— Но ведь любого рабочего, даже североафриканца, нельзя рассматривать как обычную карточку в картотеке,— упирался Риго.— Слиман имел непосредственного начальника, руководителя мастерской, и тот утверждает, что Слиман звонил ему из Медона в тот вечер, когда было совершено преступление.
Пероне иронически усмехнулся.
— Руководитель и не скажет о нем ничего плохого. Он работает в ночную смену. Вы можете к нему зайти сегодня вечером, если у вас появится охота. Полиция уже записала его показания, но я боюсь, что они не имеют для вас большого значения,
— Почему? Они не в пользу обвиняемого?
— Наоборот, они для Слимана очень похвальны: «Серьезный трудолюбивый, самолюбивый. Добросовестный работник, которому поручаются все ответственные работы» и т. д.
— Не вижу в этом ничего необычного,— удивился адвокат.— Я вызову этого человека как свидетеля защиты. Это будет объективная оценка морального облика моего подзащитного.
— Вызовите Горальски! Я не советовал бы вам этого делать. Не только потому, что он поляк, а это тоже любопытный сорт людей, но он вдобавок — красный. Что я говорю — красный! Он убежденный коммунист...
Риго прервал его вежливо, но решительно:
— Господин Пероне, я очень ценю время как ваше, так и свое. Вы хотите сказать, что свидетельство Горальски подозрительно?
— Еще как! Этот тип запанибрата со всеми безумцами. Прошу меня извинить, но в мое время их всех на производстве называли безумцами. Он оказывает им протекцию, он их союзник.
— Почему же вы не уволите его?
— Против этого бы выступил профсоюз,— неохотно произнес Пероне.— Кроме того, ночная смена работает первоклассно и ее ни в чем нельзя упрекнуть, а господин Брессанд говорит, что именно этого он от людей и требует.
— Весьма вам сочувствую,— сказал Эрве Риго, поднимаясь.— Желаю как можно скорее поймать эту опасную птичку на каком-нибудь профессиональном промахе. Тогда вам легче будет от него избавиться.
С этими словами он поспешно вышел из кабинета, оставив директора по кадрам совершенно сбитым с толку. Это был единственный полезный для Ибрагима Слимана свидетель, сразу отвергнутый «всеми, кого обременяет ответственность за общественное благополучие». Этот фрагмент стихотворения Виктора Гюго звучал у Риго в ушах, когда он понял, что за сорок восемь часов до встречи с судебным следователем силуэт Слимана становится все темнее. Все свидетели говорили о его кровавых инстинктах, чрезмерной амбиции. Для земляков он был черной овцой, которая, изменив стаду, хотела изменить и свою общественную принадлежность. Для французов он оставался хищным зверем, которого они инстинктивно боялись. Единственное свидетельство в пользу марокканца, которое характеризовало его как нормального человека в маленьком мирке мастерской, было сразу отвергнуто.
Вечером в понедельник, двадцать третьего января, Риго видел ближайшее будущее своего клиента в самых черных красках. Он должен предстать перед высоким чиновником следственного суда рядом с обвиняемым, который продолжает опровергать очевидные факты, и будет вынужден пассивно ассистировать этому допросу. В течение бессонной ночи Риго понял, что эта игра втянула его без остатка, и первое для него уголовное дело овладело всеми его мыслями. К утру во вторник адвокат был в Медоне. Он вдыхал атмосферу улицы дес Розес, обследовал окрестности виллы, на дверях которой еще видны были печати, измерял шагами расстояния, записывал фамилии, выведенные на табличках под кнопками звонков. Все это, однако, не способствовало разгадыванию загадки номер один: почему Ибрагим Слиман отказывался ответить, что он делал на улице дес Розес? Слиман с ноября приходил сюда регулярно. Зачем? Естественное допущение — он приходил сюда встречаться с женщиной, фамилию которой не хочет назвать.
Найдя в записной книжке адрес Жинетт Гобер, адвокат постучал в двери ее квартиры в забавном маленьком домике, который скорее подходил Монжерону, чем западному предместью Парижа.
Уборщица Монгарнье соответствовала описанию, сделанному Перно. Риго застал ее за уборкой дома. Под халатом у нее не было белья, если она его вообще носила. Сейчас, во всяком случае, Гобер
была без бюстгалтера, что придавало ее силуэту несколько тяжеловесную прелесть, притягательную и чувственную, тем более, что и она, вероятно, была весьма чувствительна к мужской красоте.
Первое впечатление оказалось в пользу молодого адвоката. Улыбка, с которой она его впустила в дом, прочитав визитную карточку, была достаточно недвусмысленна. Риго вошел в маленький, скромно обставленный салон, центром которого был телевизор. За узким окном, полуприкрытым занавесками, виднелся печальный, облысевший садик.
В квартире было очень жарко. Риго расстегнул плащ и снял шарф.
— Вы шли именно ко мне, адвокат? — улыбнулась молодая женщина.— Это не ошибка?
— Нет,— ответил на улыбку Риго.— Я защищаю известного вам марокканца.
— Как? — вскрикнула Гобер.— Убийцу моего бедного хозяина и госпожи Констанции! Разве можно таких людей защищать?
— Конечно, госпожа Гобер, это основы нашей цивилизации, фундамент закона. Слиман завтра будет допрошен судебным следователем, но, признаюсь, я все еще знаю очень мало обо всей этой истории и хотел бы, чтобы вы рассказали о жертвах преступления.
— Вряд ли я смогу добавить что-либо к тому, что я сообщила комиссару.
— Это будет зависеть, пожалуй, от вопросов, которые я хотел бы вам задать. Вы позволите?
Эти слова сопровождались улыбкой, которая заставила Гобер покраснеть.
— Вы разденьтесь,— сказала она слегка охрипшим голосом.— В квартире очень жарко.
Она скрылась на минуту с плащом и шарфом гостя, затем вернулась и села на ручку кресла. На мгновение халат распахнулся, открыв линию голой ноги. Риго понял теперь, что означало для такого старика, каким был Дезире Монгарнье, это постоянное искушение. В поведении молодой женщины не было и следа испуга или волнения.
— Очевидно, трагедия четвертого января была для вас тяжелым ударом,— начал осторожно Риго, слегка покашливая.— Вы не только перенесли потрясение, но еще и потеряли хорошее место.
— Да,— согласилась Гобер.— Это был для меня ощутимый удар. И дело не в месте, я могу в конце концов обойтись и без него — мой муж хорошо зарабатывает. Я работаю потому, что у нас нет детей. Мы можем отложить на отпуск и жить в этом домике, а не в кооперативном жилом блоке. У Ежи (это мой муж) есть хобби, которое захватывает его без остатка: он любит мастерить. Для этого у него должен быть верстак, материалы, инструменты и, к тому же, немного места. Именно поэтому я и работаю. Это позволяет нам иметь эту небольшую роскошь.
— Но пока вы еще не нашли нового места?
— Если бы я захотела, то у меня было бы их десять. Приходили даже ко мне домой. Но я просила дать мне время подумать. Господин Джеймс намекнул, что мог бы опять взять меня уборщицей. Мне это больше подходит, чем идти к людям, которых я не знаю. Даже если для этого нужно было ездить к нему в Париж...
— Понимаю,— сказал Риго с улыбкой.— Вы чувствуете большую симпатию к господину Джеймсу?
— Я этого и не скрываю,— искренне сказала Гобер.— Господин Джеймс такой прекрасный человек...
— А его жена?
— Не знаю. Я видела ее всего два раза. Говорят, она немного не того. Она иностранка, верно? Но она же не занимается домом. И не была к этому приучена. Богачка...
— Понимаю. Скажите мне, госпожа Гобер...
— Можете называть меня Жинетт,— сказала она, смеясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20