Певец и его охранник погибли. Шофер в тяжелом состоянии доставлен в больницу. Но, насколько известно нашему музыкальному обозревателю, истинный Владлен только вчера возвратился в Москву из Мюнхена, где записывал свой новый диск. Принимая во внимание разницу в часовых поясах, можно твердо считать, что погибший Владлен - самозванец. Смертельный парад самозванцев. Кто следующий?"
- Дай сюда, - жалобно взмолился Михаил Семенович.
Константин отдал ему газету, и продюсер жадно начал читать. Дарья, откинувшись на сиденье, полулежала с закрытыми глазами. На худом лице ее явственно обозначились твердые желваки. Константин осторожно погладил откинутую на сафьян безвольную ее ладонь. Она вздохнула, открыла глаза и обеими холодными руками вцепилась в его предплечье. Видимо, считала, что он - единственная ее защита теперь. А Михаил Семенович читал и читал. Вплоть до Ломоносовского проспекта.
Вошли в дом молча, и только в столовой продюсер подал голос: распорядился насчет того, чтобы принесли выпить и поесть. Молча помыли руки, уселись за стол. Михаил Семенович разлил водку и прошептал:
- Что ж это такое?
Ему не ответили. Константин поднял старинный хрустальный лафитник:
- Мир праху всех убиенных.
Не чокаясь, выпили до дна. Кобрин поставил пустой лафитник на стол, обхватил голову обеими руками и повторил свой вопрос:
- Что ж это такое?
- Все-таки придется тебе, Мишаня, входить в долю к Кириллу Евгеньевичу, - вздохнул Константин.
- Нет уж! - яростно возразил Михаил Семенович, резко и точно разливая из графина по лафитникам. - У него свои дела, у меня - свои. И я своими буду заниматься сам.
- Всех своих врагов в порошок сотрешь? - горько поинтересовалась Даша.
- И сотру! - бодрился продюсер. Поднял лафитник: - Смерть врагам!
- Хватит смертей! - закричала Даша. Испуганный Михаил Семенович тут же заверил ее:
- Я же фигурально!
Константин положил свою ладонь на ее запястье и предложил свой тост:
- За то, чтобы все было хорошо.
- Очень хочется, но вряд ли, - помотала головой Даша.
* * *
Старинные английские напольные часы - одна из немногих уцелевших реликвий дома Горбатовых - трижды ударили в свои колокола. Кирилл Евгеньевич поднялся с бокалом вина (он пил только сухое) и, молча постояв, дождался полной тишины.
- К глубокому моему сожалению, мне, как вы знаете, придется сейчас уйти. Дела, дела, дела! - вдруг взъярился он. Но, глубоко вздохнув, задержал дыхание и взял себя в руки.- Давайте не забывать Даню, родные мои. Давайте не забывать нашу вину перед ним. Если мы это забудем... - Не договорив, он одним глотком опорожнил бокал. Притихшие родные и близкие послушно последовали его примеру. Глава клана выбрался из-за стола. Высокая, тонкая, словно с картинок прерафаэлитов, его жена Ксения последовала за ним.
В прихожей, поправляя на нем воротник плаща, она прижалась щекой к его груди.
- Когда тебя ждать?
- Не знаю, милая. - Он взял ее за плечи и, не глядя в глаза, с привычной лаской осторожно поцеловал ее в лоб.- Управишься здесь без меня?
- Управлюсь, - пообещала она.
"Тойота" повертелась по Басманным и остановилась у особняка, который явно подвергался щедрому капитальному евроремонту. Горбатов ухватился за ярко начищенную бронзовую ампирную ручку, открыл тяжелую дубовую дверь и вошел в белый с золотом вестибюль свой галереи. Служительница (она же кассирша) тотчас поднялась из-за строгого, красного дерева, стильного стола и скорбно (была в курсе трагических событий) и с достоинством (высшее образование) поздоровалась с шефом.
- Как наши дела? - дежурно поинтересовался Горбатов, поднимаясь по мраморным ступеням. Она ответила ему уже в спину:
- По-моему, хорошо.
Он шел через залы. Он любил их, любил и картины, развешанные по стенам им самолично. Любил, как взрослых детей, которые рано или поздно уходят из дома. Здесь почти не было случайных посетителей: по залам бродили знатоки и агенты богатых клиентов - тоже знатоки, но пожиже знатоков-бессребреников. Знатоки-бессребреники учтивыми молчаливыми поклонами приветствовали его.
Кабинет на двоих был обставлен карельской березой. Два дивана с высокими закруглявшимися спинками, четыре кресла-корытца, круглый стол в окружении изящных стульев. Два бюро у глухих, без окон, стен. За одним из них сидела молодая женщина и что-то старательно - не на компьютере, а ручкой - писала. Компаньонша и совладелица Галина Васильевна Прахова обернулась на звук открываемой двери, увидела Горбатова и резко встала. Спросила тревожно:
- Ну как ты?
- Я-то в порядке... - Он стоял у круглого стола и изучал изысканный черно-желтый рисунок столешницы. Она подошла к нему. Он поднял на нее глаза, и она догадалась, что он совсем не в порядке.
- На похоронах была Дарья, - вдруг ни с того ни с сего сообщил Горбатов.
- Что, эта сучка и дура почувствовала свою вину?
- Она - не сучка и тем более не дура, - возразил Кирилл Евгеньевич и уселся в кресло-корытце. Галина Васильевна устроилась в таком же, напротив.
- Ну ладно. Не сучка и не дура. Что ей надо было от тебя?
- Ей от меня ничего не надо было.
- Значит, тебе от нее. По-прежнему собираешься копать?
- Мы уже обсуждали это, Галя, - напомнил Горбатов и перевел разговор: - Как здесь?
- Продали двух Сухановых, Залбштейна, Ярова и Гомоляку.
- Неплохо, неплохо, даже совсем хорошо, - одобрил Кирилл Евгеньевич. А какого Ярова?
- Не беспокойся, твоя любимая "Московская ночь" еще висит. Наши нувориши, как утверждают их агенты, хотят что-нибудь посветлее.
- Нынче и я хочу что-нибудь посветлее.
- Господи, какой ты дурачок! - привычно удивилась она. - Несчастный дурачок-интеллектуал.
- Я это много раз слышал, Галя.
- Это от меня, - продолжила его мысль Галина Васильевна. - Но я тебя очень люблю, Кира, и не хочу, чтобы ты был дурачком.
- Как там поживает Варицкий? - глядя в потолок, поинтересовался Горбатов.
- А как поживает Горбатова-Кореевская? - в той же интонации спросила она, и сама же ответила на оба вопроса: - Да, я замужем, а ты женат. У меня двое малых пацанят, а у тебя - долг и извечная вина перед страдающей женой. Мы не можем разойтись с ними, но что мешает нам с тобой любить друг друга?
- Все, - коротко не согласился с ней Горбатов.
- Все - это ничего, - убежденно сказала она. - Все - это твои интеллигентские комплексы.
Он продолжал рассматривать лепнину на потолке. Признался ей. Лепнине:
- Я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю, кто повинен в смерти Дани.
- Узнаешь, и...?
- Что - и? - не понял он и перевел глаза на нее.
- Убьешь его или их?
- Не знаю. Может, и убью.
- Не убьешь, - за него решила она. - Властям сдашь. Ты у нас законопослушный.
- Перестань издеваться надо мной.
- Я не издеваюсь, Кира, честное слово, не издеваюсь. Я очень хочу тебе помочь.
- Так помоги же! - почти прорыдал он. - Я не знаю, с чего начать!
- Ты хотел нанять детектива?
- Да.
- И боишься нарваться на проходимца или шарлатана,- почти повторила кобринские слова Галя.
- Да.
- Я найду тебе детектива, Кира. Хорошего детектива.
- Который обслуживает банковские круги, дорогая моя банкирша?
- Любимая, - поправила она его. - И не банкирша, а крупная держательница акций крупного банка. - И повторила: - Я найду тебе хорошего детектива, Кира.
Она встала, подошла к нему, взяла в обе руки его лицо, осторожно и нежно поцеловала его в губы.
Настоящая кустодиевская баба стояла над ним, пышная, румяная, щедрая на любовь. Есть что обнять, есть что ласкать, есть к чему прижаться. Не углы декадентских изломов. Он щекой прижался к ее животу, который вдруг нервно подобрался. Кирилл понял, что она хотела его. Не отпуская его головы, она присела перед ним и, заглядывая в его глаза, сказала:
- Я Светке приказала к нам никого не пускать. Пойдем, родной.
Незаметная, почти тайная дверь в цвет стен вела в так называемую комнату отдыха. Они, стараясь не отделяться друг от друга, прошли в нее. Там царила огромная кровать. Галя ласково освободилась от его рук только для того, чтобы через голову стянуть свитер и, расстегнув, уронить на пол широкую юбку. Он снимал пиджак, рвал на шее галстук...
...Они лежали, отдыхая, на свежих крахмальных, но уже сильно помятых простынях. Она попросила у него, некурящего, разрешения:
- Я закурю?
Все-то у нее было на месте. Пачка "Парламента" и зажигалка находились под рукой: лежали на бронзовом столике торшера, стоявшего в изголовье тахты. Галя закурила, и с первой затяжкой пришла мысль:
- Кира, а что, если мы устроим у нас Данину выставку?
- Все на продажу? - вдруг разгневался Кирилл.
- Ты меня не понял. Просто мемориальная экспозиция...
- И назовем: "Выставка работ безвременно погибшего убийцы"! - яростно продолжил он. Но Галя не позволила рассердиться. Она положила окурок точно в пепельницу, совершенно нагая, приподнялась на коленях и уронила на него тяжелые и круглые, как пушечные ядра груди. И он опять утонул в нескончаемой бело-розовой плоти.
5
Конечно же, ни в какой клуб Константин не поехал. Позвонил и сослался на всякие непредвиденные обстоятельства, которых в таких случаях бывает неправдоподобно много. Но напиваться ему не хотелось. Впрочем, ему ничего уже не хотелось: ни пить, ни есть, ни перемещаться в пространстве. Единственное, что он сейчас мог позволить себе, так это следить ленивыми полуприкрытыми глазами за совершенно незнакомой своей бывшей женой и вполуха слушать их с Кобриным разговоры на лабушском птичьем языке. Но и от этого Ларцев притомился. Гулко глотая, попил водички и вздохнул так громко, что Даша обернулась. Они втроем сидели в гостиной на креслах за низким столиком и уже на сытый желудок по-западному, без закуски, развлекались разнообразными напитками. Даша испуганно спросила:
- Что с тобой?
- Да ничего! - откликнулся он и энергично, показывая, в какой он замечательной форме, лихо закинул ногу на ногу. И, естественно, носком ботинка задел столешницу низкого столика. Все задребезжало, но ничего не разбилось. Все же Михаил Семенович чисто автоматически пробурчал:
- Посади кой-кого за стол, оно и ножки на стол...
- Поосторожней со мной, носитель народной мудрости, - нестрашно предупредил Константин и на этот раз зевнул. - О чем вы для меня непонятно журчите, дорогие мои москвичи?
- Мишка меня уговаривает не отменять намеченные концерты, - серьезно ответила ему Даша. - А я и подумать сейчас не могу, что буду петь.
- Значит, я тебя не услышу, - заметил Константин и вдруг оживился. - А ты представляешь, восемь лет не только не видел тебя, но и не слышал.
- Не слушал, - жестко уточнила Даша. А он внес полную ясность:
- Не хотел слышать. А сейчас послушал бы.
- Извини. Не могу сегодня. Даже для тебя.
- Твое дело, конечно, - обиделся Константин.
- Мое, - подтвердила Даша, строго поджав губы. Обиделась ответно.
Михаил Семенович с зоологическим изумлением переводил свой взор с идиота на идиотку. Ну идиот, допустим, темный, только что из-за бугра, но идиотка-то могла додуматься. О чем он ей и сообщил:
- А видак для чего? - И поднялся. - Какой поставить? Юбилейный?
Ответная обида была вмиг забыта. Даша заискивающе, высоким детским альтом спросила еще дувшегося Константина:
- Осенью исполнилось десять лет, как я на эстраде. Если честно, конечно, то несколько больше, но во всяком случае осенью мой юбилей этот отмечали. Я весь вечер пела. Хочешь послушать? Запись вживую.
Михаил Семенович воткнул в видеомагнитофон кассету, включил его, включил японский с громадным, заметно изогнутым экраном телевизор и, усевшись, пультом нашел нужный канал.
А какой она была полгода тому назад! После вступительных подношений юбилейных букетов, оставшись на сцене только с аккомпанировавшей группой, Дарья взялась за любимое дело. Песни были разные: хорошие и, мягко говоря, похуже, с настоящими поэтическими текстами и на ужасающие до паранойи слова с бесконечными модными ныне убогими повторами, но все это было неважно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62