И кто-то, не выдержав, выпустил стрелу. Она пронзила маленькое яркое тельце, и птаха упала на плиты, трепыхаясь из последних сил. Ее черные глазки-бусинки испуганно и недоуменно глядели на убийцу. Во всяком случае, человеку с луком в руках именно так и показалось, хотя откуда птахе знать, кто ее подстрелил? Да и как он мог разобрать, куда она смотрит с такого-то расстояния?
– Вы убиваете тех, кто слабее, тех, кто мудрее, тех, кто лучше. Вы убиваете за не одинаковость, за красоту, за силу, за слабость… За что вы не убивает люди?
Камень попал ему в живот, и старик согнулся Тут же второй булыжник угодил в голову.
Он выпрямился, пошатываясь. Кровь стекала на светлые одежды и бороду, но он не обращал на это внимания.
– Вы убиваете за слова и за молчание, за инакомыслие и за отсутствие мысли. Вы уничтожаете все, что вам не покоряется, и охотно истребляете покорившихся. Вы приносите своим богам кровавые жертвы! Люди – а есть ли смысл в вашей жизни? Имеете ли вы право по-прежнему владеть Рамором? Может, чудовища, которых вы так ненавидите, потому что боитесь полюбить, – достойнее вас?!
Толпа взвыла.
Птицы, цветы, солнце. Бабочки.
– Сжечь его! – крикнул истеричный женский голос, и нестройный хор подхватил:
– Сжечь! Сжечь!
Никто даже не задумался, почему именно костер…
Они соорудили его необычайно быстро – этот первый в истории Газарры костер, на котором должны были сжечь живого человека.
Быстро очистили невысокое фруктовое дерево от ветвей и к истекающему сладкой древесной кровью стволу прикрутили цепями старика. Наносили поленьев, вязанок соломы. Кто-то ткнул в эту гору факелом, и она вспыхнула.
Птицы метались над горящим деревом, и те ветви и листья, до которых не дотянулись люди, упорно не желали чернеть. Они были зелеными. И цветы падали и падали из безбрежной синевы неба.
– Опомнитее-есь! – кричал старик, но его крик постепенно переходил в истошный вопль.
Они стояли вокруг костра: горбоносый, воин в плаще, каменный исполин, ослепительно красивый юноша с вьющимися огненными кудрями и прозрачный гигант в ледяной короне и плаще из пара.
– Ты так цeнил их жизнь, что думал, они ее тоже ценят? – насмешливо спросил горбоносый. – Тебя никогда не смущало, что Рамором правим мы с Суфадонексой, а не ты с Каббадаем? Люди любят смерть…
– Я сделал то, что должен был сделать очень давно, – простонал старик.
– Каково это – испытывать боль? – спросил воин.
– Ты скоро узнаешь, – ответил молодой голос.
Слепой юноша добрался наконец до края горизонта и теперь шел на жар костра.
– Нет! – крикнул старик. – Не надо! Так еще больнее…
– Каково это – потерять силу? – насмешливо спросил Ажданиока.
– Ты скоро найдешь ответ на свой вопрос, – безжизненным голосом молвил слепой Данн.
– А что ты знаешь без своих жребиев? – расхохотался Ягма.
– Они мне больше не нужны, – сказал бог Судьбы.
– Убей меня, – попросил Лафемос. – Это слишком больно…
Люди на площади как завороженные смотрели на старика, корчащегося в пламени. Он испытывал страшную боль, но не умирал. И огонь не желал поглощать его плоть, и цветы падали, и ветер погонял клочья жирного черного дыма – так людям было очень хорошо видно, что происходит…
– Ты сам цеплялся за свое бессмертие, – сказал Ягма, распахнув мерные крылья. – Получай его. Наслаждайся.
– Ты любил людей и цветы, – произнес Ажданиока. – Наслаждайся и радуйся.
Жрец Суфадонексы вынес на позолоченном шесте священную реликвию – череп чудовища – и под восторженный вой толпы бросил ее в огонь.
– Ты хотел воссоединиться с аухканами, – усмехнулся Улькабал. – Что ж, будь по-твоему.
– Смерти! – простонал Лафемос.
– Это будет долгая смерть, – притворно посочувствовал Ягма. – Тебя может убить только такой же бессмертный, как и ты. А мы не станем поднимать руку на нашего возлюбленного отца.
– Я не вижу, – прошептал Данн. – Прости! Я ничего не вижу…
– Мальчик мой! – закричал старик…
Прискакал ко дворцу встревоженный эстиант и стал требовать, чтобы его немедленно провели либо к царице, либо к таленару Кайнену. Дескать, что-то непонятное творится на площади у храма Ягмы и он обязан доложить своим повелителям.
Что там? – спросила Аммаласуна, появлясь на верхней площадке мраморной террасы.
– Там старик какой-то подстрекал народ отказаться от войны, но его схватили и стали жечь на костре, – растерянно ответил молодой воин.
И было непонятно – он одобряет толпу или осуждает ее.
– Только смуты нам не хватало! Подать коней!
Таленар Кайнен, прорицатель Каббад и сотня воинов (на всякий случай – кто знает, что происходит в городе) вызвались сопровождать царицу. На площади перед храмом Ягмы горел костер. Раньше тут стояло чудесное фруктовое дерево, однако его больше не было – ободранный израненный ствол служил столбом, к которому был привязан казнимый. Сам он являл собой жуткое зрелище: наполовину обгоревший, в каких-то жалких лохмотьях на почерневшем от огня теле – не разобрать, где клочья кожи, а где прилипла обгоревшая ткань… Ни волос, ни бровей, ни ресниц. Лицо покрыто кровавыми волдырями. Они вспухают, лопаются, жидкость шипит от невыносимого жара, и снова вспухают волдыри…
Он не мог оставаться живым в этом аду. Но оставался.
Пламя ревело и гудело, обдавая людей смертоносным дыханием.
Толпа бесновалась вокруг костра, и даже вмешательство сотни царских телохранителей ее не слишком остудило и успокоило.
Из бездонного голубого неба падали и падали Душистые цветы, и пели птицы.
Кайнен спрыгнул с коня и побежал к огню. Под ногами хрустнули, ломаясь, узорчатые ножны, ни-гда не знавшие меча.
Следом бежал Каббад.
Уна застыла на коне, широко открытыми глазами глядя на происходящее. Она едва сдерживалась, чтобы не приказать воинам убивать собственных граждан.
На происходящее равнодушно-удовлетворенно взирали жрецы Ягмы и Суфадонексы.
– Глагирий! – не веря своим глазам, завопил Кайнен.
Старец уставился на него кровавыми пустыми глазницами:
– Смерти! Это очень больно…
Аддон скорее угадал, чем понял его. Сгоревшие губы не повиновались более своему хозяину.
/Как же он остался жив? Это несправедливо!/
Таленар выхватил меч и замахнулся, чтобы нанести единственный, самый точный и милосердный удар. Но кто-то удержал его руку.
– Зачем длить его мучения? – обернулся Кайнен к Каббалу. И отшатнулся от него – таким страшным было лицо прорицателя.
– …Может убить… такой же бессмертный… – прохрипел старец.
Каббад осторожно разжал пальцы друга и высвободил рукоять раллодена.
– Дай мне.
– Мальчик мой! – закричал старик.
– Ты осмелился явиться сюда? – прорычал Ягма.
– Ты забыл, что тебя ждет? – преградил путь к костру воин. – Он заслужил эту муку, не пытайся помочь ему.
– Ты лишен всего, кроме бессмертия, жалкая тварь – рявкнул Тетареоф. – Посмей только подойти.
Он не отвечал. На его губах блуждала странная улыбка.
Пространство сопротивлялось, и он шел сквозь него, будто протискивался сквозь каменную степи. И несокрушимая на первый взгляд стена подавалась неистовому натиску и мощи, уступала его воле…
Он добрался наконец до корчащегося в пламени старика и изо всех сил вонзил раллоден туда, где у людей сердце.
Цветы перестали падать.
Погас костер, будто его задули в одночасье, словно свечу.
С тоскливым стоном разлетелись птахи.
Ошеломленные люди приходили в себя, как после опьянения, а опомнившись, торопились разойтись, чтобы освободиться от происшедшего если не внутри себя, то хотя бы вовне.
Впрочем, наши маски очень быстро прирастают, и уже спустя несколько литалов большинство участников казни будут искренне считать, что они ни при чем. И даже не хотели смерти несчастного. Он сам напросился.
Тело мертвого Эрвоссы Глагирия обвисло на стремительно остывающих цепях, которыми его прикрутили к стволу дерева.
Само дерево как-то вдруг почернело и обуглилось.
Уна молча развернула коня по направлению к Дворцу. Она видела, что творилось с отцом и Каббадом, и не хотела докучать им ни сочувствием жалостью, которые все равно не утешили и не умерили бы горя.
Кайнен хотел сказать другу что-то очень теплое и ободряющее, но вместо того сглотнул тяжелый комок и пробормотал:
– Где ты научился так чисто убивать?
Каббад уперся в него тяжелым, неузнающим взглядом. Обронил:
– Пойдем, человек. Напьемся.
3
Стройные ряды войск маршировали
/на юг/
на север.
– Твои разведчики прибыли, Избранник, – доложил Шрутарх.
Руф огляделся по сторонам. Никого, кроме них двоих, не было видно, но он явственно ощущал чье-то присутствие. Правда, эти незримые существа таились так ловко, что даже мысли их, казалось, затаили дыхание.
Вот если бывает тихий-тихий шелест мыслей, то это был именно он.
– И где же мои разведчики? Там?
– Для двурукого ты просто неотразим. Для аухкана… – Шрутарх деликатно переключился на другую тему. – Ты почти верно указал направление.
От ствола древнего ютта отделился силуэт мощного приземистого аухкана с тонким хвостом и длинными ногами, созданными для прыжков. Голова у него была очень узкой и вытянутой, а глаза, расположенные по два, опоясывали ее и забирались даже на затылок. Двигался этот аухкан грациозно стремительно даже по сравнению со своими собратьями.
– Это алкеталы – таящиеся, – охотно пояснил тагдаше.
Руф восхищенно смотрел на существо, чье тело до мельчайших деталей воспроизводило цвета и формы того что его окружало. Стоя на фоне древесного ствола он и сам был каким-то шероховатым, коричневым в черные и темно-зеленые пятна. С расстояния в несколько шагов его просто невозможно было отличить от ютта.
Но как только алкетал спрыгнул на землю, описав крутую дугу над головами Руфа и Шрутарха, так тотчас позеленел, покрылся мелкими красными точками и стал сливаться с круглым кустом колючей спуххи.
– Приветствую тебя, Избранник, – приветливо сказал аухкан.
В ответ Руф послал мощный импульс восторга и изумления. Вообще-то аухканы так никогда и не смогли по-настоящему разобраться, что именно восхищает Двурукого: ведь они такими появлялись на свет. Но его теплые и искренние чувства рождали в них ответную радость. Им было приятно оттого, что их брат явно гордится ими. (На пояснение понятия «гордость» у Руфа ушли каких-то жалких шесть или семь литалов. Но зато потом братья по крови часто говорили ему, что тоже гордятся им.)
– Я Зуфан из рода алкеталов. А это мой брат Цахшан.
Руф напряг зрение, но так и не обнаружил брата До тех пор, пока какой-то замшелый пень с кривым сучком сбоку не выпрямился и не принял цвет безоблачного неба.
– Большие войска идут, Избранник. Открой свои Разум, мы хотим показать их.
/Катятся по равнине сотни шэннских колесниц, которыми правят лучшие возншы Рамора за их спинами стоят лучники и копейщики. Колесницы выкрашены в красный, серебряный, синий черный и ярко-желтый цвет – по числу сотен У каждой сотни свои знаки отличия и даспадок-литы. Черные поверх круглых металлических шлемов надевают головы эфпалу с оскаленными клыками; красные – сплошь увешаны ожерельями из клювов гордых тисго. Серебряные, где только могут, помещают изображения эрлаксимов, которых считают своими покровителями.
Шагают бесчисленные ряды дилорнов. Впрочем, копья у них не такие, как привык видеть Руф, а гораздо более длинные и мощные, с большим наконечником. Таким копьем можно ранить дензага-едлага, а можно и поразить аухкана.
Везут бираторы и какие-то неизвестные Кайнену машины – точные копии луков, только исполинских размеров, установленные на колеса.
Сотрясает землю мерная поступь милделинов, чьи секиры стали еще тяжелее, а доспехи прочнее. Они похожи на существ, отлитых из металла. Эту панцирную пехоту ничто не в силах остановить.
Скачут эстианты, шагают раллодены с удлинненными мечами…
Гонят толпы рабов, которые кормят и снаряжают эту великолепную армию…/
– Что значит «рабы»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52