полсотни человек, – сказала Уна. – Пятеро из них разбираются в бираторах, еще пятеро явились с собственными лошадьми в поводу (при этих словах лиан Довольно потер руки), еще десятеро – наемники, раллодены. Итого, в остатке три десятка никогда не бывавших в бою и слегка ошалевших «солдат». Что скажешь, Руф?
– И на том спасибо. Десяток Железных Мечей и пятеро эстиантов – уже царский подарок. А с остальными разберемся, научим, пусть только битва закончится.
– Что-то ты сегодня встревожен, – не то спросил, не то утвердил Килиан.
Вместо ответа Руф призвал своих спутников к молчанию. Повинуясь его резкому жесту, они затаились, стараясь не то что не шуметь, но даже не дышать.
Они только что вступили под сень древних деревьев с шелушащейся зеленовато-сиреневой корой. Дремучий лес простирался до самого горизонта, постепенно вскарабкиваясь на невысокие горы, за которыми и начиналась территория палчелоров. Всадники находились как раз над обрывом, среди деревьев, а прямо под ними змеилась желтая песчаная дорога, достаточно широкая, чтобы по ней могли ехать рядом трое всадников. Песчаный обрыв менял свои очертания после каждого проливного дождя или сильных ветров; песок, шурша, осыпался вниз, и из рыжего отвесного склона угрожающе торчали перекрученные корни деревьев, похожие на толстые жадные щупальца.
По этой-то дороге сейчас осторожно двигались несколько человеческих фигур. Крючковатые носы, нечесаные бороды, плохо выделанные плащи из шкур (с таким-то запахом они хотят оставаться незамеченными!), тяжелые палицы с бронзовыми шипами – явно трофейные.
Уна отчетливо представила, как выдирали шипастую кидеми из мертвой руки и как та не желала отдавать верное оружие, сжимая рукоять в ледяных пальцах. Вообще-то, подобными палицами вооружены шэннские пехотинцы, но кто знает, скольких хозяев успела поменять эта, оказавшаяся теперь у варвара. Судьба оружия во время войны так же непредсказуема и изменчива, как и судьба человека.
/Можно подумать, что в мирное время…/
Девушка не успела додумать до конца. Мысль была банальная и ускользнула от нее с той же легкостью, с какой и возникла из ниоткуда. До рассуждений ли о судьбе, когда в нескольких полетах копья от тебя крадутся вражеские лазутчики, разведывая дорогу для своего войска. И это значит, что мехолны гораздо ближе к Каину, чем можно было думать. Возможно, первое сражение состоится уже сегодня. И наверняка – не позднее завтрашнего утра.
Килиан погладил ее по руке: не бойся, я здесь, я не дам тебя в обиду.
Уна улыбнулась. Она умела улыбаться великолепно, весело, когда это было необходимо, пусть даже самой ей хотелось плакать. Пусть ей приходилось буквально высекать эту улыбку в неподвижном мраморе своего лица. И лицо всегда повиновалось, и ни один мускул не выдавал истинных чувств.
/Вот так, шире, еще приветливей и веселее. Мне не страшно. Мне не должно быть страшно, и я даже не думаю о том, что его могут убить, ведь в битвах обязательно убивают. И гибнут не только неопытные и перепуганные новички, но и искушенные воины./
Руф смотрел на осторожно продвигающихся по дороге мехолнов, и его взгляд больше всего был похож на беспощадный взгляд хищного тисго – царя птиц. Ему не нравилось, что варвары не пытаются скрываться в густых зарослях, а откровенно и целеустремленно двигаются к цитадели. Это глупо, конечно. Но такая глупость граничит с наглостью, и, значит, тому есть какие-то причины.
Он подал знак, и они бесшумно отъехали от края обрыва. Неспешным шагом добрались до широкой тропинки и только тогда погнали коней во весь опор.
6
Прорицатель Каббад взвесил в руке тяжелый нож с серповидным лезвием и потянул к себе упирающегося жертвенного ягненка. Ягненок не блеял, а будто тонко вскрикивал. И Каббаду чудилось, что неразумная тварь зовет: «Маа-аа, маа-аа!»
Хотя на самом деле этого быть не могло. Старик усмехнулся своим мыслям. Сколько ритофо топчет он грешную землю – уже весь поседел, сморщился, высох, – а все не научится не думать о том, кого приносит в жертву, и терзается муками совести. Вот первая часть обряда всегда давалась ему легко. Возможно, оттого, что это было еще и очень красиво.
На алтарях всех главных богов плясало пламя. Прорицатель и трое его помощников в длинных струящихся одеждах обходили их по очереди и у каждого совершали жертвоприношение и песнопения в честь верховных владык.
Повелителю огня и человеческих страстей Ажданиоке полагалась полная чаша лучшего красного вина. Сама чаша была украшена алыми и оранжевыми каменьями. Золото, из которого она была выкована, докрасна раскалялось в пламени жертвенного костра, а вино с шипением испарялось, и это значило, что Ажданиока принял дар.
Царю морей, хозяину воды Улькабалу преподносили хрустальную чашу с голубым вином и несколько драгоценных жемчужин. Они долго не желали гореть, а потом распадались тонким и легким пеплом.
Полная чаша черного вина, свежий хлеб и самые красивые цветы были жертвой, которую люди посвящали богу земли Тетареофу. Ведь он не только посылал им богатые урожаи, не только кормил и защищал, но мог также сотрясти твердь, устроить камнепад или страшное бедствие – миванирлон, когда недра гор изрыгали потоки жидкого огня, в небо взлетали раскаленные скалы, а земля окутывалась шлейфом черного и невесомого пепла.
Блестящими украшениями пытались откупиться люди от слепого Данна – вершителя судеб. Этот юный незрячий бог тянул жребий как смертным, так и бессмертным. И считалось, что нужно отдать ему что-то дорогое, дабы взамен обрести удачу и его благосклонность.
Такими же богатыми, прекрасными, но бескровными жертвами почти всегда довольствовались и другие боги: вечно влюбленные Гепетея и Жуманук, податель жизни Лафемос и светоносный Луранудак. Однако двое – воитель Суфадонекса, а также хозяин смерти и безумия Ягма – постоянно жаждали горячей крови и чужих жизней.
Видимо, Каббад был плохим прорицателем, потому что, несмотря на весь его трепет перед богами, стремление заслужить милость небесных владык и желание добыть победу своему народу, ему было жалко крохотных ягнят, вся беда которых заключалась в том, что их угораздило родиться: одного – безупречно рыжим и другого – безупречно черным.
Каббад заметно побледнел, когда столкнулся взглядом с широко открытыми испуганными глазами малыша. Из темного агатового глаза текла мутная слезка.
/Единственная надежда, что ни Суфадонекса, ни грозный Ягма не прислушиваются к мыслям ничтожнейшего из своих служителей. Что им до меня? А если и слышат, то, вероятно, понимают, что мне не жаль жертвы для них, мне просто жаль саму ЖЕРТВУ. Что ж он так стонет, бедняга?! Каждый раз одно и то же…/
Рыжего ягненка надлежит зарезать у алтаря Суфадонексы, а затем держать, чтобы кровь из распахнутой алой раны стекла прямо в огонь. То же самое следует проделать с черным у алтаря Ягмы.
Прорицатель пропел заклинание и не глядя полоснул по пульсирующей под пальцами плоти. Тяжелый нож с лезвием, наточенным до невозможной остроты, сам выполнил грязную работу.
/Однажды я таки отрублю себе пальцы. Нужно заставить себя смотреть. Интересно, как жрецы Ягмы приносят в жертву детей? Не представляю… Впрочем, и представлять не хочу./
Аддон Кайнен частенько говорил своему старинному другу и учителю, что тот родился не в свое время. Ведь гласят же легенды, что некогда на земле царил Золотой Век, когда не было ни убийств, ни войн, ни голода. И люди жили, как певчие птицы, довольствуясь тем, что дает им плодородная земля. Это уже потом случилась страшная битва земных богов со смертоносными чудовищами, порожденными чернотой ночного неба. И после этой битвы не осталось ничего живого под небесами.
А когда Тетареоф и Улькабал породили новый людской род, то был он уже иным – воинственным, жестоким и кровожадным. Словно кровь убитых чудовищ, напоившая землю, отравила ее, и всякое семя ее также было отравлено. А вот Каббад не был.
Ему бы отправиться в Шэнн, где возвели самый величественный храм животворящему Лафемосу и где в честь этого бога растили красивейшие цветы и держали сотни сладкоголосых птиц. Конечно, Шэнн тоже воюет, но после сокрушительного поражения, которое прежний царь потерпел в битве с газарратами, никаких серьезных сражений у его стен не было.
Опять же, если рассуждать о прихотливых поворотах судьбы: самый миролюбивый человек, какого только знал Аддон Кайнен, всю свою жизнь неотлучно находился в центре кровопролития. Ведь те дни, когда жители Каина не истребляли врагов на бранном поле, можно было пересчитать по пальцам.
Впрочем, боги ничего не делают зря. Возможно, Только такой человек, как Каббад, и мог находить в себе достаточно доброты и душевных сил, чтобы своим присутствием хоть немного облегчать участь близких и любимых людей. Откуда он черпал эти силы, для Аддона, например, оставалось вечной загадкой.
Жители крепости, предупрежденные о том, что враг стоит у самых ворот, истово молили богов о милости и снисхождении. Особенно докучали Суфадонексе и Ягме, потому что умирать не хотелось никому. Это чистейшей воды ерунда, если вам говорят, что воин всегда готов принять собственную смерть.
Тот, кто рожден и воспитан воином, всегда готов выступить на защиту своей родины, своих соотечественников и богов. Он закроет путь врагу, хотя ему так же, как и остальным, хочется жить, любить и быть любимым, растить красивых детей и пахать плодородную землю. Просто это его работа, и он станет выполнять ее, пусть даже она грязная, кровавая и страшная. Но не ждите от воина, что он не будет бояться, не будет молить небесных владык даровать ему победу и сохранить жизнь. Возможно, воин даже лучше остальных представляет себе, как это прекрасно – жить. Ведь он чаще других заглядывал в лицо смерти.
Особенно усердствовали у алтаря Ягмы те самые тридцать новобранцев, о которых упоминала У на. Они еще не слишком хорошо понимали, что ждет их в совсем скором времени, но уже как будто ощущали ледяное дуновение где-то за спинами. А когда оборачивались – там никого не было.
Это и есть предчувствие смерти.
Сквозняк, который образуется всегда, когда Ягма приотворяет дверь, ведущую в его мрачное царство.
– Ты писал Баадеру? – Либина осторожно тронула мужа за рукав, приглашая отойти в сторону.
В последние часы перед осадой Аддон Кайнен стремился поспеть всюду и буквально разрывался на части. Побеседовать с ним с глазу на глаз не было никакой возможности, а откладывать важный разговор на потом Либина тоже не могла.
– Я писал царю, – ответил супруг, сделав особое ударение на слове «царь».
– Как ты думаешь, тебе удалось убедить его забрать девочку? – тревожно спросила она.
– Не уверен. Во-первых, я старался не сгущать краски, а описывал исключительно факты. Во-вторых, Баадер наверняка привык к тому, что Уна два десятка ритофо живет в Каине и с ней не случилось ничего дурного, отчего же именно на этот раз должно что-то произойти? В-третьих, я уже теперь могу приблизительно угадать ответ нашего царственного брата: жена-де на сносях, наследник грядет, то да се… Разве нет?
/Бедняжка моя, ты же знаешь, что, даже если бы Баадер захотел, ему будет очень трудно преодолеть сопротивление многочисленной родни. Это только ты у меня такая умница, а иные жены бывают хуже слепней./
Женщина припала лбом к крепкому плечу мужа и тяжело вздохнула.
– Не пристало жене и матери Кайненов ненавидеть своего повелителя, но, честное слово, Аддон я не могу простить ему того, что случилось с твоей сестрой. И теперь, когда ты просишь его приютить во дворце нашу маленькую Уну, он не торопится выполнить твою просьбу, хотя боги свидетели – просто обязан сделать это!
Глава клана помрачнел, как и всегда, когда ему напоминали о судьбе его горячо любимой младшей сестры Сиринил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52