Хулиганы. Очных ставок не будет, так что узнавать ему будет некого. Это я тебе гарантирую.
— Хорошо. Слушай, так, если найдешь этих уродов, надо бы с них на лечение получить.
— Естественно. На лечение. И мне за суету. Разберемся, Серый.
Маленький человечек повернулся и не прощаясь вышел из крошечной каморки, где располагались одновременно бухгалтерия, офис директора и комната отдыха работников магазина. Он поднялся по ступенькам на улицу, раздвинул плечиком молодежь, вечно толпящуюся у входа, и подошел к темно-серому «Москвичу». Задняя дверца распахнулась, и он сел в машину.
— Поехали к Моне, Витя, — тихо сказал он шоферу — крутоплечему молодцу лет двадцати пяти, коротко стриженному, но не похожему на обычного качка. Лицо у шофера Вити было тонкое, интеллигентное. Дорогой пиджак, хорошая темная рубашка, галстук и, главное, очки в тонкой деревянной оправе придавали ему вид вполне типичного банковского служащего, не слишком преуспевающего, чтобы ездить на «вольво», но и не считающего денег на одежду.
Через двадцать минут «девятка» подъехала к магазину «Rifle» на Каменноостровском. Витя остался сидеть в машине, а маленький человечек часто застучал каблучками по широким добротным ступенькам старого подъезда, легко взбежав на второй этаж.
Он надавил кнопку звонка, и дверь в ту же секунду распахнулась. На пороге стоял Моня, голый по пояс, всклокоченный и растерянный. Одной рукой он застегивал «молнию» на джинсах, другой придерживал тяжелую толстую дверь.
Человечек быстро вошел в прихожую. Вокруг него было как будто невидимое поле — так же легко, как давеча во дворе, он, не касаясь плечом молодых меломанов, заставил их раздаться в стороны, так и сейчас он отодвинул Моню от двери.
— Здорово, Пегий, — сказал хозяин, запирая дверь на хитрый, по спецзаказу сделанный замок, но человечка, которого он так фамильярно назвал Пегим, в прихожей уже не было. Не останавливаясь, он прошел в гостиную и, не снимая длинного плаща, не рухнул, не плюхнулся, а как-то ловко и быстро устроился на огромном, сработанном, похоже, в прошлом веке, диване.
— Здорово, здорово, Моня.
— Не ждал я тебя сегодня, признаться, — Моня растерянно остановился посреди комнаты, вытирая влажные ладони о штаны.
— Я тебя с горшка, что ли, снял? — Пегий тихонько и коротко хохотнул.
— Ну, в общем, да.
— Так, может, закончишь, а потом поговорим?
— Спасибо, я уже.
— Ну, тогда присядь.
Моня взял с подоконника пачку «Мальборо», вытряхнул сигарету и развалился в глубоком старинном кресле рядом с раскрытым, выходящим на Каменноостровский окном.
— Ну, рассказывай.
— А чего? — спросил Моня. — Все в порядке.
Он крутанул колесико отливавшей золотом «Зиппы» и глубоко затянулся.
— Шуганули ихнего секьюрити. Таперича вход свободный.
— Не паясничай. Расскажи все, как ты его шуганул.
— Ну, как... Так... Нормально.
— Тебя, мудак, просили его резать? Торчок сраный! Такого говна наворотил, мне теперь расхлебывать! Сука!
Пегий ругался беззлобно и как-то необидно, так, словно для проформы. В его голосе даже сквозило что-то вроде удовлетворения. Моня заметил эту интонацию.
— Да брось, старик, чего ты гонишь? Ты бы сам что сделал на моем месте? С этими придурками как еще разговаривать? Их же пока не порежешь, ни хрена не понимают. У них у всех голова не на месте. Свой мир какой-то, не понимают, что такое реальная жизнь. Приходится так вот объяснять. Скажи, нет, ты скажи, как бы ты с ним говорил? Убеждал бы, что он не прав? А мне, между прочим, даже жалко его. Здоровый лоб, а как дитя. Ты вмазаться не хочешь? — неожиданно закончил он.
— Во-во. Тебе бы только вмазаться. А работать кто будет? Давай, давай, все будем торчать с утра до ночи. Только вот через неделю встанет вопрос — на что дальше торчать?
— Не встанет.
— Это член у тебя не встанет через год, если дальше будешь в таком темпе рубиться.
— Встанет.
Пегий усмехнулся:
— Ладно. Секс-символ. Так как мне теперь прикажешь разбираться с этими барыгами-рокерами?
— Ты меня удивляешь, Пегий. Да насрать на них, и всего делов.
— Насрать. Нету в тебе, Моня, человеколюбия. Они нам платят, а ты — насрать.
Тут пришла очередь Мони усмехаться. Рот его расплылся в улыбке, и он, утрируя, подделываясь под этакую «бандитскую» манеру разговора, как ее представляют режиссеры и актеры в отечественном чернушном кино, протянул:
— Ну, ты, Пегий, как не пацан все равно.
— Мудак, — еще раз коротко бросил Пегий. — Мудак и есть. Что с тебя возьмешь. Доиграешься, Моня, попомни мое слово.
— Ладно, ты-то хоть не пугай. Я уж пуганый. Подсоблю. С ментами договорюсь, они, рокеры эти, погрязнут в следственных бумагах. Сами не рады будут.
— А они и так не рады.
— Да хрен с ними в конце концов. Достал. У нас завтра большой день, ты помнишь?
— Помню. Банкет. Вот и повяжут всех на этом самом банкете.
— Ох, Пегий, ну и бздун ты. Чего, спрашивается, пришел-то? Сообщить, какой я нехороший?
— Ага. А то ты не знал. Тюменцы приехали, вот чего я пришел. Платить надо.
— Приехали — значит, заплатим. О чем базар? У тебя налик есть?
Пегий пожал плечами:
— Наверное. Не знаю. Я бухгалтерией не занимаюсь.
— Ладно, сколько там надо?
— Да поднакопилось тут. «Тонн» десять, думаю.
— Ну, десять так десять. Завтра привезу тебе домой.
— Ну и ладно. Только домой привези, в эту малину не тащи, с тебя станется.
— Не ссы, Пегий, все нормально.
Пегий встал и протянул Моне руку. Тот тряхнул крохотную кисть своего товарища, панибратски хлопнул его по спине и проводил до двери. Когда она закрылась за Пегим, Моня вернулся в комнату, вытащил из кармана джинсов связку ключей и открыл большой, неподъемный сейф в углу комнаты. Пошуршав бумагами, валяющимися на полках в совершенном беспорядке, Моня вытащил несколько пачек стодолларовых купюр в банковской упаковке, прикинул на взгляд их количество и, удовлетворенно хмыкнув, бросил обратно.
Закрыв сейф, Моня выглянул в окно. Внизу проносились сверкающие машины, автобусы, ползли синие троллейбусы, которые Моня с детства не любил. Иногда он думал, что именно купчинские троллейбусы, вечно набитые народом, скрипящие, жутко медлительные, и толкнули его на ту дорожку, по какой он шел уже довольно давно и, надо сказать, не без удовольствия.
Он всегда любил скорость. А вот машины собственной до сих пор так и не приобрел. Какая там машина, жизнь дороже. Он презирал этих козлов, что носятся по городу, укурившись в хлам травой или, еще лучше, вкатив в вену несколько кубов какой-нибудь дряни. Если в кармане есть деньги, то проблема скорости решается просто. Безо всякой личной машины — вон, у Пегого, к примеру, свой шофер на зарплате, а Моня как-то до сих пор обходится такси или просто леваками. И нормально. Ничего. Ему насрать, что о нем думают все эти бандиты, у которых вместо мозгов мускулы, его любимая присказка: «Главное — не казаться крутым, главное — им БЫТЬ».
А кому надо, они знают, что у Мони, авторитет — будь здоров какой! Авторитет среди авторитетов. Вот что позволяло Моне жить безбедно и, как он надеялся, в относительной безопасности. А авторитет этот завоевал он среди питерских бандитов исключительно благодаря своему, как он сам говорил, «умищу». Да, умище его пока не подводил. Моня не входил ни в одну из преступных группировок города, он всегда был сам по себе, но услуги, что время от времени оказывал этот «одинокий волк» тюменцам, были оценены и являли собой лучшее прикрытие для Мониного небольшого бизнеса.
А бизнес был, по сути, действительно небольшой. На фоне широкомасштабной торговли наркотиками, управляемой чуть ли не из Кремля, что такое его мелкие операции — ну заработал тысячу-другую, это что, для наркобизнеса — деньги? Слезы это, а не деньги.
То, что он с помощью своих подчиненных скармливал кислоту и героин школьникам, Моню не трогало совершенно. Не он, так другой найдется, свято место пусто не бывает. А его товар, по крайней мере, качественный. Сам проверяет Моня новые партии, сам является знатоком и ценителем всякого рода кайфа. Ну, старчиваются молодые, некоторые умирают даже, это, считал Моня, просто естественный отбор. Неприспособленные старчиваются, непутевые и слабонервные. Сильные выживают. Он лично знал таких, кому уже далеко за сорок, вполне устроившихся в жизни и при этом наркоманов с солидным стажем. Просто голову нужно на плечах иметь и не жрать всякую дрянь.
В глубине души он, конечно, понимал, что все это — пустые отговорки, что он сам попал в зависимость от героина и почти превратился в придаток одноразового шприца, а шприц по его личной шкале ценностей вырос до самого, наверное, значимого предмета. Даже и не предмета, а, скорее, существа. Сущности. И что будет дальше, если он не затормозит свой стремительный полет в героиновых небесах, для Мони было загадкой. Иногда на улице он вздрагивал от ужаса, увидев в толпе знакомое лицо и с трудом узнав своего еще десять лет назад крепкого, розовощекого приятеля. Мгновенно проецировал ситуацию на себя, и ему становилось еще неприятнее. Он знал, что некоторые из его старых знакомых, крепких и надежных парней с хорошими головами, теперь ползали по подвалам в окрестностях Правобережного рынка, кипятили раствор в грязных обгрызанных алюминиевых ложках и падали там же, среди ржавых замшелых труб и разбитых унитазов, чтобы очнуться в темноте и снова лезть наверх в поисках очередной дозы.
Нет, до рынка ему было еще очень далеко. Когда все же депрессия одолевала его, он открывал свой сейф и перебирал пачки купюр. Они вселяли в него уверенность и силу, не ах какие деньги, но все-таки, в случае чего, можно рвануть за бугор, в хорошую клинику, на острова куда-нибудь, к солнцу, к океану, к девочкам, что не будут жадно смотреть на твой бумажник, с которыми можно и трахнуться, и поговорить.
Однако тело его, прежде сильное, красивое, еще в юности выточенное в спортивных залах, на беговых дорожках, на сборах в Крыму, тело, которым он всегда гордился, теперь не вызывало прежнего восторга. Руки истончились, грудь с каждым месяцем делалась все менее выпуклой. Он никогда не выглядел накачанным здоровяком, просто спортивный такой был паренек, но сейчас, особенно в одежде, казался настоящим доходягой.
Моня подошел к письменному столу и посмотрел на паспорт, что дал ему Димка. Знал он этого мужика. Как же, известный журналист. Даже выпивал вроде бы с ним где-то на презентации или на выставке какой-то... Ладно, что-нибудь придумается и с журналистом. Моня присел к столу, и пальцы его забегали по клавишам никогда не выключавшегося компьютера.
Глава 5
Ее разбудили настойчивые телефонные звонки. Настя открыла глаза. За окнами было еще темно. И тихо так, ни машин, ни людских шагов по асфальту — значит, сейчас глубокая ночь, наверное, самое тихое время — около четырех.
Телефон продолжал наполнять квартиру длинными звонками. Ладно квартиру, он Настину голову разрывал изнутри. Настя никогда еще не злоупотребляла алкоголем и о том, что такое похмелье, знала только из рассказов так называемых старших товарищей. В глубине души она считала, что они просто хотят вызвать к себе жалость. Ну, что за чушь — похмелье. Не бывает никакого похмелья.
Не было его и сейчас. Настя лежала с открытыми глазами и чувствовала себя совершенно свежей, отдохнувшей, только не совсем выспавшейся. А телефонный звон все буравил голову, словно толстое шило.
Поняв, что просто так это не закончится, Настя наконец встала, вышла в коридор и сняла трубку.
— Алло, — она сама не узнала свой голос, глухой и хриплый спросонья.
— Настя! Настя! — из белой мембраны рвался мамин голос, не давая Насте вставить словечко. — Настя! Настя!
— Ну что? — не сказала, а как-то противно проныла Настя. — Чего тебе?
— Настя...
— Ну что, «Настя, Настя». Ты дашь поспать человеку или нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Хорошо. Слушай, так, если найдешь этих уродов, надо бы с них на лечение получить.
— Естественно. На лечение. И мне за суету. Разберемся, Серый.
Маленький человечек повернулся и не прощаясь вышел из крошечной каморки, где располагались одновременно бухгалтерия, офис директора и комната отдыха работников магазина. Он поднялся по ступенькам на улицу, раздвинул плечиком молодежь, вечно толпящуюся у входа, и подошел к темно-серому «Москвичу». Задняя дверца распахнулась, и он сел в машину.
— Поехали к Моне, Витя, — тихо сказал он шоферу — крутоплечему молодцу лет двадцати пяти, коротко стриженному, но не похожему на обычного качка. Лицо у шофера Вити было тонкое, интеллигентное. Дорогой пиджак, хорошая темная рубашка, галстук и, главное, очки в тонкой деревянной оправе придавали ему вид вполне типичного банковского служащего, не слишком преуспевающего, чтобы ездить на «вольво», но и не считающего денег на одежду.
Через двадцать минут «девятка» подъехала к магазину «Rifle» на Каменноостровском. Витя остался сидеть в машине, а маленький человечек часто застучал каблучками по широким добротным ступенькам старого подъезда, легко взбежав на второй этаж.
Он надавил кнопку звонка, и дверь в ту же секунду распахнулась. На пороге стоял Моня, голый по пояс, всклокоченный и растерянный. Одной рукой он застегивал «молнию» на джинсах, другой придерживал тяжелую толстую дверь.
Человечек быстро вошел в прихожую. Вокруг него было как будто невидимое поле — так же легко, как давеча во дворе, он, не касаясь плечом молодых меломанов, заставил их раздаться в стороны, так и сейчас он отодвинул Моню от двери.
— Здорово, Пегий, — сказал хозяин, запирая дверь на хитрый, по спецзаказу сделанный замок, но человечка, которого он так фамильярно назвал Пегим, в прихожей уже не было. Не останавливаясь, он прошел в гостиную и, не снимая длинного плаща, не рухнул, не плюхнулся, а как-то ловко и быстро устроился на огромном, сработанном, похоже, в прошлом веке, диване.
— Здорово, здорово, Моня.
— Не ждал я тебя сегодня, признаться, — Моня растерянно остановился посреди комнаты, вытирая влажные ладони о штаны.
— Я тебя с горшка, что ли, снял? — Пегий тихонько и коротко хохотнул.
— Ну, в общем, да.
— Так, может, закончишь, а потом поговорим?
— Спасибо, я уже.
— Ну, тогда присядь.
Моня взял с подоконника пачку «Мальборо», вытряхнул сигарету и развалился в глубоком старинном кресле рядом с раскрытым, выходящим на Каменноостровский окном.
— Ну, рассказывай.
— А чего? — спросил Моня. — Все в порядке.
Он крутанул колесико отливавшей золотом «Зиппы» и глубоко затянулся.
— Шуганули ихнего секьюрити. Таперича вход свободный.
— Не паясничай. Расскажи все, как ты его шуганул.
— Ну, как... Так... Нормально.
— Тебя, мудак, просили его резать? Торчок сраный! Такого говна наворотил, мне теперь расхлебывать! Сука!
Пегий ругался беззлобно и как-то необидно, так, словно для проформы. В его голосе даже сквозило что-то вроде удовлетворения. Моня заметил эту интонацию.
— Да брось, старик, чего ты гонишь? Ты бы сам что сделал на моем месте? С этими придурками как еще разговаривать? Их же пока не порежешь, ни хрена не понимают. У них у всех голова не на месте. Свой мир какой-то, не понимают, что такое реальная жизнь. Приходится так вот объяснять. Скажи, нет, ты скажи, как бы ты с ним говорил? Убеждал бы, что он не прав? А мне, между прочим, даже жалко его. Здоровый лоб, а как дитя. Ты вмазаться не хочешь? — неожиданно закончил он.
— Во-во. Тебе бы только вмазаться. А работать кто будет? Давай, давай, все будем торчать с утра до ночи. Только вот через неделю встанет вопрос — на что дальше торчать?
— Не встанет.
— Это член у тебя не встанет через год, если дальше будешь в таком темпе рубиться.
— Встанет.
Пегий усмехнулся:
— Ладно. Секс-символ. Так как мне теперь прикажешь разбираться с этими барыгами-рокерами?
— Ты меня удивляешь, Пегий. Да насрать на них, и всего делов.
— Насрать. Нету в тебе, Моня, человеколюбия. Они нам платят, а ты — насрать.
Тут пришла очередь Мони усмехаться. Рот его расплылся в улыбке, и он, утрируя, подделываясь под этакую «бандитскую» манеру разговора, как ее представляют режиссеры и актеры в отечественном чернушном кино, протянул:
— Ну, ты, Пегий, как не пацан все равно.
— Мудак, — еще раз коротко бросил Пегий. — Мудак и есть. Что с тебя возьмешь. Доиграешься, Моня, попомни мое слово.
— Ладно, ты-то хоть не пугай. Я уж пуганый. Подсоблю. С ментами договорюсь, они, рокеры эти, погрязнут в следственных бумагах. Сами не рады будут.
— А они и так не рады.
— Да хрен с ними в конце концов. Достал. У нас завтра большой день, ты помнишь?
— Помню. Банкет. Вот и повяжут всех на этом самом банкете.
— Ох, Пегий, ну и бздун ты. Чего, спрашивается, пришел-то? Сообщить, какой я нехороший?
— Ага. А то ты не знал. Тюменцы приехали, вот чего я пришел. Платить надо.
— Приехали — значит, заплатим. О чем базар? У тебя налик есть?
Пегий пожал плечами:
— Наверное. Не знаю. Я бухгалтерией не занимаюсь.
— Ладно, сколько там надо?
— Да поднакопилось тут. «Тонн» десять, думаю.
— Ну, десять так десять. Завтра привезу тебе домой.
— Ну и ладно. Только домой привези, в эту малину не тащи, с тебя станется.
— Не ссы, Пегий, все нормально.
Пегий встал и протянул Моне руку. Тот тряхнул крохотную кисть своего товарища, панибратски хлопнул его по спине и проводил до двери. Когда она закрылась за Пегим, Моня вернулся в комнату, вытащил из кармана джинсов связку ключей и открыл большой, неподъемный сейф в углу комнаты. Пошуршав бумагами, валяющимися на полках в совершенном беспорядке, Моня вытащил несколько пачек стодолларовых купюр в банковской упаковке, прикинул на взгляд их количество и, удовлетворенно хмыкнув, бросил обратно.
Закрыв сейф, Моня выглянул в окно. Внизу проносились сверкающие машины, автобусы, ползли синие троллейбусы, которые Моня с детства не любил. Иногда он думал, что именно купчинские троллейбусы, вечно набитые народом, скрипящие, жутко медлительные, и толкнули его на ту дорожку, по какой он шел уже довольно давно и, надо сказать, не без удовольствия.
Он всегда любил скорость. А вот машины собственной до сих пор так и не приобрел. Какая там машина, жизнь дороже. Он презирал этих козлов, что носятся по городу, укурившись в хлам травой или, еще лучше, вкатив в вену несколько кубов какой-нибудь дряни. Если в кармане есть деньги, то проблема скорости решается просто. Безо всякой личной машины — вон, у Пегого, к примеру, свой шофер на зарплате, а Моня как-то до сих пор обходится такси или просто леваками. И нормально. Ничего. Ему насрать, что о нем думают все эти бандиты, у которых вместо мозгов мускулы, его любимая присказка: «Главное — не казаться крутым, главное — им БЫТЬ».
А кому надо, они знают, что у Мони, авторитет — будь здоров какой! Авторитет среди авторитетов. Вот что позволяло Моне жить безбедно и, как он надеялся, в относительной безопасности. А авторитет этот завоевал он среди питерских бандитов исключительно благодаря своему, как он сам говорил, «умищу». Да, умище его пока не подводил. Моня не входил ни в одну из преступных группировок города, он всегда был сам по себе, но услуги, что время от времени оказывал этот «одинокий волк» тюменцам, были оценены и являли собой лучшее прикрытие для Мониного небольшого бизнеса.
А бизнес был, по сути, действительно небольшой. На фоне широкомасштабной торговли наркотиками, управляемой чуть ли не из Кремля, что такое его мелкие операции — ну заработал тысячу-другую, это что, для наркобизнеса — деньги? Слезы это, а не деньги.
То, что он с помощью своих подчиненных скармливал кислоту и героин школьникам, Моню не трогало совершенно. Не он, так другой найдется, свято место пусто не бывает. А его товар, по крайней мере, качественный. Сам проверяет Моня новые партии, сам является знатоком и ценителем всякого рода кайфа. Ну, старчиваются молодые, некоторые умирают даже, это, считал Моня, просто естественный отбор. Неприспособленные старчиваются, непутевые и слабонервные. Сильные выживают. Он лично знал таких, кому уже далеко за сорок, вполне устроившихся в жизни и при этом наркоманов с солидным стажем. Просто голову нужно на плечах иметь и не жрать всякую дрянь.
В глубине души он, конечно, понимал, что все это — пустые отговорки, что он сам попал в зависимость от героина и почти превратился в придаток одноразового шприца, а шприц по его личной шкале ценностей вырос до самого, наверное, значимого предмета. Даже и не предмета, а, скорее, существа. Сущности. И что будет дальше, если он не затормозит свой стремительный полет в героиновых небесах, для Мони было загадкой. Иногда на улице он вздрагивал от ужаса, увидев в толпе знакомое лицо и с трудом узнав своего еще десять лет назад крепкого, розовощекого приятеля. Мгновенно проецировал ситуацию на себя, и ему становилось еще неприятнее. Он знал, что некоторые из его старых знакомых, крепких и надежных парней с хорошими головами, теперь ползали по подвалам в окрестностях Правобережного рынка, кипятили раствор в грязных обгрызанных алюминиевых ложках и падали там же, среди ржавых замшелых труб и разбитых унитазов, чтобы очнуться в темноте и снова лезть наверх в поисках очередной дозы.
Нет, до рынка ему было еще очень далеко. Когда все же депрессия одолевала его, он открывал свой сейф и перебирал пачки купюр. Они вселяли в него уверенность и силу, не ах какие деньги, но все-таки, в случае чего, можно рвануть за бугор, в хорошую клинику, на острова куда-нибудь, к солнцу, к океану, к девочкам, что не будут жадно смотреть на твой бумажник, с которыми можно и трахнуться, и поговорить.
Однако тело его, прежде сильное, красивое, еще в юности выточенное в спортивных залах, на беговых дорожках, на сборах в Крыму, тело, которым он всегда гордился, теперь не вызывало прежнего восторга. Руки истончились, грудь с каждым месяцем делалась все менее выпуклой. Он никогда не выглядел накачанным здоровяком, просто спортивный такой был паренек, но сейчас, особенно в одежде, казался настоящим доходягой.
Моня подошел к письменному столу и посмотрел на паспорт, что дал ему Димка. Знал он этого мужика. Как же, известный журналист. Даже выпивал вроде бы с ним где-то на презентации или на выставке какой-то... Ладно, что-нибудь придумается и с журналистом. Моня присел к столу, и пальцы его забегали по клавишам никогда не выключавшегося компьютера.
Глава 5
Ее разбудили настойчивые телефонные звонки. Настя открыла глаза. За окнами было еще темно. И тихо так, ни машин, ни людских шагов по асфальту — значит, сейчас глубокая ночь, наверное, самое тихое время — около четырех.
Телефон продолжал наполнять квартиру длинными звонками. Ладно квартиру, он Настину голову разрывал изнутри. Настя никогда еще не злоупотребляла алкоголем и о том, что такое похмелье, знала только из рассказов так называемых старших товарищей. В глубине души она считала, что они просто хотят вызвать к себе жалость. Ну, что за чушь — похмелье. Не бывает никакого похмелья.
Не было его и сейчас. Настя лежала с открытыми глазами и чувствовала себя совершенно свежей, отдохнувшей, только не совсем выспавшейся. А телефонный звон все буравил голову, словно толстое шило.
Поняв, что просто так это не закончится, Настя наконец встала, вышла в коридор и сняла трубку.
— Алло, — она сама не узнала свой голос, глухой и хриплый спросонья.
— Настя! Настя! — из белой мембраны рвался мамин голос, не давая Насте вставить словечко. — Настя! Настя!
— Ну что? — не сказала, а как-то противно проныла Настя. — Чего тебе?
— Настя...
— Ну что, «Настя, Настя». Ты дашь поспать человеку или нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54