Этаким увальнем выкарабкался на чахлую траву пустыря, как-то помялся, а потом естественным таким жестом поднял пистолет и начал неторопливо выпускать пулю за пулей в опешивших кавказцев. Вот так, ни здрасьте, ни до свидания, как говорится.
Димка видел, как два кавказца скорчились, один стал заваливаться на спину, второй, словно ссать собрался, скукожившись, топтался на месте. Остальные пришли в себя, пригнувшись, бросились в разные стороны, на ходу вытаскивая оружие.
— Вперед! — заорал Моня. — Дави гадов!
Димка дал газу и рванул машину прямо на не успевших еще разбежаться врагов. С Моней, судя по его тону, лучше было не спорить.
— А-а-а! — заорал Кач, когда чье-то тело в черной кожаной куртке кувыркнулось перед его глазами через капот и улетело куда-то за пределы видимости. Удар был не слишком сильным, или это ему так показалось в запале, но он обернулся, чтобы поделиться удачей с Моней, и, увидев его бешеные глаза, снова надавил на газ, поддав чуть влево и зацепив фарой еще одного бедолагу с пистолетом в руке. Раздался скрежет, и высокий усатый дядька улетел в сторону, а перед глазами Кача мелькнули только ноги в кроссовках.
— А-а-а! — снова заорал Димка, но не услышал собственного голоса за грохотом, раздавшимся сзади. Если бы не ремень безопасности, Кача придавило бы к баранке.
Он снова обернулся, с трудом удерживая руль, упрямо тащивший скачущую по кочкам машину вправо.
Моня развалился на заднем сиденье, прислонившись спиной к дверце, словно собрался после трудов праведных отдохнуть, однако «Калашников», дергающийся в его руках, портил картину мирного отдыха. Димкин шеф сквозь остатки заднего стекла многострадальной «тройки» поливал пустырь длинными очередями. Он водил автоматом из стороны в сторону, посылая пули широким веером, стрелял почти не глядя. Прервавшись на секунду, он повернул потное лицо к Димке и заорал:
— Жми, сука, жми!!!
И Димка жал. Оптимизм оставил его. Во что бы то ни стало нужно было сваливать отсюда. Никакой помощи, никаких «наших» в кустах, естественно, не было и в помине.
«Вот гад, — думал Димка, вертя руль, — опять со своими идиотскими штучками. Ладно сам отморозок, так еще и нас тащит...»
«Да каких, на хрен, „нас“?!» Димка понял, что Вовика никогда больше не увидит и теперь является единственным съемщиком их купчинской квартиры. Бедолага Вовик, простодушный амбал, туповатый неудачливый ворюга, был с легкостью принесен в жертву очередной Мониной придури.
— Вот, вот, за те дома! — орал Моня. — Тормози, мать твою!
Димка остановил машину.
— Вылезай!
Сам Моня, оставив автомат на сиденье, уже выскочил из машины. Димка сорвал ремень, зацепившись ногой за рычаг, и в спешке едва не шмякнулся носом на асфальт.
— Туда! — Моня ткнул его кулаком в спину и, мгновенно оказавшись впереди, рванул за угол. Этот дохлый с виду наркоман бегал куда быстрее, чем Димка, так гордившийся своим тренированным телом. В два прыжка Моня ушел далеко вперед.
Они свернули за угол, и Димка увидел, как оторвавшийся от него Моня запрыгивает в огромный черный джип, ощерившийся между фар мощной лебедкой. Модно это было в больших русских городах. Лучше тарана не придумать.
«Сейчас ведь бросит меня здесь, гад, как Вовика», — мелькнуло в голове. Но дверь джипа оставалась открытой, и Кач, пыхтя, влез в просторный салон.
— Дохловат ты, парень, — заметил Моня. Он дышал ровно, словно и не рвал сейчас как заправский спринтер. — Давно собирался тебе сказать, — продолжал Моня. — Если хочешь нормально работать, займись собой.
Мощный автомобиль летел в сторону Обводного канала.
* * *
Вечером к Волковым приехал Куз. Они сидели на кухне втроем — Настя, мама и пожилой журналист, знавший Аркадия Волкова еще когда он не был женат и Насти не было на свете.
— Налейте мне, — попросила Настя очень спокойно.
Куз не удивился, просто остановил на ней долгий внимательный взгляд. Потом перевел его на Раису. Та пожала плечами:
— Я ничего уже не понимаю. Хочешь пить? Ну, пей.
Настя взяла рюмку, наполненную до половины «Довганью», понюхала. Гадость. Она терпеть не могла водку, но сейчас ей почему-то казалось, что надо выпить. Вот так, по-взрослому, с Кузом и с мамой, молча.
— Ну, давай, Настя, помянем Аркадия, — сказал Куз и выпил свою рюмку.
Настя глотнула прозрачную жидкость, которая ледяным огнем опалила горло и теплой волной разлилась по телу. Схватив бокал, наполненный «Спрайтом», Настя большими глотками залила этот пожар и снова поймала на себе изучающий взгляд Куза.
— Ну, как? — спросил он.
Мать молчала. Насте казалось, что ей уже все равно — пьет дочка водку или не пьет. Она как будто вообще ее не замечала.
— Нормально, — ответила Настя.
А что еще могла она сказать? Что водка — гадость? Глупо.
— Следователь приходил, — помолчав немного, сказала Настя.
— Следователь? — Куз поднял брови. — И что?
Мать продолжала хранить молчание. Визит следователя, видимо, тоже ее не интересовал.
— Не знаю...
Настя вдруг почувствовала ту самую степень опьянения, когда ее начинало нести. Состояние это ей нравилось, только сейчас не к месту были бы разговоры о школе, дружках и музыке, которые обычно после двух-трех бутылок пива она вела с подружками где-нибудь в клубе.
— Спрашивал, то-се, — неопределенно сказала она, думая только о том, чтобы спьяну не наболтать лишнего, не показаться смешной этому потасканному Кузу, который ей чем-то симпатичен. Вообще-то мужик не в ее вкусе, но есть в нем какая-то... взрослость. Настоящая. Не такая, как у ее знакомых великовозрастных рокеров, даже не такая, как у учителей. От учителей, не говоря уже о рокерах, веет каким-то инфантилизмом, их дурацкие поучения и наставления рассчитаны разве что на слабоумных. «Курить вредно». «Наркотики — смерть». «Пьянство — добровольное безумие». Тьфу, идиотизм, да и только! Мысли вроде правильные, а слова унылые, тоскливые, остается лишь хихикать, чтобы не сойти с ума от жуткой пошлости и ханжества.
Куз же был другим. Он не говорил с ней как с равной, просто смотрел своими выцветшими от прожитых лет и водки глазами, и Насте все было понятно. Он действительно считал ее равной, не играл в демократию, как большинство взрослых в Настиной жизни, а все делал по-настоящему. И не было в его глазах оценивающей осторожной похотливости, которую замечала Настя в самые неожиданные моменты даже у тех же школьных учителей, у работников клубов, у милиционеров на улице, у прохожих, у продавцов, у бандитов, у трамвайных контролеров. Она поймала себя на мысли, что ей хотелось бы иметь такого друга. Именно — друга, с которым можно поговорить обо всем, о тех же наркотиках, к примеру, о парнях, о жизни.
Мама — это все-таки мама, она, чуть что — закатывает истерику, и вся беседа сходит на нет.
— Что значит «то-се»? — спросил Куз, вернув Настю на землю.
— Ну... — она покосилась на маму. Та курила, роняя пепел на стол, поглощенная своими мыслями. — Спрашивал, не замечала ли я чего подозрительного.
— Подозрительного? А что именно его интересовало? Вот интересно. Как стервятники слетаются на... — Он быстро посмотрел на Раису. Она никак не отреагировала. — Извини, — на всякий случай сказал Куз. — Да... Так чего ему там надо было подозрительного?
— Он на убийство намекал.
Эти страшные слова дались Насте без особого напряжения. Она сама удивилась, ожидая, что снова на глаза навернутся слезы. Но их не было. Настя как-то изменилась за последние двое суток.
— Вот как? — Куз придвинулся к ней поближе.
«Ха, да он же журналист! „Делатель новостей“! Это же его хлеб! Вот он сейчас вопьется, аки клещ...» — Настя не успела додумать до конца, когда Куз снова заговорил:
— Только пойми меня правильно, Настя. Я не искатель сенсаций. Но в этом деле надо разобраться. Если следователь прав, то, возможно, и вам грозит опасность.
— Нам? — перешла на крик Раиса. Оказывается, она не выключалась из их диалога. — Нам грозит опасность? Да пошли они все! Суки, твари, ненавижу!
Пришел черед удивляться Насте. Чего это она вдруг?
Куз, напротив, словно ждал подобной реакции и спросил:
— Ты, Рая, кого имеешь в виду?
— Да всю эту сволочь, которая вокруг Аркадия последнее время толкалась. Калмыков этот, главный урод. И его прихлебатели, в рот ему смотрели, только что жопу не лизали.
— Ну, ты, Раиса, держи себя в руках, — Куз покосился на Настю.
— Да ладно тебе, Куз, не будь ханжой. Настька моя и не такое слышала. А эти гады — про них по-другому и сказать нельзя.
— Погоди, не суетись, — Куз слегка хлопнул ладонью по столу. Потом налил себе водки, подумал мгновение и долил Раисе. Глянул на Настю, та кивнула. Куз покачал головой, но плеснул и в ее рюмку. Чуть-чуть. — Рассказывай, в чем там дело? И какое отношение имеет к этому Калмыков?
— Калмыков... — Раиса, словно отрезвев, провела ладонью по лбу. — Марк, а я ведь толком и не знаю, что у них там случилось. Мне известно, что этот Юрий Федорович долбаный пытался впутать Аркашу в какую-то темную историю. За большие деньги, естественно. Аркадий толком мне не рассказывал, только как бы невзначай заметил, что можно обеспечить себя на всю жизнь. Однако такие игры не по нему. А с Калмыковым этим последнее время какие-то бандиты в обнимку ходили, он с ними только что не целовался. Вот Аркадий и вышел из дела, чтобы не бежать с этим быдлом в одной упряжке. Это все, что я знаю. Аркашенька старался нас уберечь от неприятностей, говорил, что дома отдыхать нужно.
— Да-а... — протянул Куз, вертя в пальцах полную рюмку.
— А следователь сказал, что дело закрыто. Несчастный случай.
— Да? И на убийство намекал?
— Ну, он говорил, что это его собственные предположения. Частное, так сказать, дело. Предупредил, что визит неофициальный.
— Именно это мне больше всего и не нравится, — заметил Куз и выпил свою водку.
Глава 7
— Ну, делись впечатлениями.
Голос принадлежал высокому худощавому мужчине — вот все, что Моня мог сказать о собеседнике. Тот стоял в гостиной у окна, в тени, а сам Моня сидел под ярким светом торшера в мягком кресле, низком, вроде бы уютном и комфортном. Однако Моня сразу понял, почему ему предложили в него сесть. Еще бы, с такого не вскочишь, не вылетишь пружиной. Пока будешь выбираться да ноги выпрямлять, двадцать раз скрутят. Гостеприимные, в общем, хозяева.
Сзади над Моней нависал Пегий. В дверях — двое, одного из них, Рыбу, Моня хорошо знал. Через Рыбу получал указания от «командира», как уважительно называл своего босса посредник. Рыба, мужичок под пятьдесят, хоть и лысеющий, с брюшком, был все же в хорошей форме. Моня как-то видел Рыбу в спортзале, где тот назначил ему очередную встречу. Отметелил он тогда в спарринге двоих молодых так, что мама не горюй!
— Так я внимательно слушаю, — повторил худощавый.
— А что говорить-то? Все в елочку сделали. Пуганули черных, чтобы знали, с кем дело имеют. Вряд ли опять полезут.
— Отчего же им не полезть?
— А оттого, что дикари они. В смысле леваки. Ну, то есть не входят ни в одну банду. Сами по себе, рыночные умельцы. Их всего-то человек десять, а деловых — пара-тройка. Остальные — шестерки. Решили по-легкому в Питере наварить. Ни хрена у них не выйдет. Постреляют их свои же рано или поздно. За наглость.
— Да?
— Зуб даю.
— На хера мне твой зуб, скажи, а? Мне нужен чистый рынок.
— Так я и чищу, о чем базар?
— Вовик твой там как?
— Вовик остался лежать на поле брани. Награжден посмертно. Сеструхе его я денег выслал, написал, что погиб ее Вовик, как герой, защищая честь и достоинство.
— Ладно, не тренди. Сделал дело, молодец. Тут я хотел с тобой лесную историю вспомнить.
— А что там такое? — Моне вдруг стало неуютно. Он не совсем точно выполнил задание, приказано было не грабить, а он не удержался-таки, три «тонны» баксов не шутка. Ну, если у фраера в пиджаке лежат три «тонны», чего ж их не взять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54