Лазутчики по большей части — это люди умственного труда в возрасте от восемнадцати до тридцати лет, хорошо образованные, профессионально занимающиеся или увлекающиеся историей и архитектурой, зачастую работающие в областях, связанных с компьютерными технологиями. Соратники по интересам имеются у них в Японии, Сингапуре, Германии, Польше, Греции, Италии, Франции, Испании, Голландии, Англии, Канаде, Соединенных Штатах и многих других странах. Австралийские группы зачарованы тайнами водосточных лабиринтов под Сиднеем и Мельбурном. Европейские группы изучают в основном военные сооружения, сохранившиеся после мировых войн. Исследователи США проникают в классические универмаги и отели, оказавшиеся заброшенными после того, как социальные пертурбации привели к массовому исходу жителей из таких городов, как Буффало и Детройт. В России лазутчики интересуются прежде всего секретной в недавнем прошлом многоуровневой подземной системой, созданной во времена «холодной войны» и предназначенной для эвакуации руководителей страны в случае ядерного удара. Неиспользуемые больницы, санатории, театры и стадионы — в каждой стране имеется широчайшее поле для городских исследований.
Едва ли не первым городским исследователем считается некий француз, заблудившийся в 1793 году во время экспедиции в парижские катакомбы. Его тело было обнаружено лишь одиннадцать лет спустя. Как говорит один из персонажей романа, в рядах первых городских исследователей был Уолт Уитмен. Автор «Листьев травы» служил репортером «Бруклинского стандарта» и опубликовал там статью о туннеле Атлантик-авеню. Этот туннель, построенный в 1844 году и широко разрекламированный как первый туннель городской железной дороги, был заброшен всего через семнадцать лет. Но перед тем, как входы в туннель завалили, через него прошел Уитмен. «Темно, как в могиле, холодно, глухо и безмолвно, — написал он. — Как прекрасно было вновь увидеть землю и небеса, выйдя из мрака! Может быть, было бы небесполезно время от времени отправлять нас, смертных, по крайней мере неудовлетворенных жизнью, а таких немало среди рода людского, на несколько дней постранствовать по какому-нибудь туннелю. Возможно, после этого мы меньше роптали бы на Божье творение».
Но Уитмен не оценил сути городского исследования. Он обратил внимание на непривлекательные качества туннеля. Зато для истинного приверженца холодная, сырая, темная тишина туннеля, или обезлюдевшего кондоминиума, или давно заброшенной фабрики — и есть настоящая цель. Притягательность призрачного жутковатого прошлого: я подозреваю, что именно это испытывал очередной исследователь, когда вскрыл тот самый туннель Атлантик-авеню в 1980 году, через 119 лет после того, как тот был завален и забыт.
Наиболее любопытный случай из практики современных городских исследований произошел недавно в парижских катакомбах. Эти катакомбы представляют собой часть 170-мильной туннельной системы, лежащей под Парижем и оставшейся после проводившихся на протяжении веков работ по добыче камня, из которого и строился город. В 1700-х годах, когда на парижских кладбищах не осталось места, часть туннелей была использована для захоронения многих тысяч трупов. В сентябре 2004 года французская полицейская команда во время учений нашла полностью оборудованный кинотеатр среди костей. Сиденья были вырезаны в скальном грунте. В маленькой смежной пещере работали бар и ресторан с выставленными на витринах бутылками виски, оснащенные профессиональной электрической и телефонной системой. Примером, свидетельствующим о том, что работа городских исследователей может представлять интерес не только для них самих, служат события, происшедшие в Москве в 2002 году. Тогда чеченские террористы захватили театр со зрителями и актерами. После того, как военные взяли здание в плотное оцепление, городской исследователь провел солдат внутрь через забытый туннель.
Важная часть этого увлечения — погоня за приключениями в самом прямом смысле слова. Но я думаю, что здесь действует и психологический фактор. Как я заметил в «Лазутчиках», наш мир настолько чреват постоянно нарастающими опасностями, что бегство в прошлое обретает особый смысл. Старые здания могут видеться убежищем, могут переносить нас в те времена, которые, как мы склонны считать, были простыми и менее напряженными. В дни моей юности заброшенный многоквартирный дом давал мне спасение от суматошного быта моего семейства.
Я был путешественником во времени, отыскивал святыни в том прошлом, которое существовало в моем воображении и в котором никогда не было никаких раздоров.
То было в дни моей юности. Став взрослым, я обрел иную перспективу, наделенную более глубокими и менее умиротворяющими истолкованиями. Теперь старые здания обрели для меня сходство со старыми фотографиями. Они напоминают мне о стремительном течении времени. Прошлое, которое они воскрешают, обостряет видение моего отдаленного будущего. Они — зеркала, в которых что-то отражается.
Недавно мне выпала возможность посетить среднюю школу, где я учился более сорока лет тому назад. Часть здания за это время выгорела дотла. А то, что осталось, уже не одно десятилетие простояло, заколоченное досками. Когда я попал внутрь, там трудилась команда специалистов, проверявшая здание на наличие асбеста, свинцовых красок, плесени и других вредных веществ, которые необходимо было удалить перед тем, как взяться за реконструкцию школы. Просто поразительно, во что превращаются дома за годы запустения, особенно когда через разбитые окна туда беспрепятственно попадают дождь и снег. Паркет в тревожно тихих холлах покоробился и вспучился. Штукатурка с потолков поотваливалась, обнажив почерневшие клетки дранки. Со стен свисали ленты облупившейся краски. Но в моей памяти все сохранялось чистым и ухоженным. Я, словно наяву, видел учеников и учителей, заполнявших шумные коридоры. Беда была только в том, что многие из этих школьников и тем более учителей давно умерли. Но среди распада мое воображение наколдовало сюда и молодежь, а вместе с ними и обещание надежды, которая исчезнет, коль скоро этой школы не станет.
Я ломал голову над вопросом, не являются ли заброшенные здания ковчегами, куда дети приносят свое чувство чуда, а взрослые прячут неосознанные страхи. Когда я поддался порыву посетить руину, оставшуюся от моей школы, не было ли это подспудным протестом против собственной смертной участи? Но мое посещение было совершенно безопасным, чего никогда не происходит у городских исследователей. Проникая в запретные места, исследуя распад прошлого, лазутчики все время заигрывают с опасностью. В любой момент могут провалиться пол или лестница или обрушиться стена. Лазутчики бросают вызов прошлому, чтобы встретиться с его сопротивлением. При каждом успешном завершении экспедиции они торжествуют победу в очередной схватке со временем и распадом. На протяжении нескольких часов они жили полноценной жизнью. Одержимо погружаясь в прошлое, они, возможно, надеются отсрочить наступление неизбежного будущего. Или, может быть, они ощущают уверенность в том, что прошлое ощутимо длится в настоящем и что-то из их прошлого может сохраниться в мире и после их ухода.
Когда мой пятнадцатилетний сын Мэтью умирал от остеосаркомы, его самым скорбным заявлением было: «Но меня никто не будет помнить». Memento mori. Возможно, именно это и является сутью и смыслом городских исследований. В таком случае одержимость прошлым есть лишь еще одна форма проявления надежды. Надежды на то, что хоть что-то, связанное с нами, пройдет через годы, что через много лет кто-то будет изучать места, где мы жили, и ощутит наше все еще сохраняющееся присутствие.
Тот альбом с пластинками, который я нашел... Приглушенное шипение, которое я слушал точно так же, как кто-то другой, слушавший ту же самую пластинку за несколько десятков лет до меня. «Свадебные колокола разрушили нашу старую шайку». Это песня о времени, которое служит основой всему, о чем повествуют все истории. В этой песне молодой парень жалуется на то, что чувствует себя одиноким. Но когда я вспоминаю о том большом выселенном доме, о пустых комнатах, по которым я бродил, — с брошенными диванами, стульями, лампами и кастрюлями... Я не чувствовал себя одиноким.
Санта-Фе, Нью-Мексико
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Едва ли не первым городским исследователем считается некий француз, заблудившийся в 1793 году во время экспедиции в парижские катакомбы. Его тело было обнаружено лишь одиннадцать лет спустя. Как говорит один из персонажей романа, в рядах первых городских исследователей был Уолт Уитмен. Автор «Листьев травы» служил репортером «Бруклинского стандарта» и опубликовал там статью о туннеле Атлантик-авеню. Этот туннель, построенный в 1844 году и широко разрекламированный как первый туннель городской железной дороги, был заброшен всего через семнадцать лет. Но перед тем, как входы в туннель завалили, через него прошел Уитмен. «Темно, как в могиле, холодно, глухо и безмолвно, — написал он. — Как прекрасно было вновь увидеть землю и небеса, выйдя из мрака! Может быть, было бы небесполезно время от времени отправлять нас, смертных, по крайней мере неудовлетворенных жизнью, а таких немало среди рода людского, на несколько дней постранствовать по какому-нибудь туннелю. Возможно, после этого мы меньше роптали бы на Божье творение».
Но Уитмен не оценил сути городского исследования. Он обратил внимание на непривлекательные качества туннеля. Зато для истинного приверженца холодная, сырая, темная тишина туннеля, или обезлюдевшего кондоминиума, или давно заброшенной фабрики — и есть настоящая цель. Притягательность призрачного жутковатого прошлого: я подозреваю, что именно это испытывал очередной исследователь, когда вскрыл тот самый туннель Атлантик-авеню в 1980 году, через 119 лет после того, как тот был завален и забыт.
Наиболее любопытный случай из практики современных городских исследований произошел недавно в парижских катакомбах. Эти катакомбы представляют собой часть 170-мильной туннельной системы, лежащей под Парижем и оставшейся после проводившихся на протяжении веков работ по добыче камня, из которого и строился город. В 1700-х годах, когда на парижских кладбищах не осталось места, часть туннелей была использована для захоронения многих тысяч трупов. В сентябре 2004 года французская полицейская команда во время учений нашла полностью оборудованный кинотеатр среди костей. Сиденья были вырезаны в скальном грунте. В маленькой смежной пещере работали бар и ресторан с выставленными на витринах бутылками виски, оснащенные профессиональной электрической и телефонной системой. Примером, свидетельствующим о том, что работа городских исследователей может представлять интерес не только для них самих, служат события, происшедшие в Москве в 2002 году. Тогда чеченские террористы захватили театр со зрителями и актерами. После того, как военные взяли здание в плотное оцепление, городской исследователь провел солдат внутрь через забытый туннель.
Важная часть этого увлечения — погоня за приключениями в самом прямом смысле слова. Но я думаю, что здесь действует и психологический фактор. Как я заметил в «Лазутчиках», наш мир настолько чреват постоянно нарастающими опасностями, что бегство в прошлое обретает особый смысл. Старые здания могут видеться убежищем, могут переносить нас в те времена, которые, как мы склонны считать, были простыми и менее напряженными. В дни моей юности заброшенный многоквартирный дом давал мне спасение от суматошного быта моего семейства.
Я был путешественником во времени, отыскивал святыни в том прошлом, которое существовало в моем воображении и в котором никогда не было никаких раздоров.
То было в дни моей юности. Став взрослым, я обрел иную перспективу, наделенную более глубокими и менее умиротворяющими истолкованиями. Теперь старые здания обрели для меня сходство со старыми фотографиями. Они напоминают мне о стремительном течении времени. Прошлое, которое они воскрешают, обостряет видение моего отдаленного будущего. Они — зеркала, в которых что-то отражается.
Недавно мне выпала возможность посетить среднюю школу, где я учился более сорока лет тому назад. Часть здания за это время выгорела дотла. А то, что осталось, уже не одно десятилетие простояло, заколоченное досками. Когда я попал внутрь, там трудилась команда специалистов, проверявшая здание на наличие асбеста, свинцовых красок, плесени и других вредных веществ, которые необходимо было удалить перед тем, как взяться за реконструкцию школы. Просто поразительно, во что превращаются дома за годы запустения, особенно когда через разбитые окна туда беспрепятственно попадают дождь и снег. Паркет в тревожно тихих холлах покоробился и вспучился. Штукатурка с потолков поотваливалась, обнажив почерневшие клетки дранки. Со стен свисали ленты облупившейся краски. Но в моей памяти все сохранялось чистым и ухоженным. Я, словно наяву, видел учеников и учителей, заполнявших шумные коридоры. Беда была только в том, что многие из этих школьников и тем более учителей давно умерли. Но среди распада мое воображение наколдовало сюда и молодежь, а вместе с ними и обещание надежды, которая исчезнет, коль скоро этой школы не станет.
Я ломал голову над вопросом, не являются ли заброшенные здания ковчегами, куда дети приносят свое чувство чуда, а взрослые прячут неосознанные страхи. Когда я поддался порыву посетить руину, оставшуюся от моей школы, не было ли это подспудным протестом против собственной смертной участи? Но мое посещение было совершенно безопасным, чего никогда не происходит у городских исследователей. Проникая в запретные места, исследуя распад прошлого, лазутчики все время заигрывают с опасностью. В любой момент могут провалиться пол или лестница или обрушиться стена. Лазутчики бросают вызов прошлому, чтобы встретиться с его сопротивлением. При каждом успешном завершении экспедиции они торжествуют победу в очередной схватке со временем и распадом. На протяжении нескольких часов они жили полноценной жизнью. Одержимо погружаясь в прошлое, они, возможно, надеются отсрочить наступление неизбежного будущего. Или, может быть, они ощущают уверенность в том, что прошлое ощутимо длится в настоящем и что-то из их прошлого может сохраниться в мире и после их ухода.
Когда мой пятнадцатилетний сын Мэтью умирал от остеосаркомы, его самым скорбным заявлением было: «Но меня никто не будет помнить». Memento mori. Возможно, именно это и является сутью и смыслом городских исследований. В таком случае одержимость прошлым есть лишь еще одна форма проявления надежды. Надежды на то, что хоть что-то, связанное с нами, пройдет через годы, что через много лет кто-то будет изучать места, где мы жили, и ощутит наше все еще сохраняющееся присутствие.
Тот альбом с пластинками, который я нашел... Приглушенное шипение, которое я слушал точно так же, как кто-то другой, слушавший ту же самую пластинку за несколько десятков лет до меня. «Свадебные колокола разрушили нашу старую шайку». Это песня о времени, которое служит основой всему, о чем повествуют все истории. В этой песне молодой парень жалуется на то, что чувствует себя одиноким. Но когда я вспоминаю о том большом выселенном доме, о пустых комнатах, по которым я бродил, — с брошенными диванами, стульями, лампами и кастрюлями... Я не чувствовал себя одиноким.
Санта-Фе, Нью-Мексико
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46